Вот и в Честер Мария приехала в надежде отделаться от них. Почему в Честер? — спросите вы. В общем, она выбирала место более или менее наугад, но этот город обладал неким свойством, сильно говорившим в его пользу: ни Мария, ни кто-либо из ее знакомых никогда не был с ним связан. Видите ли, Мария по простоте душевной задумала начать новую жизнь. Она, похоже, верила, что стоит ей удалиться географически от тех людей и мест, с которыми она хотела расстаться, как они перестанут существовать. А если и не верила до конца, в прямом смысле слова (признаю, такая вера выглядит натяжкой), то полагала, что в любом случае стоит попытаться. Думаю, теперь вам понятно, в сколь тяжелом состоянии пребывала Мария накануне отъезда из Лондона. И уж никак не рассчитывала на то, что прочие персонажи двинутся следом за ней и заселят многочисленными фантомами ее дом и сознание.
Но посмотрите, через сколько ступенек я перемахнул: говорю о ее доме, даже не объяснив, где он находится и что из себя представляет. Так вот, Мария жила в большом стандартном доме, одном из длинного ряда таких же больших стандартных домов неподалеку от футбольного поля. Дом был трехэтажным и состоял из восьми комнат, Мария пользовалась лишь пятью из них. Что до остальных комнат, она могла бы сдавать их, если бы захотела, если бы, скажем, нуждалась в компании или в деньгах. Но она не нуждалась ни в компании, ни в деньгах. Ее работа хорошо оплачивалась. А работала она в женском приюте — кучка зданий, расположенных в тихом квартале города; точный адрес приюта держали в строгом секрете. Сюда приезжали женщины, вынужденные оставить своих мужей по причине жестокого обращения, насилия или каких-либо иных побочных явлений семейной жизни. Здесь они могли получить убежище и пожить некоторое время вместе с детьми, если требовалось, а заодно и почувствовать себя в относительной безопасности. Только не надо делать вывод, что у Марии внезапно развилось чувство социальной ответственности. Напротив, она считала свою работу унылой и неблагодарной. О приюте она узнала из объявления и нанялась туда, потому что ей предложили место, — все просто. Поначалу она обрадовалась, отчасти по той причине, что у нее появилась пища для размышлений, кроме собственного прошлого, отчасти же потому, что устала от вечной нехватки денег. Когда Мария приехала в Честер, денег у нее не было совсем, если не считать небольшой суммы, накопленной в Лондоне, которой как раз хватило на первый взнос за дом.
Итак, Мария жила одна. Она даже не захотела держать кошку. Все старые привычки были отброшены как доказавшие свою неэффективность. Она больше не слушала музыку в глубокой ночи, не сводя глаз с красного огонька на кассетнике. Теперь Мария предпочитала засыпать сразу. Сон стал одним из очень немногих занятий в ее жизни, которым она предавалась с относительным энтузиазмом. Разве что порою Мария обнаруживала, что ей снятся сны, и это бесило ее сильнее всего. Она просыпалась, чувствуя себя нагло обманутой. Существуют, как нам ведомо, две разновидности снов: хорошие и плохие — самая путаная классификация из всех мне известных. Мария не знала, какие из них ее больше раздражают. Сны — и тут я не сделаю открытия — не столько пересказываются, сколько фальсифицируются, потому бессмысленно описывать в подробностях видения Марии. Однако плохими назывались те, которые вгоняли ее в пот — столь страшно и противно ей было их смотреть — и от которых она просыпалась даже более измотанной, чем была, когда ложилась спать. Хорошими же — те, что омывали ее волнами надежды и беспричинным покоем, но, проснувшись, она с унынием осознавала, что эти прекрасные ощущения — всего лишь иллюзия. Потому она считала, что лучше вовсе не видеть снов. В тот период Марию по крайней мере утешало то, что сон приходил к ней быстро. Не вижу причин добавлять бессонницу к списку ее бед. Запасясь терпением, она проводила в ясном сознании не более пяти минут, прежде чем полностью отключиться. Бывало, удача отворачивалась от нее, и для таких случаев Мария разработала хитроумную и эффективную систему умственных упражнений, отлично заменявших анестезию. Она припоминала в алфавитном порядке названия двадцати шести различных недугов, причем начальные буквы не должны были повторяться, и ни разу не случилось, чтобы она зашла дальше желчекаменной болезни. Эту игру можно было бесконечно варьировать: болезни сменялись городами, овощами, поэтами, породами собак, сортами яблок, оттенками цвета, знаменитыми футболистами, философскими школами и направлениями критической мысли, музыкальными и хирургическими инструментами, кинорежиссерами (хотя Мария обнаружила, что перечисление режиссеров безнадежно стопорилось на букве «н»), реками, разновидностями транспорта, греческими богами, рыбой, религиозными сектами семнадцатого века или чем угодно. И та ночь, когда ей не удавалось выдавить из головы мысли о прошлом, когда она не проваливалась почти мгновенно в беспамятность сна, становилась действительно плохой ночью. Очень плохой. Однако такое случалось, и не раз. Фразы, голоса стучались в ее дверь, слезно упрашивая их впустить. И как же часто слышала она в эти секунды бдения: «Мужчина звонил… Не помню… Он назвался? Нет… Просил что-нибудь передать? Нет…»
Нет.
Что Мария меньше любила — будни или выходные? Трудно сказать. Выходные были тоскливее, потому что на работе она общалась с коллегами и с обитателями приюта — обычно вынужденно, но иногда и с охотой. А по выходным ей не с кем было поговорить, разве что с молодыми людьми, что приставали к ней у собора, или с кассиршами в супермаркете, где она закупала продукты на неделю. Она даже сама с собой разговаривала, просто чтобы не разучиться. Вряд ли стоило терять речевые навыки исключительно по причине недостатка практики, ведь никогда не знаешь, когда они снова могут пригодиться. Например, когда Мария стояла в очереди в супермаркете, негромкие смиренные возгласы срывались с ее губ: «Да пошли ты эту старую суку куда подальше» или «Говно и срань, срань и говно, и так каждый день». В результате на Марию косились. И, коли уж мы коснулись этой темы, заметим со всей откровенностью, что Мария в целом не пользовалась популярностью среди своих соседей. Они относились к ней скорее с подозрением, переходившим у некоторых в лютую ненависть. Намеренно Мария никого не обижала, но соседи не доверяли ей: во-первых, она жила одна и не отличалась общительностью, а во-вторых, ее фигура — когда она шла домой с работы пасмурными вечерами, ссутулившись от холода, с пластиковой косынкой на голове, защищавшей от дождя, — почему-то вгоняла в уныние. Кажется, я их понимаю; я сам прихожу в уныние, когда описываю все это.
Интересно, осталось ли что-нибудь еще, что вы бы хотели знать о пребывании Марии в Честере? Ездила ли она когда-нибудь в отпуск или на море? Нет, никогда. Общалась ли с родными? Очень редко писала им или разговаривала по телефону. Наведывались ли к ней погостить — ведь у нее так много свободных комнат! — старые друзья, те, что терзали ее воображение, когда она предавалась воспоминаниям? Излишний сарказм. Нет, разумеется, нет. Выходит, я рассказал вам все, что было необходимо рассказать. Однако, оглядываясь назад, вижу, что глава получилась довольно короткой. Зато почти без прямой речи, так что за свои денежки вы хоть что-то да получили. Давайте начистоту: я начинаю уставать от Марии и ее истории, точно так же как сама Мария начинает уставать от себя и своей истории. То забавное, что было в первых главах, похоже, сошло на нет, и я не удивлюсь, если узнаю, что Мария жаждет положить всему этому конец, скорый и безболезненный. Потому двинемся дальше, ибо мне осталось поведать лишь один эпизод из жизни Марии, и на том все закончится, и мы сможем распрощаться.
Вот так заболтаешься с читателем и невольно позабудешь, о чем вел речь. Разве я не сказал вам в начале главы, что в тот вторник, когда Мария шла с работы домой, ее мысли были заняты чем-то необычайно интересным? Понимаете ли, в тот день кое-что случилось. И случившееся разворошило в Марии чувства, пребывавшие в забвении и запустении многие годы. В приюте появилась новенькая с ребенком, мальчиком девяти лет. Они сбежали от мужа и отца, избившего их в пьяной ярости; Мария сразу признала в этих двоих няньку Анджелу и своего сына Эдварда.
10. Засловие
Неделю спустя.
Повинуясь порыву — похоже, с Марией еще случаются такие вещи, — она оказывается в непривычном для себя месте, то бишь на Честерском вокзале. Субботнее утро. Какая погода? Боже, ну почему вам всегда детали подавай! Ясно же, что облачно и возможны кратковременные дожди. Мария оглядывается: люди вокруг уезжают, приезжают, ждут — в основном последнее. Народу на платформе немного. Мария стоит у самого края, вертя головой то вправо, то влево: она не знает, с какой стороны придет поезд. Сегодня утром Мария направляется на юг. Она едет домой. Не спрашивайте меня, что ее подвигло на этот шаг, но, приняв решение, она почти рада вновь увидеть родных после стольких лет. Возможно, поездка обернется горьким разочарованием. Но нет, на сей раз я так не думаю. У Марии имеется отличный предлог для визита, а именно: ее пригласили на скромное торжество, которое состоится завтра в честь ее отца, ему исполняется шестьдесят. Что может быть лучше, существует ли более достойный способ отпраздновать юбилей, чем собраться всей семьей за большим столом на воскресный обед средь развалин прежней гостиной? Шучу. Дом практически целиком отстроен заново. Но хорошо бы, думает Мария, воспользоваться случаем и попытаться для разнообразия не забыть прошлое, но воссоздать его и таким образом прийти с ним к согласию, если удастся. Попробовать, по крайней мере, стоит.
Не возражаете, если я переключусь на прошедшее время? То, другое, я нахожу чересчур утомительным.
Несмотря на немногочисленность пассажиров, жизнь вокруг кипела, и эта деловитая вокзальная суета нравилась Марии. Она с удивлением обнаружила, что наблюдает за действиями носильщиков чуть ли не с интересом, а чувство, с каким она разглядывала пассажиров, граничило с любопытством. Кто они такие, размышляла Мария — естественно, с ленцой; а как еще это можно делать? — куда направляются и зачем? И предстоит ли кому-нибудь из них столь же важное путешествие, какое предстоит ей: возвращение в отчий дом после долгого отсутствия? Никто из этих путешественников, доложу я вам, не обращал ни малейшего внимания на Марию, хотя она и тянулась к ним всей душой. Они сочли бы ее любопытство неуместным, а ее сочувствие — непрошеным. Ведь у всех свои дела, которые надо делать даже по воскресеньям; к тому же в некоторые моменты и в некоторых местах — вокзал одно из них — мы более, чем обычно, норовим не выпячивать нашу зависимость друг от друга. Бросить пару слов кассиру, кивнуть служащему, пробивающему билет по пути на платформу, — и все, спасибо, хватит. Не то чтобы Мария подумывала, боже сохрани, вступить в беседу с незнакомцами, в чьей компании ей предстояло путешествовать. Однако у нее возникло странное чувство, абсолютно безотчетное и непростительное, будто ее игнорируют. И это чувство не покидало ее, пока не пришел поезд и она не устроилась на удобном месте в уголке.
Когда поезд уже набирал ход, в вагон вскарабкалась молодая женщина. Тяжело переводя дыхание, она прошла через купе, где сидела Мария, явно не собираясь там остаться, но поезд вдруг дернулся, и женщина упала на колени Марии. Обе рассмеялись, извинились, и в результате женщина решила-таки сесть напротив. Мария воспользовалась случаем, чтобы уточнить один момент, тревоживший ее.
— Это прямой поезд? — спросила она. — Или нам придется пересаживаться?
— Вам придется, — ответила женщина. — В Кру.
— Спасибо. Раньше я никогда этим поездом не ездила.
— А я часто езжу, — сказала женщина. — Вы живете не в Честере?
— В Честере. Просто поездами почти не пользуюсь.
— Ну, в каком-то смысле правильно делаете. На машине добраться много проще и дешевле, если пассажиров больше одного. Например, когда едешь всей семьей.
— У меня нет семьи. Я не замужем, — сказала Мария.
Должно быть, ее слова прозвучали стыдливо, потому что попутчица принялась ее утешать:
— Ну и что, я тоже не замужем.
— Вы живете одна? — полюбопытствовала Мария.
— Да. Я пробовала иначе, но в конце концов поняла, что мне лучше одной. Так, по крайней мере, только один человек действует мне на нервы. Меня зовут Мэри, между прочим.
— О… А я — Мария.
— Почти тезки.
Они рассмеялись.
— Я думала, — произнесла Мария, — мне уже начинало казаться, что я — единственная женщина на этом свете, которая живет одна.
— Да ну что вы, ничего подобного! Нас много, просто сидим себе тихонько и не высовываемся. Мы из тех, кто сообразил: можно успеть гораздо больше, если не тратить время на починку чужой одежды и глажку белья.
— Значит, вам нравится жить одной?
— Конечно. Я свободна. А это самое главное, разве не так?
— Наверное, — согласилась Мария, но пару секунд спустя не удержалась от вопроса: — Свободны делать что?
Мэри пожала плечами, вопрос ее слегка озадачил.
— То, что нравится, разумеется, — объяснила она. — А вы думаете иначе?
— Не знаю, — призналась Мария. — Иногда мне кажется, что за последние несколько лет я почти ни в чем не преуспела. С другой стороны, не уверена, что я вообще когда-либо преуспевала. И не очень понимаю, что это значит. Однажды я произвела на свет ребенка, мальчика, и это все. — Она улыбнулась, тут же стерла горестную улыбку с лица и повторила: — И все.
— Вы настроены слишком пессимистично, — с чувством произнесла Мэри. — Оглянитесь вокруг: как прекрасен мир! — Поезд подходил к промышленному Кру, так что момент она выбрала не самый подходящий. — Подумайте об удивительных возможностях, что кроются за каждым углом. Вспомните о любви и счастье, они тоже существуют.
Мария наскоро пораскинула мозгами и спросила:
— А вы не могли бы поточнее?
— Что делает меня счастливой, хотите знать?
— Ну, допустим.
— Тут все просто. По-моему, я больше всего счастлива, когда провожу время с моим парнем.
— Вашим парнем?
— Да. Он работает в Стоуке, а я в Честере, и каждые выходные я приезжаю к нему. Получается, что всю неделю я с радостью жду встречи. Конечно, в будни мы разговариваем по телефону. Звоним друг другу, по крайней мере, через день, то он мне, то я ему. Но оба считаем, что это очень важно — работать в разных местах и быть независимыми.
— Независимыми… Да, я понимаю, что вы имеете в виду.
— В конце концов, именно за это мы, женщины, столько боролись! И теперь я ворочу, что хочу, и ему вовсе не обязательно знать, что я делаю в Честере. Только не подумайте, будто я гуляю напропалую, но мы ведь и не женаты. А Кевина я люблю, он ужасно милый и все такое. Но молодость дается один раз, и я не понимаю, почему нельзя немного поразвлечься, пока солнышко светит, так сказать. Вот в чем главное преимущество одиночества, вы не согласны?
Мария кивнула без особой уверенности, скажем прямо.
— Взять, к примеру, вчерашний вечер. Обычно я уезжаю в Стоук в пятницу вечером, но вчера меня пригласили на вечеринку, и я решила задержаться. Позвонила Кевину, конечно, предупредить, и он не возражал. Такие уж у нас отношения. Мы — очень современная пара. Ладно, расскажу вам, что случилось на вечеринке. Я танцевала, играла музыка, — в общем, все как обычно. И вдруг ко мне подваливает какой-то малый и хватает меня за плечо. Не очень-то он был вежлив, но зато жутко красив. Мы разговорились, и тут он начал говорить мне такие грубости, вы не представляете. Знаете, как он меня назвал? — Мария не знала, как он ее назвал. — Он назвал меня «классной телкой, которую только трахать и трахать, пока стоит». Естественно, мне это польстило, несмотря ни на что…
Но рассказать эту захватывающую историю до конца Мэри не удалось, ее прервал громкий возглас: «Пересадка!» — и попутчицы сообразили, что поезд остановился.
— Вот и приехали. Здесь наши пути расходятся, — объявила Мэри. — Славно мы поболтали. Боюсь, вам придется самой довообразить, что случилось потом. Это было потрясающе, просто потрясающе! Счастливого отдыха! Куда, говорите, едете?
Эта беседа снабдила Марию пищей для размышлений на весь оставшийся путь. Размышлений не слишком оригинальных, но Мария сознавала, что сегодня они производят на нее более сильное впечатление, чем обычно. Пока поезд двигался к югу, былое бездумное оцепенение отступило под натиском настойчивых вопросов, важность которых она всегда ощущала, но которые никогда прежде не осмеливалась себе задать. Но теперь, задумавшись над этими вопросами, она признала — с любезной помощью разума и интуиции, — что на них нет ответов и никогда не будет, и потому размышление вскоре сменилось иным занятием, а именно медленно нараставшим узнаванием пейзажа за окном поезда. Узнаваемость крепла не за счет мелькания памятных видов, но за счет чувства, будто очертания холмов и полей, форма и цвет зданий — это уцелевшие памятники ее прежнему «я», о котором Мария давно позабыла. Разумеется, она понимала, что ее бывшее «я» не оживет — боже упаси! — но все вокруг напомнило ей о нем, и не сказать чтобы это было неприятно. Таковы были впечатления Марии, когда поезд наконец дотащился до станции и высадил ее в городе, где она родилась.
Время было обеденное, и Мария хотела есть. Но вокзальный буфет, невзирая на новый декор, выглядел столь же непривлекательно, как и раньше, и к тому же ей пришла в голову более заманчивая мысль. Она перекусит в старом кафе у подножия холма. Мария зашагала по направлению к центру, на автобусную остановку.
Автобус провез ее мимо школы Св. Джуда, которую, сообразила Мария, она не видела с тех пор, как закончила ее пятнадцать лет назад. Она смутно припомнила, как сидела в кабинете миссис Ледбеттер, принимая поздравления. Воспоминание не отличалось живостью: летним субботним днем нелегко нарисовать в воображении темный зимний вечер. Одна деталь тем не менее всплыла довольно отчетливо, и Мария вздохнула. Per ardua… Да уж.
Ее намерения перекусить оказались несбыточными, ибо, когда Мария добралась до конечной остановки, она обнаружила, что кафе больше не существует, словно его никогда и не было. Автозаправку, примыкавшую когда-то к кафе, расширили, чтобы построить еще и автомойку, и, надо полагать, кафе снесли, освобождая место. Мария нисколько не расстроилась, ведь она была не из тех, кто стоит на пути прогресса, однако сандвич пришелся бы сейчас очень кстати, и не столько в качестве символа былых времен, сколько по более настоятельной причине: Мария не ела с восьми утра. Долгая прогулка вверх по холму на пустой желудок представлялась малопривлекательной. Верно, она могла позвонить домой и попросить, чтобы за ней приехали, но она не стала этого делать. Вокруг почти ничего не изменилось: там несколько деревьев повалены, тут новый дом выстроен. Впрочем, самой существенной перемены Мария так и не заметила: ей потребовалось на десять минут больше, чтобы одолеть холм. Наконец она увидела родительский дом, который изо всех сил старался выглядеть как раньше. Мария прошла по дорожке, ведущей к дому, замялась на секунду и позвонила в дверь.