— На том стоим…
Стоящая с поднятым капотом машина не могла не заинтересовать силы стабилизации, тем более что дальше по улице — здание, где сидит комиссия по реинтеграции, лакомый кусок для террористов. Старый, окрашенный в желтый пустынный цвет «Хаммер» вынырнул со стороны парка Шевченко, осторожно покатился вперед, приближаясь к «Ниве». Пулемет был наведен точно на машину, ганнер в башне — тяжелый шлем, темное, тонированное забрало — держал палец на клавише спуска, хоть и видел надпись «Пресса». Нажми — и от «Нивы» в секунду ничего не останется, а возможно, и от самого «Хаммера» — прошлогоднее все еще помнили, тогда такой же вот патруль буквально в последний момент предотвратил прорыв груженного взрывчаткой угнанного грузовика контингента сил стабилизации к зданию временной (оккупационной, как называли ее местные) администрации на Соборной площади. Тогда патруль — пять человек — погиб, а вместе с ним погибли еще трое гражданских-контрактников, находившихся по несчастливой случайности рядом, и больше двадцати мирных жителей. Всех рядовых членов погибшего патруля отправили с почестями в Румынию (большую часть веса в закрытых гробах составляла земля), рядовым посмертно вручили медаль «За храбрость», а командиру патруля — Командорский крест.
Журналист, копавшийся в моторе, на появление патруля среагировал правильно — повернулся и медленно поднял руки. То же самое сделал и второй журналист, фотоаппарат остался у него висеть на шее.
«Хаммер» остановился в двадцати шагах от машины, из него вышли двое. Молоденький, с черными щегольскими усиками унтер-офицер медленно пошел вперед, второй солдат с автоматом остался у бронированной двери — готовый в любую секунду прикрыться ею и прикрыть командира патруля. Солдаты сил стабилизации были молодыми и явно испуганными.
Боитесь… Земля под ногами горит…
— Sir, do you speak English? — спросил унтер-офицер, не доходя до журналиста несколько шагов.
— Of course, — ответил старший с лязгающим, неприятным немецким акцентом. Вопрос был глупый, английский язык был международным, и им обязаны были владеть как журналисты-международники, так и офицеры миротворческих сил в любой горячей точке, это было обязательное требование.
— Can I scan your ID, sir?
— Yes of course.
АйДи, основной документ, идентифицирующий личность, мог быть постоянным и временным. Любое лицо, находящееся в зоне ответственности сил стабилизации, обязано было постоянно носить его с собой, те, у кого его не было, препровождались в пункты фильтрации для выяснения личности. Это была небольшая, размером с банковскую пластиковая карта с магнитной полосой, в одном из ее углов было пробито отверстие для того, чтобы носить ее на цепочке на шее. Цепочка выдавалась вместе с карточкой. Партизаны обходились просто — на Привозе продавали эти карточки на любую валюту, и там же программировали, базы данных у программистов обновлялись едва ли не ежедневно. Все попытки навести хоть какое-то подобие порядка, были обречены на провал — а что вы хотите, Одесса есть Одесса.
Офицер просканировал карту портативным сканером, напоминающим небольшой кассовый аппарат, которые во времена оны были обязательны к применению каждым торговцем под страхом штрафа, вернул карточку обратно владельцу. Потом дернулся было просканировать и вторую карточку — но ее владелец к нему не подошел, а сам он идти туда, ставя между собой и подмогой непонятную машину, не хотел.
Сойдет и так. У одного карта в порядке, пресса — наверное, и у другого то же самое.
— What happened to your car?
— Its broken. A little.
— Need help?
— No. Will renovate themselves.
— Sir, you can not stand a long time here. And the picture-taking here do not recommend either.
— OK. Well we will soon go away.
— Sir, if you need help — contact to any military in reconstruction corp. building. Here, in this big building. They will help you.
— OK.
— Thank you for cooperation, sir.
— Thank you, officer.
Офицер забрался в «Хаммер» — и тот стал сдавать назад, не разворачиваясь. Старший чувствовал страх, он всегда очень остро чувствовал страх — а здесь все боялись.
Смерть могла настигнуть любого.
Интересно, а что вы ждали, мамалыжники?! А на что вы рассчитывали, с… драные?! Что вы Черноморский флот потопите — а здесь вас как освободителей встретят? Что все те, кто служил, вас в ж… за это поцелуют? Что разрушенный, изгаженный Севастополь, сожженная Одесса — это все вам просто так проканает?!
Да нет, милые мои мамалыжники, потомки фашистов, которые тут еще в сороковых были. Не проканает. В этом городе все и ляжете, никакие миротворческие жетоны и корпуса реконструкции не спасут.
Никто не уйдет!
— Хорош фотографировать, — раздраженно сказал старший.
— Что он хотел?
— Ничего, просто проверка. Но встреча сорвана, здесь он уже не покажется. Может, и не собирался, прислал шестерок посмотреть на нас, на красивых. Где у нас запасная точка?
— За Александровским проспектом.
— Проверь. И дуем туда. Я сейчас закончу.
Младший залез в машину, снова раскрыл ноутбук, подключил. Раздраженно забарабанил пальцами по клавиатуре в ожидании, пока загрузится картинка. С этим в последнее время были проблемы, американцы не запускали новых спутников, потому что не хватало денег. Поэтому и с картинкой в некоторых местах бывали проблемы, а где-то и вовсе серые зоны уже появились, зоны, находящиеся вне спутникового контроля.
Говорили еще про «Галилей», европейскую спутниковую систему наблюдения, позиционирования и связи. Умные люди уже ее хакать[41] приготовились… а теперь какая к чертям Европа. Только бы Германия с Францией держались… остальное уже неважно. Не удержатся — не будет Европы.
Картинка подгрузилась, младший пощелкал клавишами, выводя на монитор нужный район и увеличивая масштаб. Какое-то время тупо смотрел на танк-пит[42], на ползущую по улице колонну, воглавляемую старым, угловатым «Леопардом», на который спереди навесили большой противоминный трофейный трал. Затем снова уменьшил разрешение, стал искать обходной маршрут…
Старший тем временем закончил «ремонт», сел в машину, громко хлопнув дверцей, по привычке достал из-под сиденья ветошь и вытер руки.
— Ну, что?
— По Александровскому прохода нет. Там стоянка бронетехники.
— Да ты что… Дай глянуть.
Старший принял переданный ноутбук, какое-то время смотрел на картинку из космоса — и на лице его не отражалось никаких эмоций, только губы, и так тонкие, превратились в почти невидимую ниточку.
— Обход нашел? — наконец спросил он.
— Через Большую Арнаутскую пройдем. Там два блок-поста, но мы их пройдем, мы пресса, аусвайсы чистые. Потом свернем.
Старший вздохнул, захлопнул ноутбук и передал его назад. Потом завел мотор.
Одесса изменилась. Младший здесь был только раз до того, как началось, да и то проездом, а вот старший здесь служил, здесь ведь штаб КОДВО был. Краснознаменного Одесского военного округа. Одесского, не севастопольского и никакого другого, а одесского.
А теперь здесь, в порту, совсем рядом — штаб южного командования миротворческих сил, впереди слева — штаб какого-то корпуса реконструкции, а если поехать направо — там будет гражданская (оккупационная) администрация.
«Нива» в два приема развернулась, неспешно поползла назад — основные завалы уже разобрали, но изрытая воронками дорога все же осталась, воронки подсыпали щебнем, но щебень растаскивался колесами, и машина ощутимо проваливалась, когда под колесо попадала такая воронка. По обе стороны дороги тянулись дома — какие-то уже восстановленные, какие-то закрыты зеленой строительной сеткой, на месте каких-то — руины, многие уже разобраны, но какие-то нет. Толпа прохожих на тротуарах, но это не одесситы, таких одесситов не бывает. Одесситы — веселые, шумливые, балагуристые, всегда готовые помочь даже незнакомому человеку, любящие жизнь и умеющие наслаждаться ею. Эти люди — те, которые сейчас спешат по тротуарам, — мрачные, серые, пережившие суровую зиму в убитом городе, они идут быстро, не разговаривают, постоянно смотрят по сторонам, ища малейшие признаки опасности. Даже в их походке, в позе чувствуется напряженность — при малейшей опасности каждый готов мгновенно упасть на землю, отползти, забиться в щель, замереть и ждать, пока вокруг, не закончится. Много машин на дороге, но машины не такие, как раньше, много помятых, разбитых, простреленных. На углах улиц — патрули сил стабилизации, кто-то просто стоит, кто-то наблюдает за порядком, проверяет документы. Напряженные позы, палец на спусковом крючке автомата, дуло пулемета, направленное на черный пролом в стене здания через дорогу, который в любой момент может дохнуть смертью. Этим — тоже не сладко, они здесь чужие и знают об этом, их никто здесь не ждал и сюда не звал. Они просто здесь убивают и стараются выжить. И умирают, конечно, потому что на пулю здесь отвечают пулей.
Страх… Страх везде — в напряженном взгляде солдата-михая, в испуганном лице женщины, в черной дыре в стене брошенного дома, которую оставил танковый снаряд. Страх — словно ядовитое облако висит над городом, страх, которого в этом городе отродясь не бывало.
Как же дожили-то до такого…
— Шеф…
— Что?
— Скажи… вот ты ведь вернулся. Так?
— И что?
— А зачем?
Старший немного подумал, привычно, на автомате крутя баранку, чтобы объехать очередную яму.
— А обидно стало. Сечешь?
Обидно… Сильно ошиблись в Вашингтоне и Брюсселе, когда решили, что Россию, изъеденную коррупцией, подкошенную алкоголизмом и наркоманией, доведенную до ручки скверными, своекорыстными правителями, можно списывать со счетов, и она теперь уже перетерпит все. Маленькая репетиция большой оккупации началась за здравие, а кончиться обещала за упокой. Две погибшие бригады и потопленный флот вызвали в России такую волну ненависти, что испугались даже многоопытные, немало повидавшие аналитики. Это была ОБИДА, а обиду русские никогда не терпели. Русские были смирными и миролюбивыми, их можно было бы и дальше потихоньку обирать, меняя богатства их земли на отпечатанные на монетных дворах цивилизованного мира красивые бумажки, но их нельзя было обижать. Воруй — но кланяйся! А вот теперь они обиделись. Хуже всего было то, что обиделись не простые алкоголики-бомжи-крестьяне. Обиделись ВОЛКИ. Те, кто застал еще Афган, те, кто прошел Чечню, кто служил вообще на Кавказе. Кого со всем их боевым опытом вышибли на гражданку, кто ушел сам, не выдержав творившихся в армии мерзости и безумия. Обиделись даже те, кто нашел себя на Западе — такие, как Иван Моро, бывший морской пехотинец Черноморского флота, волею судьбы ставший ажуданом [43] Иностранного Легиона, одной из наиболее элитных ее частей — третьей роты, второго полка парашютистов, роты боевых пловцов-разведчиков. И не он один обиделся, а в девяностые в Легионе было до тридцати процентов русских, многие там подготовку по самым высоким стандартам НАТО получили, к этому времени уже старшими офицерами стали. Они посмотрели, что произошло, — и обиделись.
И стали мстить.
— А когда обидно… — продолжил свою мысль шеф, — то никаких бабок, никаких баб не надо. Обида в голове сидит. Спать не дает.
— Шеф, а у вас там семья есть?
Моро глянул на своего молодого напарника:
— Что-то ты любопытный сегодня…
— Да так… Не серчай, шеф, просто не по себе.
Моро все называли шефом и никак иначе — привычно для Легиона. А «Моро» это не его псевдоним, а его вторая фамилия. Легион выдает тем, кто ему верно служит, французские документы, настоящие, но на вымышленное имя. Поэтому Моро был гражданином Франции, его паспорт, который он спрятал и еще ни разу в России не использовал, был подлинным и позволял ему при необходимости свободно перемещаться в пределах Шенгенской зоны. Это делало его как разведчика еще более опасным, но он не хотел пока выкладывать этот козырь на стол.
— Та-а-к… Кажется, Папа на месте.
— Это с ним?
— С ним, с ним.
Молодой выпучил глаза на пожилой, ухоженный «Роллс-Ройс» модели Сильвер Сераф, Серебряный Серафим, приткнувшийся у тротуара напротив временного здания еврейского центра, — тут работали посланцы Израиля, которые давали людям возможность вырваться из этого ада и уехать на историческую родину. С неохотой, но их отпускали — вообще, количество населения в Одессе сейчас составляло треть от довоенного.
Зрелище действительно было занятное — отцы города предпочитали старые и новые бронированные «Мерседесы-600», но для того чтобы ездить на небронированном довоенном «Роллс-Ройсе», надо было быть большим оригиналом.
Пока молодой, оправдывая звание репортера, прямо из машины щелкал диковинную для одесских улиц картину, старший проехал мимо, повернул на соседнюю улицу, внимательно осматриваясь по сторонам, потом еще раз повернул, еще. Он был как волк, старый, битый жизнью, стреляный и научившийся не обращать внимания на красные флажки, волк, который ложится на дневку, но перед этим все ходит кругами вокруг присмотренного места, прислушивается, принюхивается — не донесет ли случайный ветерок предательского запаха табака и смазанной оружейной стали.
Наконец Моро удовлетворился осмотром, приткнул «Ниву».
— Патрулей много… — сказал он, как будто в пустоту.
— Так Первомай же, шеф. Праздновать все советские праздники запрещено. Забыл?
Моро аж остановился, выходя из машины. Тряхнул головой. Потом сказал:
— Нет. Не забыл. Возьми весь инструмент.
На самом деле он забыл…
Одесса, хоть и раненая, — все же жила — и почти летнее солнышко светило, грело избитый и израненный город, и открывались лавки со съестным, и старьевщики торговались с мародерами за то, что удалось добыть на развалинах. Все самое ценное, конечно, уже ушло — но кое-что еще оставалось.
Два репортера, у каждого из которых руки были заняты их репортерским барахлом, шли по улице, мимо исклеванных пулями стен, мимо затянутых в зеленые пластиковые панцири зданий. Оба они считали себя одесситами, хотя ни тот, ни другой не родились в Одессе — и сейчас каждый из них вдыхал, впитывал каждой клеточкой запах этого города, знакомый и незнакомый одновременно. Многое изменилось. Вот стена — а на стене объявления. Списки разыскиваемых — и внизу жирным шрифтом: «Сотрудничество — ключ к безопасности» — и номера телефонов Сигуранцы. Ни на одной стене нет ни единой таблички с названием улицы и номером дома — их посрывали, перевесили на другие дома еще в первые дни, такая мера гражданского сопротивления. И те, которые вывешивались, тоже срывались. А вот еще один плакат… они хорошо шли в Ростове, целые лавки торговали подобными сувенирами. Женщина, ребенок, а к ребенку присел солдат сил стабилизации и что-то ему дарит… какое-то печенье или шоколадку в ядовито-яркой обертке. Вверху надпись: «Только вместе мы построим новую страну, где каждому будет место». А вот еще один — коляска и взрыв бомбы, и надпись — «Терроризм — это зло!»
Ну да, да, конечно.
Еврейский центр охраняли отдельно — Израиль добился, чтобы тут был выставлен постоянный пост в составе двух бойцов миротворческих сил. Опасались атак русских фашистов, недолюбливающих евреев. Но русские фашисты почему-то так и не нападали, солдаты на этом посту совсем разленились — вот и сейчас один сидел на стуле, развалясь и прикрыв лицо каской, а второго и вовсе не было — куда-то ушел. Может, в бордель — он под видом массажного салона совершенно легально работал напротив. Румыны разрешали проституцию и в таких домах терпимости не только получали удовольствие, но и вербовали женщин для работы проститутками в Европе. Румыния с самого начала распада социалистического блока стала основным поставщиком женщин на невольничьи рынки Европы, а румынская мафия знала этот бизнес лучше всех. Поговаривали и о том, что некоторых из таких вот дурех, которые перед отправкой проходили подробное медицинское обследование, разбирали на органы. В послевоенной Одессе вообще происходило много чего интересного.
Хотя — а кончилась ли война? Или — только начинается?
Старенькая, сухонькая старушка, ни слова не говоря, возможно, чтобы не привлекать внимания солдата, только кивнула им. И показала на темную, неосвещенную лестницу, ведущую на второй этаж. На втором этаже их уже ждали — несколько человек, все вооружены автоматами, одеты в странную смесь военной формы и спортивного костюма, форма натовская, явно украденная со складов и проданная на Привозе. Моро читал некоторые документы, относящиеся к миротворческим силам, в частности материалы аудита, проведенного специалистами из германского Бундесвера. В документе педантичные немцы отметили, что значительная часть солдат и особенно офицеров, введенных сюда для поддержания порядка и стабилизации ситуации на период, пока украинцы не смогут сформировать дееспособные, поддерживаемые большинством органы власти, вместо выполнения своих прямых должностных обязанностей участвуют в различных криминальных и полукриминальных схемах, совершают преступления, охраняют контрабанду, совершают акты насилия над местными жителями. Гуманитарная помощь, поступающая сюда из разных стран, разворовывается и продается на рынке, с военных складов тоже разворовывается, продается все, что представляет интерес на черном рынке. Доходит до того, что румыны продают свое личное оружие, а потом пишут рапорт о его утрате и получают новое. В заключение немцы написали, что присутствие на территории Украины румынских миротворческих сил является не фактором, способствующим улучшению ситуации с преступностью и правами человека, а, наоборот, дестабилизирующим фактором, способствующим распаду остатков государственности. В заключение предлагалось немедленно заменить румынский контингент на многонациональный, с обязательным участием России.