Александра прижала руки к горлу, подавляя стон.
– Вам помочь, прекрасная синьорина? – раздался рядом высокий мальчишеский голос.
Александра повернула голову – и вытаращила глаза, увидев того самого мальчишку с Эрберии. Он что, тоже следил за ней?!
Но мальчишка смотрел с таким откровенным восторгом, что на него как-то не получалось сердиться.
– Осмелюсь сказать, синьорина, вы прекрасны, как сама любовь, и такая же печальная, – внезапно изрек он, и это выражение, вполне достойное пера Тассо, Ариосто или Данте, заставило Александру вновь вытаращить глаза. Правду говорят, что в Италии все поэты!
– Ну и ну, – усмехнулась она. – Спасибо на добром слове. Только не знаю, принять ли это за комплимент.
Мальчишка озадаченно свел брови. Пожалуй, он не привык к философским спорам. Complimento или есть – или его нет.
– Ну… не знаю, – туманно ответил он. – Это уж как вам будет угодно. Мне велел это сказать он.
Сердце Александры замерло.
– Велел сказать… он ? – переспросила она глухим голосом. – Кто?..
– Он , синьорина, – с жаром повторил мальчишка. – Почтенный, прекрасный и очень щедрый синьор. Он послал меня следить за вами. Кстати, за вами следят еще двое бездельников-монахов, вы знаете? – вставил он вскользь, а потом продолжил, приняв весьма патетический вид: – Он сказал: синьорина, мол, сама не знает своего счастья. Убежала, а от себя не убежишь. Он зовет вас вернуться к счастливому прошлому и вспомнить… – Тут мальчишка на миг сбился со своей скороговорки и возвел глаза к небу: – Вспомнить, что fortes fortuna adjuvat. Да, вот так, именно: fortes fortuna adjuvat! – торжественно повторил он.
– Смелым помогает судьба! – Александра восхищенно смотрела на мальчишку, забыв, что классическая латынь все-таки дается итальянцам много легче, чем другим народам: – Лихо ты запомнил!
– Ну да! – Он задрал было нос, но тут же смущенно признался: – Там было еще что-то насчет quarenda и virtus [48], только я забыл.
Александра задумалась, пытаясь вспомнить подходящее по смыслу латинское выражение, но мальчишка отмахнулся:
– Да ерунда все это! – показав, что он все-таки не чужд философии. – Главное – fortes fortuna adjuvat!
– Правда, – кивнула Александра. – Твоя правда… – И все-таки не тронулась с места.
У нее не было ни малейшего сомнения, кто послал мальчишку. Если Чезаре и пан Казик выслеживают Фессалоне, то Лоренцо… Лоренцо, наверное, ищет примирения. «Почтенный, прекрасный и очень богатый синьор», – сказал мальчишка. Для него, конечно, почтенный и очень щедрый. А для нее, Александры, – прекрасный. Да, прекрасный, прекраснейший, единственный в мире! Божественный.
Она восхитилась деликатностью, которой прежде и не предполагала в Лоренцо. Не возник сам на ее пути – неумолимый, неотразимый, – а дал ей возможность подумать, выбрать…
Значит, он не согласен с Чезаре, считающим ее предательницей и лгуньей. Значит, его в чем-то убедили их две безумные ночи, а потом та, третья, между жизнью и смертью, когда Александра отдавала свое дыхание ради его спасения…
– Так вы идете, синьорина? – напомнил о себе оборванный Меркурий [49], проявляя некоторые признаки нетерпения.
– Погоди, – пробормотала Александра. – Дай подумать.
– О Мадонна! – так и взвился «Меркурий», словно и впрямь был облачен в крылатые сандалии. – Да чего тут думать, не понимаю. Любая синьорина, даже во сто крат прекраснее, чем вы, будет только счастлива принадлежать этому синьору! Он так умен, он столько знает. Деньги так и сыплются в его руки…
Последняя фраза могла бы удивить Александру, но она ее пропустила мимо ушей. Дело решило упоминание о других синьоринах, «во сто крат…» – ну и так далее. Ну нет! Теперь она не упустит своего счастья!
– Пошли, – решительно взглянула она на «Меркурия». – Веди. Куда? Где он?
– Да тут, недалеко! – просиял мальчишка. – На площади, за углом.
И он вприпрыжку ринулся вперед, часто, впрочем, останавливаясь, чтобы взглянуть на Александру и при надобности понукнуть ее.
Впрочем, надобности такой не было. Александра спешила со всех ног и была немало раздосадована, когда на площади, где она ожидала увидеть Лоренцо, путь им преградила огромная толпа.
***Поистине, сегодня Александре несказанно везло на развлечения, ибо народ собрался поглазеть на высокого и необыкновенно важного синьора в треуголке, напудренном парике и громадных, круглых, как глаза у совы, темных наглазниках-очках. Сначала Александра подумала, что это – бродячий поэт, ибо он провозглашал:
Но потом она сразу сообразила, что перед ней – бродячий врач, который стихами воспевает удивительное действие изобретенного им лекарства: пургатина.
Желудок человеческий – великий грешник, повествовалось далее в стихах, но стоит только выпить ложку из этой бутылочки или проглотить вот эту пилюлю, чтобы желудок тотчас же получил индульгенцию и немедленно освободился от своих грехов.
Воодушевленные покупатели ринулись выворачивать свои карманы, набивая карманы врача-поэта. Проводник Александры восхищенно присвистнул, во все глаза глядя на большедорожного доктора, у которого продавались и капли от зубной боли, и средства от чесотки, и мази от бородавок. Нарасхват шли магические лекарства. Если старик женится на молодой девице, стоит ему глотнуть вот этого снадобья, как он получит возможность оказаться на должной высоте. Если девушка пошалила и боится разных вредных последствий своей шалости, врач вручит ей флакон со спасительной жидкостью, от которой… все ясно.
Мальчишка неотрывно глядел на болтуна, но для Александры слушать второго «волшебного попугая» было уже невмоготу.
– Где же он? – спросила она шепотом, тщетно пытаясь отыскать в окружающей ее толпе знакомые, обожаемые черты, но мальчишка только отмахнулся: не мешай, мол!
Между тем к бродячему врачу пробилась некая синьора и сообщила, что ее очень беспокоит цвет ее лица.
– А у вас прекрасное лицо, синьора, и очень здоровый цвет! – покривил душой доктор, глядя на грубые черты и багровую кожу. – Но если вы желаете… если желаете… – Он окинул взором толпу и указал на Александру: – Если желаете сделаться похожей на эту прекрасную синьорину, то у меня отыщется необходимое средство. Ваше чело и ланиты приобретут ослепительный цвет ночной лилии.
Краснолицая синьора, точно боевой конь, услышавший звуки боевой трубы, взыграла всем своим могучим телом и уставилась на Александру так алчно, словно желала немедля содрать кожу с ее лица и напялить на свое, как маску. Да, вот уж кому пристала бы баутта, подумала Александра, прикидывая, как бы половчее выбраться из толпы. Беда, она не знала, где искать Лоренцо!
Мальчишка ничего не видел, кроме удачливого шарлатана, поэтому Александре скрепя сердце пришлось смириться и ждать, пока не закончится «представление» и путь не очистится.
Между тем, заметив интерес покупательницы, доктор вовсе запел соловьем, и кончилось все тем, что она за пять золотых получила флакон с темной жидкостью.
– А как мазаться? – спросила дама, подозрительно вглядываясь в густой осадок.
– Как употреблять? – уточнил доктор. – В полдень следует намазать лицо этим снадобьем и выставить его на солнце. Если будет немного щипать – ничего. Надо потерпеть, потому что результат превзойдет все ваши ожидания. Я лечил от такой же неприятности абиссинскую императрицу и великого герцога Марокко. В обоих случаях помогло. Великий герцог подарил мне за это десять белых жеребцов и двадцать черных невольниц. И я с помощью этого эликсира сделал жеребцов черными, а невольниц белыми.
– И где же они теперь? – невольно спросила Александра, зачарованная, как и все здесь, этим извержением вранья.
– Э?.. Жеребцы? – осведомился врач.
– Нет, невольницы.
– Э!.. Невольницы все повыданы замуж за принцев, графов и маркизов!
Последние слова оказались решающими: обладательница флакона со всех ног бросилась превращаться в красавицу, провожаемая завистливыми взглядами не менее краснолицых, менее состоятельных синьор. Александра, как и все, проводила взором жертву мошенника, а потом, заметив, что толпа начала понемножку расходиться, бесцеремонно дернула за рукав своего проводника:
– Сколько же мы здесь еще будем торчать? Где тот синьор, который тебя послал? Где Лоренцо?
Мальчишка зашипел от боли и выдернул руку из ее немилосердных пальцев:
– Ну и ну! Не руки у вас, а клещи. И не знаю я никакого Лоренцо! А тот щедрый синьор, который меня послал, – вот он!
И мальчишка сердито указал подбородком на врача, который торопливо распродавал остатки порошков, пилюль, мазей, не считая, сваливал монеты в карманы, то и дело бросая при этом на Александру пристальный цепкий взгляд.
И снова она не знала, то ли плакать, то ли смеяться. «Меркурий» не солгал: для его умишка этот придорожный вымогатель был образцом успеха, богатства, почтенности. Где, интересно, доктор приметил Александру? А впрочем, это ей совсем, совсем не интересно. Александра сама себе выдумала мечту о Лоренцо, который ищет ее, хочет вернуть, хочет…
Она вонзила ногти в ладони, чтобы заглушить боль в душе. Кажется, придется все-таки не смеяться, а плакать… Да, слезы уже близко, и их не удержать: разочарование оказалось нестерпимым.
«Дура я, дура! – с ненавистью подумала она, до крови терзая ногтями ладони, казня себя нещадно. – Зачем я ушла, зачем послушалась Чезаре?! Надо было подождать, пока очнется Лоренцо. Может быть, теперь он выслушал бы меня. Может быть, теперь я убедила бы его, что я Александра, а никакая не…»
– Лючия! – раздался шепот. – Лючия, дитя мое!
Она вскинула голову. Доктор стоял рядом с нею, сняв наглазники, и она видела радость в его живых темных глазах, в чертах немолодого сухощавого лица… знакомого лица. Она уже видела его прежде, слышала этот голос, шептавший с тем же выражением: «Лючия, дорогая моя!»
Кровь ударила в лицо так внезапно, что у Александры потемнело в глазах. Актер. Актер в опере! И «негр», принесший Лоренцо отравленное послание…
Бартоломео Фессалоне. Она снова видит Бартоломео Фессалоне!
Ну что ж. Чезаре оказался прав…
***Растерянность Александры, впрочем, длилась одно мгновение: на смену пришла ярость. Дикая, слепящая ярость!
Да она им что, кукла? Ну что же, вам придется узнать, что бывают говорящие куклы… вернее, кричащие, и очень громко!
– Бартоломео! Да это мошенник Бартоломео! – завопила она что было сил и с мстительной радостью заметила, как исказилось лицо Фессалоне.
– Лючия, что ты, что ты… – бестолково забормотал он, а руки Александры сдернули с головы Фессалоне белый парик, открыв его черные с густой проседью кудри. Толпа вмиг сгрудилась еще теснее.– Лючия! – воззвал он отчаянно.
– Видите, он, этот каналья, узнал меня! – вопила Александра, подражая визгливому крику рыночной торговки Розины. – Бросил без помощи одну с тремя детьми, а сам бегает, мошенничает, обманывает народ!
– Это, это… – забормотал Фессалоне – в точности как злополучный Луиджи.
– Погодите, он вам еще станет врать про остров волшебных попугаев! – злорадно посулила Александра – и это решило судьбу Фессалоне. В толпе немало нашлось свидетелей утреннего представления на Эрберии, и, страшно развеселясь, с криками: «Волшебных попугаев поймали!» – они набросились на Фессалоне, срывая с него сюртук, рубашку…
Мальчишка, «Меркурий»-предатель, неистовствовал пуще всех, верно, оскорбленный в лучших своих чувствах.
Два монаха, один толстый, другой тонкий, промчались мимо Александры, путаясь в рясах и выкрикивая на разные голоса:
– Пропустите! Это моя добыча! Фессалоне, ты погиб!
– Пропустите, пся крев!
Про Александру все забыли. Ну что ж, это ее вполне устраивало!
Резко повернувшись и не бросив даже прощального взгляда в сторону терзаемого мошенника, она пошла к набережной, и фраза, которую не мог вспомнить «Меркурий», что-то про деньги и добродетель, вспыхнула в ее памяти: «Quaerenda pecuma primum, virtus post nummos».
Прежде ищи деньги, потом добродетель…
Да, это вполне в духе Фессалоне!
24 Гондольер, который не выдал тайны
День повернул к закату, и Але☺ксандра поняла, что приключений для нее на сегодня хватит.
Она вышла к набережной, поглядела вдаль. Узкая полоска земли – Лидо, естественный мол Венеции, – была чуть видна. Пора добираться туда, чтобы нанять барку.
Стайка гондол вилась по каналу, но стоило Александре вскинуть руку, как все они прекратили свое бессмысленное кружение и наперебой ринулись на ее зов.
Самой проворной оказалась новая, узкая гондола, свинцовый нос которой был украшен пучком привядших гиацинтов. Одним прыжком баркайоло оказался на носу, протянул Александре руку:
– Счастлив видеть вас снова, прекрасная синьорина! Видите, в вашу честь… – Он кивнул на цветы, потом заглянул в Александрины ошеломленные глаза и спросил: – Нагулялись? Прикажете доставить в тот же палаццо?
Как ни была ошарашена Александра, она только и могла, что рассмеяться, бессильная перед причудами сегодняшнего дня: ведь это был тот же самый гондольер, который ни свет ни заря увез ее, полуживую от горя, из дворца, в котором спал Лоренцо! Театральное представление, на котором она побывала в опере святого Моисея, чудилось, продолжалось, потому что все соучастники ее жизни, будто персонажи какой-то пьесы, всегда оказывались в нужное время в нужном месте.
– К Лидо, – велела она, удостоив баркайоло улыбки и жестом отметая реплики его конкурентов, каждый из которых расхваливал свою плавучую карету, свои достоинства гребца, свое умение хранить тайны пассажиров.
«А у меня тайн нет и хранить их не от кого. Кому я нужна вместе с моими тайнами!» – подумала Александра, опустив руки за борт и тоскливо глядя, как теплая и тихая вода струилась между пальцами, взбивая в пену волны. От игривого движения рук летело и рассыпалось серебро, яркое, белое, как снег, по зеленому полю.
Мелкая рябь бежала вдалеке. Небо точно бы выцвело – день выдался не по-весеннему знойный, и канал был такой же бледный, как небо. Да, Венеция… Все краски смягчены и затушеваны, все проникнуто вечным испарением. Нет резкости и сухости – все в дымке. Призрак, несбывшаяся мечта… La bella Venezia, addio!..
Вдруг стало невыносимо увидеть прощальным взором колоннаду Дворца дожей и четверку могучих коней святого Марко. Александра протиснулась в каютку и легла там на черных подушках, вытянулась во весь рост, скрестила на груди руки, пытаясь уснуть… умереть? Лодка напоминала черный плавучий гроб, но она сама, увы, была еще жива, и живыми оказались все мучения и терзания сегодняшней ночи, утра, разлуки, потрясения: они затаились в складках черной материи, которой обита была каюта, они изголодались по живой пище и теперь только и ждали, чтобы наброситься на Александру, подобно стае хищных гарпий, рвать и терзать ее душу и сердце.
Слезы медленно полились: сбегали по вискам, впитывались в черный шелк подушки. Она не вытирала их, не шевелилась, жалея сейчас лишь о том, что вместе со слезами не вытекает из нее вся жизнь, вся кровь…
Нет, до Лидо не столь далеко. Она не успеет умереть, придется снова жить, снова изнемогать от воспоминаний о Лоренцо.
Какое дурацкое, какое самонадеянное решение приняла она: Лоренцо должен жениться на ней. Да что он, ошалел, что ли?! Нет, ее участь – уневеститься Христу, обречь себя на вечные, губительные сны наяву о том, как он… как его тело вливалось в тело Александры… Лючии?..
Она вдруг перестала дышать. Лючия. Вся беда в том, что он все время принимал ее за Лючию! А если увидит их рядом, то поймет: она – другая.
Сердце заколотилось как бешеное. В Россию! Вернуться в Россию, найти сестру, вновь вернуться вместе с ней в Венецию и заставить Лоренцо увидеть в Александре не чье-то блеклое подобие, а ту женщину, с которой он предавался страсти, которую любил до стонов, до криков, до счастья, неотличимого от мучения… ту женщину, которая любила его всем сердцем, всем телом, всей душой.
Осуществить это предприятие казалось ей сейчас пустяковым делом; пугали не тысячеверстые расстояния, не месячные перегоны, не тягость пути – пугали ядовитые сомнения: а вдруг он предпочтет Лючию? Она ему – своя, соотечественница, они близки во многом, оба хищны, опасны, неразборчивы в средствах… Александра зарыдала в голос: она любила его больше жизни именно потому, что он хищный, опасный, неразборчивый в средствах. Он нужен был ей только такой, другого она не хотела!
– Синьорина! – послышался испуганный оклик баркайоло. – Что с вами? Вам плохо?.. – И вдруг голос его стал сердитым: – Эй, куда прешь? Не видишь? Или в море тесно?
«Значит, мы уже вышли в море», – успела подумать Александра, прежде чем ее сильнейшим образом тряхнуло: очевидно, какая-то гондола ударилась о них бортом, и голос… о господи Иисусе, голос Лоренцо крикнул:
– Эй, парень, я ищу одну красавицу… ты случайно не видел ее?
***– Красавиц много, – усмехнулся баркайоло. – Какую из них ищешь ты?
– Ту, что сбежала от меня, – последовал ответ. – Хочу вернуть.
– А она-то хочет вернуться? – теперь не усмешка, а ехидство явственно окрашивало певучий голос баркайоло. – Не для того, я думаю, сбежала, чтобы ты ее назад забирал.
– Это не твое дело! – оборвал его Лоренцо. – Говори, видел ты мою девушку?
«Мою!» – Александра почти лишилась чувств от этого слова. Он пришел за ней… но нет, рано радоваться! Он пришел не за ней, а за Лючией… Вся кровь ее вдруг взбунтовалась, в жар бросило. Нет. Нет, пусть плывет своей дорогой, пусть ищет. Лучше оставить все как есть, лучше умереть от воспоминаний и тоски, чем снова услышать, как он зовет ее Лючией!