Нет, напрасно Степка успокаивает: никак не может быть у князя Казаринова благого расположения духа! Может быть, он нарочно подучил кучера усыплять подозрения Извольского, ну а в имении виноватого ждут преданные Казаринову дворовые с розгами наготове, готовые отомстить за честь своего господина. А что? И очень просто, такие случаи тоже бывали! Вот если бы у князя Андрея выдалась минуточка первым испросить прощения и успеть сказать, как он счастлив, женившись на Сашеньке, сколько открылось ему в ней новых, чудесных, упоительных свойств, и ежели что тревожит его в этом счастливом, сияющем чередовании дней, так лишь досада на собственную непроницательность. Право, чудилось, он женился совсем на другой девушке, не на той, которую знал с детских лет со всеми ее страхами, насмешками, задумчивостью и мечтательностью; не на той, которая казалась понятной, словно не раз читанная книжка. Нет – открыл ее, а она, глядь, написана на чужом языке! Это и влекло его к ней безмерно. Это и пугало…
Однако сейчас князя Андрея, конечно, безмерно пугала встреча с тестем. Он даже и сам изумлялся этому сонмищу дурных предчувствий, обступивших его со всех сторон. Чудилось, перед ним разверзается некая темная пропасть, и против воли один случай, безвозвратно, как он думал, забытый, пришел вдруг на ум.
Князь Андрей, как и многие молодые люди, был чуть ли не с рождения записан в армию, и когда пришел срок службы, прибыл в свой полк, несший охрану московских дворцовых помещений. Тогда как раз в Кремле случился небольшой пожар, который удалось погасить достаточно быстро, однако в одном из покоев образовался при тушении пролом до самых нижних погребов, наполненных каменными обломками.
Андрей не знал о том. Как-то раз, впервые явившись на службу в эти покои, он с подчиненным солдатом обходил помещения, которые предстояло охранять. Солдат отстал; князь ушел в задумчивости далеко вперед, как вдруг услышал его голос: «Постойте, господин, куда вы так бежите!» Спохватившись, князь Андрей остановился подождать и, случайно опустив свой факел, увидал себя на краю пропасти. Только миг – и едва одни кости его остались бы на сем свете!..
Князь Андрей с усилием отогнал страшные воспоминания и не менее страшные предчувствия – и вдруг коляску так тряхнуло, что он едва не вылетел. Сдержав коней, Степан с причитаниями соскочил с козел и скоро сообщил, что при спуске с небольшого пригорка переломалась под коляскою передняя ось.
Еще далеко было до темноты, а запасная ось всегда есть у каждого кучера. Степан взялся поддевать оную; князь Андрей отошел пройтись.
Глубокая предвечерняя тишина нарушалась то железными звуками работы, то фырканьем лошадей, жевавших свежую траву, взмахами их хвостов, отгонявших слепней; то жужжала пчела, впиваясь в чашечку цветка, или жук, как бы сорвавшись с воздушной высоты, тяжело падал в душистую траву.
Князь Андрей вышел к речке, увидел пару уток. Охотничий азарт взыграл в нем, и он вспомнил, что видел в коляске простенькое охотничье ружье. Верно, Казаринов подарил Степану какое-то из своих старых.
Воротясь к коляске, князь Андрей взял ружье и, сообщив Степану, что постреляет уток, ушел снова за увалы, не дожидаясь ответа.
Утки, впрочем, его к себе не допустили: взмыли в воздух и, перелетев, сели вдали. Князь Андрей пошел в том направлении, проверяя заряды и размышляя, почему истинная, гнетущая скорбь изображалась на лице Степки, когда князь взял его ружье. Что же, кучер опасался разве, что барин не вернет ружья? Ну, глупости! Однако Сергей Иванович весьма щедр, ежели отдал слуге столь замечательное и дорогое оружие английской работы. Возможно, конечно, Степка его просто-напросто украл. Но уж тогда он непременно припрятал бы его подальше, не держал бы на виду… разве что хотел иметь его под рукою на случай опасной встречи в пути или, наоборот, внезапно попавшейся дичи?
Мысли князя Андрея приняли такое направление, потому что он вдруг увидел стадо диких свиней, вепрей, с молодыми поросятами. Они рыли землю на берегу той самой маленькой речушки, откуда вспорхнули утки. Это была бы славная добыча, подумал князь Андрей, глядя на борова – черношерстого и матерого. Вепрь поднял голову, усмотрел приближающегося человека – и вдруг глаза его заблестели, как горящие угли, щетина на гриве дыбом поднялась, из пасти показалась белая пена. Князю Андрею почудилось, что боров тоже подумал: это была бы славная добыча! – и он решил перескочить на другую сторону речки, размышляя, стоит ли стрелять, дробь-то у него была мелкая, утиная, бить следовало или наверняка, или вовсе не бить. Он сошел в ложок, но не успел приблизиться к речке, как вепрь выскочил на него и ударил так стремительно, что князь Андрей и охнуть не успел, как в один миг почувствовал себя брошенным наземь в несколько шагов.
Вскочив в беспамятстве на ноги, он усмотрел кровь, мелькнувшую на клыках зверя, и, вспомнив о ружье, выпалил из него.
Вепрь пал.
Он был в такой опасной близости к человеку, что заряд, хотя из мелкой дроби, пущенный почти в упор, угодил ему прямо в сердце и поверг наземь.
Воодушевленный охотник ринулся было к бездыханному вепрю, как вдруг ноги его подогнулись. Недоумевая, что за гнетущая слабость разлилась по телу, он взглянул на левую ногу, болевшую с каждым мгновением все сильнее, и громко ахнул, увидав ужасную рану и кровь, текущую ручьем.
Какое-то мгновение князь Андрей тупо смотрел на следы ярости вепря, потом закричал:
– Степан! Эй, Степан!
Он от души надеялся, что не отошел столь далеко от кучера, чтобы тот не расслышал его голоса, и был приятно изумлен, когда тот появился через мгновение, словно был где-то в двух шагах. Однако князь еще более изумился, когда Степан не бросился со всех ног на помощь к нему, а, вскрикнув огорченно, схватился за ружье, валявшееся в сторонке. Когда князь Андрей был брошен наземь, ложе от ствола отломилось, но приклад с замком удержались, так что поломка была пустячная. На лице же Степана изображалась истинная, гнетущая скорбь, словно в сломанном ружье заключалась самая большая беда.
– Ты что, не видишь, я ранен, – сказал князь Андрей. – Помоги!
Он протянул руку Степану, но тот стоял набычась.
– Барское добро… – пробормотал он.
– Да что ты? – осердился князь. – Я замолвлю слово перед твоим барином, скажу, что сам в поломке виновен. А коли перед тобою в долгу, то отдарю новым ружьем. Ты принеси какой-нито ветошки из коляски да перевяжи, вон кровь как хлещет. Да и ехать надобно, барин твой ждет, ты починил ось-то?
Степан кивнул и, прижимая к себе сломанное ружье, как-то боком побрел прочь, изредка взглядывая на князя потемневшими, угрюмыми глазами. Вдруг он приостановился и, крикнув:
– Да вы не извольте тревожиться, что к барину опоздаем! Он вас не ждет, не звал он вас, потому что нету в Казарине никакого барина, он еще из чужеземщины не воротился! – кинулся со всех ног прочь, а через какое-то мгновение до князя Андрея донеслось щелканье кнута, топот копыт и скрип колес – звуки, означавшие, что коляска теперь на ходу. Однако звуки эти к нему не приближались, а удалялись и очень скоро стихли вовсе.
***Странно, что первым делом князь Андрей подумал, как ему повезло: во-первых, избавлен от неминучей дуэли с тестем, а во-вторых, остался жив в такой опасной передряге. Свирепый зверь не пересек страшными своими клыками берца у ноги и сухих жил близ лодыжки, а только вспорол икру. Повезло также, что ствол ружья не забило землей, когда князь упал в первый раз, что не отвалились винты замка, не ссыпался с затравки порох. И уж совсем чудесное везенье, что без всякого прицела заряд попал в сердце зверя: ведь от легкой раны он мог еще более рассвирепеть и прикончить врага. И все-таки вепрь не растерзал своими клыками живота князя, а поразил только ногу. Как бы там ни было, благодарение Промыслу, спасшему от смерти!
Размышляя так, князь Андрей снял исподнюю сорочку и, порвав на полосы, перетянул ногу под коленкою, чтобы кровь перестала бежать, а потом крепко перевязал и рану. При этом он словно бы со стороны видел свои спокойные, уверенные движения. Этими неторопливыми действиями и размышлениями он тщился утишить ярость, вспыхнувшую в нем после бегства Степана, а также не дававшие покоя загадки: кому, ради всего святого, понадобилось завезти его в глухое место и бросить одного?!
Он ничуть не сомневался теперь, что Степан задумал сие заранее, и ось никакая не ломалась. Более того! Князь Андрей подозревал, что случай с вепрем сыграл Степану на руку, а не окажись такого происшествия, кучер, может статься, придумал бы еще что-то, дабы сделать князя беспомощным. Только теперь его заставило призадуматься наличие ружья у Степана. Следовало бы обеспокоиться этим раньше, но все мы задним умом крепки. Да и кому могло прийти в голову… кому могло придти в голову, что все задумано, лишь бы удалить князя Андрея с бала!
Он довольно быстро сообразил, что задача перед обманувшими его стояла именно эта. С ним расправились попутно, да и то – случай помог. Но что должно было случиться в доме Шишмарева после его отъезда? Что должно было случиться с Александрою?!
Прежнего вялого спокойствия как ни бывало! Князь Андрей вскочил, забывшись, тут же рухнул наземь от боли в ноге, но мигом забыл о ней, потому что сердце заболело в сто крат сильнее.
Что замыслил Шишмарев против Александры? Какую месть? Почему в этом замешан кучер Казариновых?
Князь Андрей скрипнул зубами, кляня свою забывчивость: не того ли кучера упоминал Шишмарев еще весной, когда они слаживали похищение Александры, которое бы не вызвало немедленной погони? Помнится, в деле были замешаны двое ее слуг: горничная Фенька и… и кучер, да, ее жених, кажется. Ну, Шишмарев хорошо знал рассеянность и легковерность Извольского, если не постеснялся подсунуть ему снова того же кучера! Понимал, конечно, что у князя совесть нечиста и он так встревожится возвращением Казаринова, что со страху не заметит ничего подозрительного, бросится, гонимый честью, на зов – и забудет, где, с кем, в чьем доме оставил жену.
Князь Андрей встал на четвереньки и пополз, волоча раненую ногу. Через несколько минут ладони его были исколоты и окровавлены, а чулки на коленях стерты до дыр. Стиснув зубы, князь Андрей сел, перевел дыхание, снял чулки и обвязал колени, напялив башмаки на босу ногу. Вот, в каждом дурном есть что-то хорошее: хоть новые тесные обувки не трут теперь босых пяток, как терли при ходьбе! Опять пополз, обвязав ладони рукавами исподней рубахи.
Теперь дело пошло веселей. Главное было – выбраться к торной дороге до темноты, а уж там-то он нипочем не собьется с пути.
Ночи в диком лесу князь не боялся; боялся только, что сил не хватит. Ползти-то ему верст пять. И еще предстояло выбрать, куда сворачивать через версту, на развилке: направо, к Извольскому имению, или налево, к Шишмаревке. Александра, конечно, еще там… Бог даст, мстительный замысел Шишмарева, в чем бы он ни заключался, еще не свершился. Может быть, он еще успеет… хотя что с него проку, раненого да ободранного? Не лучше ли сначала явиться домой, а потом нагрянуть в Шишмаревку при вооруженной охране, при силе, грозным мстителем, обреченным на победу?
Но Александра! Александре тогда придется лишнее время пребывать во власти злодея! Да хоть и голыми руками против вооруженного сонма придется оборонять князю Андрею свою жену, а все равно – он знает, что не даст и пальцем ее тронуть, не даст и волосу упасть с ее головы. При страхе за нее силы его удесятерились. Любовь… он словно бы видел ее воочию, эту любовь, как ярую пламенную птицу, поселившуюся в его сердце и окрылившую душу. Безмерно удивительно, что столько страсти в нем отдано теперь Александре, которая никогда ему даже и не нравилась особенно. Или правы мудрые люди, которые уверяют, что лишь телесный союз открывает путь к истинно духовной связи? Да, так, и все же, все же… Познав тело Александры, разве достиг он глубин ее души? Разве не сделалась она во сто крат загадочнее и непостижимее теперь, хотя тело ее в его власти и еженощно они сплетаются в объятиях, отворяющих им совместный путь в страну счастья, несущих мучительное блаженство, которое сродни смерти?
Он содрогнулся, вспомнив ее протяжные, сладостные стоны, напоминающие тихие рыдания. Пусть только посмеет кто-нибудь лишить его этого, посягнуть на его жену! Однако же будь прокляты его простодушие и доверчивость. Ну разве нельзя было ждать от Шишмарева подвоха? Не мог, ну никак не мог Стюха спустить свой публичный позор на прошлом бале… тьфу, словно опоили князя Андрея чем-то, ведь не зря Александра и Ульяна были против поездки на этот бал!
Он в ярости стукнул себя кулаком по лбу, но забыл, что стоит на четвереньках, утратил равновесие и ткнулся лбом в землю. И замер, приникнув к ней: она так и гудела под множеством копыт!
Топот шел со стороны развилки, куда ему ползти еще не менее часу. Сумерки сгущаются, однако он сможет разглядеть верховых, крикнуть… если поймет, что пущей опасности нет. Никакого вероятия, что это подмога из дому: прошло не более двух часов, как он уехал, Александра еще не могла его хватиться, Лямин тоже не подозревает дурного.
Кто же это идет по степи наметом? Не ватага ли разбойничья, по весне пуганая, вновь собралась да снарядилась в набеги? Все ближе, ближе… так несутся, что и мимо вихрем пролетят, ни он их толком не разглядит, ни они его не заметят. Может, оно даже к лучшему, конечно…
И тут, к изумлению князя Андрея, топот замедлился, а потом задыхающийся голос крикнул:
– Зажгите факелы! Темнеет! И глядите по сторонам: может быть, этот ирод князя на скаку из повозки выбросил!
Князь Андрей был так изумлен, узнав голос своего старосты Митрофана, что потерял голос и едва успел позвать на помощь, прежде чем верховые снова пали в рысь.
С непостижимым чувством подъезжал он к своему дому! Его княгиня вернулась невредима – это главное, ну а если на балу у Шишмарева что-то и приключилось, никто из дворни об этом не ведал. Они только рассказали, что Александра Сергеевна в сопровождении графа Лямина явилась домой в смертельном беспокойстве и, не найдя князя дома, упала без чувств, ну а придя в себя, объявила, что с ним несчастье и пускай дворня немедля отправляется искать своего барина по пути в имение Казариновых, да глядит в оба, потому что князь не иначе сделался жертвою злобного заговора. То есть нашли его не случайно, и у князя Андрея заходилось сердце от восторга, что причиной сего стала любовь Александры. Его несравненной, обожаемой жены!
Скорее воротиться. Скорее дать ей знать, что беспокоиться более не о чем, что они снова вместе!
Сначала он хотел отправить верхового вперед, известить о своем спасении, а потом понял, что не может никому уступить этого счастья: первым увидеть ее глаза, еще влажные от недавно пролитых слез, – ее глаза, в которых вдруг солнцем вспыхнет любовь!
Он взгромоздился на лошадь Северьяна, который, конечно, был тут же, и, забыв о ране, погнал так, что дворня отстала от него. Первым влетел во двор, рухнул на руки Ульяны и был тут же облит ее радостными слезами.
– Слава богу! Слава богу! – бормотала Ульяна. – Княгиня уж прямо не в себе. Порывалась ехать за вами, да мы с графом чуть ее отговорили. Граф-то погнал снова в Шишмаревку, хозяина к ответу требовать, а княгиня вам подмогу послала. Ну идите, идите уже к ней! Ой, да вы ранены!
– Ништо, – успокоил сестру князь Андрей. – Это все после. Страшное позади…
«Худшее впереди», – едва не сорвалось с языка продолжение старинной присказки. Вот уж глупости!
Князь Андрей заковылял по дому. Ульяна порывалась помочь, но он отвел ее руки. Вот сейчас… еще три комнаты пройдет и увидит ее… Почувствовав, как желание распирает тесные кюлоты, шутливо погрозил себе кулаком. Ну что же, что ранен! Он и на смертном одре не перестанет мучительно и страстно жаждать этой женщины. Он осушит ее слезы поцелуями, он сейчас заставит ее забыть обо всем на свете своими объятиями…
Дверь в опочивальню закрыта. Потянул осторожно, чтобы не скрипнула.
Темно, тихо. Только лампадка чуть светится да шелестит слабый невнятный шепот: «Dio mio, santa Madonna! Salvare lui! Ridate lui, Dio mio, punire io!..» [52]
Князь Андрей, еще не забывший школярскую латынь, слушал в недоумении. Жутко вдруг стало от этого шепота на чужом языке, этой тьмы, в которой словно бы затаились призраки.
Все было не так, как он ждал, поэтому голос его прервался, когда он позвал:
– Сашенька! Что…
Она обернулась, и бездна печали открылась князю Андрею в ее темном взоре. Ни радости, ни любви не увидел он на милом лице – только безмерную муку.
– Вернулся… – прошелестели ее губы.
– Вернулся! Не плачь, я вернулся к тебе!
– Нет, – качнула она головой. – Не ко мне. Не ко мне!
Часть VI СЕСТРЫ
30 Ключ со львиной головой
Сказать, что Александра была счастлива, значило не сказать ничего. Время перестало для нее существовать, обратившись в некую самосветную пряжу, которую она начинала ткать каждое утро, сплетая сверкающее полотно своей любви, а ночью тайком, как Пенелопа, эту ткань распускала, отвлекая от повседневности, вновь и вновь возвращая возлюбленных к чуду их любви, свободной от забот и подозрений. Чудилось, вступив через золотые ворота Венеции, Александра каждый день пьет легкое, сладостное вино. Это было вино безграничного счастья, восторга, умиления, радости, открытия нового мира – и в то же время забвения. Забвения прошлого. Все, что осталось позади, все пережитое медленно обращалось в дым, и если трезвый день порою вонзал ядовитые иголочки в сердце, то вечер, когда она засыпала в объятиях Лоренцо, и утро, когда Лоренцо просыпался в ее объятиях, были надежным противоядием.
И при всем при этом Александра не могла не сознавать зыбкости и призрачности этого нового, счастливого и безмятежного своего существования. Частенько, просыпаясь на заре и находя губами теплое плечо Лоренцо, она тихонько вздыхала, что не поймала его на слове в тот сказочный вечер, когда в гондоле началась новая жизнь их любви. Тогда Лоренцо жалел, что нет рядом священника, который обвенчал бы их. Да, жаль, жаль: теперь он всецело принадлежал бы Александре, и ее не мучил бы постоянный страх потери или какого-то нового досадного недоразумения, которое вдруг вторгнется в их отношения и вновь отбросит их к недомолвкам, подозрениям и страхам. Нет, конечно, она понимала, что такого мужчину, как Лоренцо, не удержишь обручальным кольцом и несколькими словами, сказанными пред алтарем, и все же священные обеты – нечто незыблемое, они остаются хотя бы в сердцах, если не в поступках, а Александра, как всякая женщина, отчаянно пыталась уцепиться хоть за что-то определенно-надежное в том вихре счастья и блаженства, который нес и кружил ее теперь.