Салат с каперсами получился великолепным, насаженные на палочки кусочки ветчины и сыра таяли во рту, оливы прекрасно оттеняли вкус, а зажарка в панировке и с овощами — м-м-м, Дэйн едва удерживался от мечтаний о том, чтобы в самом конце облизать блюдо. Нет, перед красивой дамой так делать нельзя. Даже если она живет в твоем доме и знает тебя, как облупленного.
Хотя, Ани, судя по всему, была далека от мыслей, что знает сидящего напротив мужчину достаточно хорошо, а посему вопросы лились, как из ведра: давно ли он купил этот дом? Не скучает ли в нем в одиночку? Что обычно готовит сам? Почему всегда ходит в кроссовках или в военных ботинках, но никогда в туфлях? Есть ли у него в гардеробе хоть один костюм? Какие места в городе считает любимыми? Давно ли обосновался в Нордейле? Есть ли у него начальник, или же преподаватель боевых искусств — сам себе босс? Дорого ли обходится аренда помещения, где проходят тренировки?
Казалось, сегодня она решила узнать о нем «все». Спасибо, хоть не «любит ли он шелковое белье?», «предпочитает ли спать голым?» и не «как относится к нетрадиционному сексу?». Однако вечер еще не закончился, и подобные вопросы вполне могли прозвучать.
— Ани, зачем тебе все это знать обо мне? Я обычный мужик, ничем не примечательный.
— Ну, как же… Ты примечательный всем. Ты умный, хоть стараешься не показывать этого, серьезный, хоть постоянно прячешься за шутками, ты — человек слова и чести. Очень деликатен и вежлив, никогда не ставишь в неудобное положение, не забываешь о мелочах, заботишься о тех, кого любишь…
— Так, хватит. Ты решила меня окончательно смутить?
Ее губы, оттененные розовой помадой, многозначительно улыбались, а глаза казались бездонными. Почему-то «во всеоружии»: с прической, в элегантной одежде и с полным макияжем, Ани казалась ему более далекой — эдакой красивой незнакомкой, к которой он трепетно желал, но боялся приблизиться. Ани в кроссовках и с хвостиком — это знакомая и близкая Ани. Ани в вечернем платье — это глубокая мистическая натура, от которой непонятно чего ожидать.
— А давно ты состоял в серьезных отношениях?
Дэйн долго возил по тарелке кусочек свинины — если бы не поставивший в тупик вопрос, давно бы съел его.
— Такие вещи либо спрашивают в двустороннем порядке, либо не спрашивают вовсе.
Хозяйка «бала» улыбнулась и потупилась. Правда, вовсе не смущенно.
— Ну, я бы ответила тебе, если бы что-то помнила. А так могу только выдумывать. Давай предположим, что, если это и бывало, то очень давно, и ничего примечательного я оттуда не вынесла.
— Хитро. В таком случае, могу ответить, что я и сам очень разборчив, что означает, в этом доме до тебя никто не жил. Такой ответ тебя устроит?
— Более чем.
Она, действительно, выглядела довольной.
— А где ты нашел Барта? Почему вообще решил завести собаку?
Чтобы потянуть время, Дэйн притворился, что желает съесть сразу три канапе — вкусно, мол. Долго жевал, пытался придумать, как бы покороче, но поправдоподобнее наврать.
— Я нашел его на улице, роющимся в мусорных баках. Он был очень тощим, голодным и ничьим — я не смог пройти мимо, забрал к себе. — Почти правда. — Долго вымывал из его шерсти блох и учил вести себя прилично. В итоге получился хороший пес.
При звуках собственного имени, уши овчарки пошевелились.
— Очень хороший. Даже не верится, что такой мог найтись на улице.
— Может, сбежал? Или выкинул кто?
— Идиоты, если выкинули.
— А ты сама — кого бы завела, если бы была возможность? Ну, предположим, у тебя обнаружится приличная квартира и полное отсутствие животных. Взяла бы, например, кота?
— Они же стоят баснословных денег!
— Ну, если бы могла. Если бы были средства?
— Нет, наверное, я бы тоже взяла собаку. Не знаю, маленькую или большую — какую-нибудь. Мне очень нравится бегать по стадиону не в одиночку. А ты мне компанию не составляешь.
— Если я буду бегать по стадиону каждое утро, то быстро стану «дрищем», и кормить меня надо будет в три раза больше.
— Я согласна.
Это прозвучала так глубоко и так многозначительно, что Дэйн ощутил себя стоящим у ее стула на коленях, с протянутой в ладони коробочкой.
«Ани… Ты будешь моей женщиной? Навсегда? Насовсем? С таким идиотом, который не бегает с тобой по утрам по стадиону, но который безмерно ценит твое присутствие в своей убогой жизни…»
Эльконто не смог доесть последний кусок с тарелки, хоть и не чувствовал себя сытым — знал, что тот бы встал поперек горла, — как не смог и посмотреть после этих слов в ее глаза.
— Я что-то не так сказала? Да? Что-то не то?
— Нет,… просто…
— Что?
Его смущенное молчание затянулось, а Ани занервничала. Ее щеки порозовели, вилка в пальцах задрожала, а тело передернулось, будто короткое и обтягивающее платье вдруг показалось слишком открытым, слишком тесным. Им обоим вдруг захотелось свежего воздуха. И прекратить эту пытку не вовремя, судя по всему, устроенным ужином.
— Просто… Мы сидим тут… Ты задаешь вопросы, и ты такая… непривычная. В этом платье, с этим макияжем… Как будто незнакомая…
— Я тебе не нравлюсь?
Теперь она точно чувствовала себя не в своей тарелке — стала прежней Ани — не многозначительно улыбающейся, а смущенной, растерянной и подавленной. Дэйн видел, ей хотелось встать из-за стола, собрать тарелки, быстро все перемыть и удалиться к себе в спальню. Сделать вид, что ничего не было.
— Нравишься. — Ответил Дэйн честно, и ее рука, трущая плечо под бретелькой, застыла, а в глазах появилась надежда — не все еще испорчено, не все она сделала не так. — Просто я никогда не видел тебя такой… красивой. И я смущаюсь. Мне кажется, я не в своем доме и не знаю, как себя вести. Ты — новая для меня сегодня. И этот ужин — я не ожидал всего этого, честно. И не знаю, как тебя благодарить. Никто никогда не готовил для меня такие вкусные блюда и не сервировал стол при свечах.
— Ты можешь просто поцеловать меня. Разок. — Увидев, что на лице Эльконто тут же нарисовалось отчуждение, Ани быстро поправилась. — В щечку…
— Ани…
— Да-да, я помню.
Она потупилась, поникла, и он почувствовал себя, прости Создатель, козлом, и поэтому постарался ответить, как можно мягче.
— Нам не стоит двигаться в этом направлении, пока к тебе не вернется память.
Ани-Ра вдруг отбросила на стол вилку, неожиданно разозлилась, вся задрожала.
— Да, что же там такого, в моей памяти, что мы не можем один раз поцеловаться? Ведь ты же сказал, что я тебе нравлюсь, а ты — это очевидно — нравишься мне. Что в ней такого? Что?!
— Ты вспомнишь.
Меньше всего он хотел, чтобы в глазах сидящей напротив девушки блестели слезы. Только не это… Пусть вечер закончится не так, как-то иначе…
— Скорее бы!
— Помяни мои слова, Ани — не торопись с этим.
— А я хочу! Хочу, чтобы заполнился пробел, хочу вспомнить, что бы там ни было и хочу пройти через это, чтобы мы могли двигаться дальше…
— Но зачем тебе это, Ани?
— Затем, что мне нравится строить дальнейшие планы. И строить их с тобой! Неужели не ясно?
Она была готова разрыдаться — наплевать на чинный вид, на потекшую впоследствии тушь, наплевать на то, что королевы на шпильках не плачут.
Дэйн откинулся на стуле, опустил взгляд на собственные руки, покачал головой и прошептал:
— Беда…
— Что? Что ты сказал — беда? Потому что мне хочется строить планы с тобой?
Теперь она была готова кинуться в бой — мстить врагу кулаками, а он, прежде чем ответить, тяжело и долго смотрел на нее.
— Беда — это потому, что мне тоже хочется их строить. С тобой. Вот почему.
И ничего, несмотря на вспыхнувшую в зеленоватых глазах надежду и требовательность, добавлять не стал. Убрал с коленей белую хлопковую салфетку, молча поднялся и покинул тонущую в свете свечей гостиную.
* * *(Iwan Rheon — Be my woman)
На следующий день, работая в штабе, он принял странное решение — он расскажет ей все. Вечером. Вернется домой, пригласит на кухню или в гостиную, посадит напротив и начнет рассказ. Все с самого начала: как Ани попала к нему домой, за что он ее ударил и почему решил оставить жить у себя. Разложит по полочкам причины, приведет весомые и логичные доводы Стивена, объяснит, что не желал врать, с самого начала не желал…
Дэйн смотрел на широкий во всю стену экран — смотрел и не видел движение отрядов — думал о том, как сильно за прошедшие три недели устал лгать. В словах, поступках, действиях.
Он не расскажет об этом даже доку — тот не поймет и не одобрит, — но, все же, сделает, как решил. Потому что, начиная с этого момента, их отношения с Ани начнут разваливаться и превратятся в тяжелую ношу для обоих. Слишком много недосказанности, слишком далеко все это зашло.
Да, ей будет сложно. Придется слушать и верить, принимать, если не вспомнит по ходу, рассказанное на слово. Однако после ей станет понятно, почему рука все это время рисовала фронтон отеля «Левенталь», откуда в ее снах Война, и почему в них она боится выйти из полуразрушенного дома наружу.
Да, ей будет сложно. Придется слушать и верить, принимать, если не вспомнит по ходу, рассказанное на слово. Однако после ей станет понятно, почему рука все это время рисовала фронтон отеля «Левенталь», откуда в ее снах Война, и почему в них она боится выйти из полуразрушенного дома наружу.
Даже если этим вечером Ани-Ра ничего так и не вспомнит, она однозначно перестанет любить Дэйна. Речь не о любви даже, а о простой симпатии. И она едва ли вспомнит все то хорошее, что он старался для нее делать, обидится на ложь, вскипит эмоциями. И трудно будет ее не понять. Но каким бы сложным ни вышел разговор, затянувшийся спектакль пора заканчивать.
Оставшееся время до семи вечера Дэйн работал (или очень старался), но, несмотря на принятое решение, не чувствовал себя лучше. Сегодня за его окнами пронесется ураган, а снаружи уже собираются тяжелые черные тучи. Шторм выбьет стекла, сорвет с петель дверь и перевернет внутри его души все предметы — накроет их грязью и пылью, разломает все в щепки, оставит после себя лишь осколки, а ему, Дэйну, потом убирать.
Долго убирать.
Но сам напросился. Знал, на что шел.
Чтобы подхватить Лагерфельда и добросить его до дома, как случалось несколько раз в неделю, Эльконто спустился на этаж ниже и зашел в чистый маленький кабинет со стоящим у стены столом, диваном с одной стороны и кушеткой с другой.
Док как раз перебирал в шкафу какие-то склянки.
— Готов выдвигаться?
— Всегда готов.
— Тогда давай, пошли. У меня намечается непростой вечер, и я не хочу задерживаться.
— Что собираешься делать?
— Потом расскажу. — Дэйн ухватил вопросительный и напряженный взгляд Лагерфельда и скрипнул зубами. — Не дави. Если сказал потом, значит, потом.
Стив пожал плечами. Спросил уже в коридоре:
— У тебя все нормально?
— Вот завтра и посмотрим. — Угрюмо, без тени улыбки, отозвался снайпер.
Коридор, лифт, узкий проход мимо входа в штаб — в кресле Эльконто уже сидел Грин — он помахал проходящим рукой — все, мол, под контролем — Дэйн кивнул ему в ответ. Негромкие шаги двух пар мужских ботинок, еще один лифт, нейросканер на выходе с этажа, построившаяся по стойке «смирно» охрана.
— До завтра, ребята. — Миролюбиво кивнул начальник. Шагнул через широкую металлическую рамку, услышал знакомый щелчок камеры, почувствовал запах озона — все, как всегда. Дождался, пока процедуру изучения содержимого карманов и внутренних органов пройдет доктор, еще раз кивнул людям в форме. До выхода остался один коридор, портал в конце него, затем пятьдесят метров пробуренного в скале коридора, а там и дневной свет.
Он каждый раз скучал по нему.
— Что будешь делать этим вечером? — Вернул Дэйн тот же вопрос доку.
— Ничего особенного. Зайду поем куда-нибудь, куплю пивка и сяду смотреть матч. Сегодня наши против «Зетрана».
— Продуют, поди?
— Понятное дело. Но на это всегда приятно смотреть.
Футбольная команда «Зетран», насколько помнил Дэйн, не выигрывала сезон уже лет шесть кряду — то слабые игроки, то травмы, то ленивый тренер. Как говорится, если не везет, то и у дамы в паху на гвоздь наткнешься. Да ну и леший с ними, он все равно не любил футбол.
Может, если сегодняшний разговор пройдет хорошо и — тьфу-тьфу-тьфу через плечо — Ани все поймет, и у них вечер сложится? Без обид, без лишних оскорблений, а как раньше — с тренировкой на поляне перед домом и с подносом печенья после ужина?
Хотелось бы. Вот только Дэйн не верил, что у беседы, которую он собирался провести, мог быть подобный исход. Хорошо, если ему снова не попытаются вскрыть ножом черепную коробку, шею или полость живота.
Только бы не снова связывать и не скотчем рот…
А ножи с кухни убирать бесполезно — она найдет, чем швырнуть.
Только бы выслушала и только бы поняла. Хотя бы отчасти.
Эльконто готовился к поистине плохому вечеру, но тот стал хуже прежде, чем они успели доехать до дома, и даже прежде, чем док и Лагерфельд достигли белой сверкающей машины. Шорох позади спины они услышали оба, и оба отреагировали — Стив моментально замахнулся на нападавшего, но ударить не успел — ему в нос ударила едкая и тугая струя слезоточивого газа, а Дэйн… Дэйн настолько ошалел от увиденного, что пару секунд банально не мог пошевелиться. Только открывался и закрывался рот.
Воспользовавшись заминкой, еще один невидимый враг подоспел сзади и приставил к горлу снайпера холодный охотничий тесак.
— Не шевелись, сучонок.
Дэйн слышал этот голос, точно слышал, но взгляд не желал отрываться от стоящего напротив, с газовым баллоном в руках, бородача.
— Пэт? Что ты тут делаешь? Зачем… ты… дока?
В свете закатного солнца взгляд Элменсона казался скользким, неуловимым, а бледная монолитная фигура отлитой из гипса.
— Ничего личного, патрон. Ничего личного. Но дергаться не советую.
— Эй, вы чего творите? Кто выпустил вас наверх?
Стив, прижимая руки к лицу, стоял коленями на песке — к его затылку было приставлено пистолетное дуло.
Не успел Эльконто оглянуться, как Бородач кивнул стоящему за его плечом невидимке — запястья за спиной тут же стянули защелкнувшиеся наручники.
— Ты за это поплатишься, Пэт. — Процедил начальник штаба глухо. — Ты ведь в курсе?
— В курсе, в курсе. — Делано добродушным тоном отозвался экс-солдат и тут же отдал приказ. — Грузите их в машину. Ульрих, Рики, вы поедете в кузове. Все по местам, живо! Времени в обрез.
На каждом ухабе оси среднегабаритного грузовика скрипели так, будто собирались развалиться на части, а каркас раскатисто звенел и лязгал. От бесконечного дребезжания у Эльконто ломило челюсти, а от осевшего на лицо дока протилена чесалась глотка. С них сняли пояса, оружие и забрали телефоны — на запястьях наручники, на ногах веревки.
Чудесный вечер. Лучше не придумаешь!
Отрешенные лица солдат в полумраке кузова казались восковыми; с момента похищения внутри не прозвучало ни слова. Лишь раздавалось раз в полминуты «Апчхи!», и Стив зло втягивал в нос беспрерывно текущие сопли.
— Суки. Обязательно было газ использовать?
Док был настолько зол, что Эльконто чувствовал исходящие справа волны жара, напряжения и гнева.
— Да я бы и сам пырнул тебя ножом, — отозвался Ульрих, — но пока ваши нежные шкурки портить нельзя. Таков приказ.
— Чей приказ?! — Выплюнул Стив. — Свихнулись вообще? Несанкционированно выбрались наверх, напали на начальника штаба и главного врача, и всерьез собираетесь после этого долго и счастливо жить?
Дэйн молча задавался тем же вопросом. О чем они думали? Чей это план? А, главное, зачем? Это же суицид, обречение на провал, заведомо фатальный исход.
— А ты не пищи, док. Выживем. Главное, теперь, выжить тебе.
Лагерфельд еще раз чихнул. Шестеренки в голове Эльконто вращались с бешеной скоростью. Кто-то затеял что-то глобальное, подбил солдат — хороших, матерых солдат — на полное нарушение законов Комиссии, сумел мотивировать на запрещенный выход наружу.
— Вас найдут. — Произнес он тихо, но не настолько тихо, чтобы дорожный грохот заглушил слова. — Вам не жить дольше пятнадцати минут. Зачем нужно было решаться на такое?
— Я тебя лечил! — Перебил его Стив, обращаясь к узкоглазому Рики. — Я семь раз вытаскивал из тебя пули, а теперь ты надел на меня наручники?!
— Прости, док. — Ответил тот ровно; его лежащие на коленях руки подпрыгивали в такт тряске. — Просто веди себя тихо, и ничего тебе не будет.
— Тьфу на тебя, выродок. Знал бы я… — Отвернулся в сторону и замолчал Лагерфельд.
Рики долго смотрел на связанного красноносого дока, затем скользнул взглядом по похожему на разъяренного быка Эльконто и тоже отвернулся.
Дальнейший путь в неизвестном направлении все проделали молча.
* * *То был первый день, когда Ани не готовила ни завтрак, ни обед, ни ужин.
Хватит. Сегодня она сообщит Дэйну о том, что хочет съехать.
Куда?
Попросит взаймы денег, снимет квартиру, сходит в больницу — заверит диагноз «амнезия», после чего подаст заявление на новые документы. С ними получит кредит от Комиссии, выплатит долг Эльконто, устроится на работу и начнет новую жизнь.
Достаточно с нее непонятных отношений, чувства вины за собственную никчемность, еды за чужой счет и многозначительных слов «вот когда к тебе вернется память…». Она не виновата в том, что потеряла ее, не виновата, что оказалась в чужом доме, не виновата, что все время хотела, как лучше — что старалась, упиралась, пыталась быть полезной. И уж точно не провинилась в том, что потянулась к тому, кто заботился о ней — попросила крохотку тепла, с надеждой посмотрела в будущее, решила поверить, что и дальше все будет хорошо.
Не будет. Судя по всему, не будет, и она захотела слишком многого.