— Была.
— Прости, Мария. Я не хотела тебя обидеть. Какая же я рассеянная. Конечно, не всегда все получается так же хорошо, как у меня. Что слышно о малыше Эдварде?
— Я с ним не вижусь. Я думала, тебе об этом известно.
Наступило долгое и ледяное молчание. Наконец Мария, твердо решив извлечь нечто конструктивное из сентиментального всплеска своей подруги, но одновременно испытывая все меньше и меньше интереса и расположения к ней, холодно спросила:
— Значит, ты полагаешь, что замужество может решить мои проблемы и вообще стать выходом из положения для меня, как и для всех прочих?
— Все не так просто, Мария, — с любезной улыбкой ответила Сара. — «В браке много невзгод, но безбрачие лишено удовольствий», как кто-то сказал. Не хочется обобщать, потому что лично для тебя в этом толку не будет. Я могу судить только по своему опыту. В последнее время я познала такое счастье… — Она ненадолго задумалась. — Понимаешь, Мария, одной дружбы недостаточно. Так ты никогда не познаешь жизнь. Должна существовать близость, духовная и физическая близость. Например, совместный обед. То есть, мы сейчас тоже вместе обедаем; по крайней мере, очень хотелось бы… — Она сердито обернулась в сторону кухни. — Когда же они пошевелятся и принесут нам следующее блюдо! Я просто умираю с голоду. Итак, вот мы вместе едим, но между нами нет настоящей близости. Понимаешь, что я хочу сказать? Это совсем не то, что садиться за стол с мужем, приниматься за еду, которую ты сама приготовила, наблюдать, как он ест, видеть, как он наблюдает, как ты ешь, и все время общаться взглядами. Понимаешь, о чем я?
Мария припомнила семейные трапезы с Мартином.
— Но когда слышно, как он жует, тебе не хочется пырнуть его разделочным ножом?
Сара, полагая, что она шутит, улыбнулась:
— Конечно нет.
— Неужели ничто в нем не вызывает у тебя отвращения? Например, когда вы занимаетесь сексом?
— Мария!
— Когда я видела Мартина голым, мне всегда хотелось отрезать ему эту штуковину. Представить не могу ничего более чудовищного.
— Не говори глупостей. Мужские… — она резко понизила голос, — принадлежности вовсе не уродливы. Ты разочарована, Мария, и многое забыла, потому что все это было очень давно. Ты забыла, как это бывает.
Что было весьма далеко от истины, ибо Мария не забыла и никогда не забудет пенисы. Они доставали ее и спереди, и сзади, она полоскала с их помощью горло, ими болтали у нее перед носом. И она очень надеялась, что больше никогда их не увидит. Но Саре этого говорить не стала.
— Неужто ты никогда не любила Мартина, Мария?
Она пожала плечами:
— Ты сама сказала, все было так давно…
— А ты любила кого-нибудь? Хоть раз?
Мария засмеялась:
— Ты уже задавала мне этот вопрос, но это было еще давнее…
— Так ты любила кого-нибудь? А, Мария?
— Нет, — ответила она, поскольку даже героини иногда врут. И она знала, что врет, потому что думала в тот момент об Оксфорде, о том дне, когда разразилась гроза и когда она так долго ждала под палящим солнцем, а потом Фанни сказала, что ей звонил мужчина. Шум в ресторане внезапно стих, она слышала только дробь своих каблуков, когда бежала наверх, к себе, чтобы поплакать.
Сара наклонилась и взяла ее за руку. Мария убрала руку.
— Ладно, — произнесла Мария, — что толку говорить о замужестве, если мне не за кого выходить замуж.
— Ну, — сказала Сара, — есть Ронни.
Мария рассмеялась:
— И кто же из нас говорит глупости!
— Это не глупость. Тебе не за кого выйти замуж? Но вспомни, сколько раз Ронни делал тебе предложение.
— А ты вспомни, сколько раз я ему отказывала. Я очень привязана к нему, сама знаешь, очень. Но этому не бывать.
— Почему?
— Ну, не знаю. — Мария вздохнула и отодвинула тарелку. — У меня другие планы.
— Да? Какие?
— Пока ничего определенного. Я устала от Лондона, Сара. Возможно, уволюсь с работы и уеду. Конечно, сейчас нелегко найти работу, но мне надо уехать отсюда. Не знаю пока куда. Наверное, для начала я могла бы поехать домой к родителям. Я давно у них не была, и у меня такое чувство, будто я их толком не знаю. Бобби говорит, что они оставили в моей комнате все, как раньше. Хорошо бы вернуться туда хотя бы на время.
— Нельзя жить прошлым, Мария.
— Да, понимаю. И прошлое у меня незавидное. Но ведь надо с чего-то начать.
На самом деле идея вернуться домой пришла ей в голову только что. В обществе Сары она вдруг почувствовала себя слабой и глупой, потому и сделала робкую попытку притвориться деловитой. Но в автобусе по дороге домой, в Хорнси, Мария тщательно обдумала предложение, которое сама себе сделала, и в конце концов пришла к выводу, что оно никуда не годится. Ей нравилось жить с родителями, только когда она была маленькой девочкой, и у нее не было никаких причин надеяться, что она и сейчас сможет счастливо сосуществовать с отцом и матерью. Скептицизм Сары был оправдан. Вечер, казалось, пропал зря, он не помог ей принять решение и лишь доказал, что она и ее лучшая подруга перестали понимать друг друга. Когда Мария отпирала дверь своего дома, на сердце у нее было тяжелее, чем обычно.
Хотя было поздно, Дороти не спала. По тому, с какой радостью встретила ее соседка, Мария сразу догадалась: у Дороти припасены плохие новости.
— Твоя мать звонила, — сообщила она. — Просила немедленно перезвонить. Вот номер телефона.
Номер был Марии незнаком, но к телефону подошла мать. Она часто дышала, и в ее голосе слышались слезы.
— Где ты? — спросила Мария. — Почему не дома?
— Я у соседки, миссис Чиверс. Ох, Мария, случилось ужасное несчастье. И все по вине Бобби. Он устроился в твоей комнате, ну, потому что, понимаешь, мы всегда держим ее в порядке, она у нас самая красивая, а потом спустился вниз смотреть футбол и, должно быть, оставил непотушенную сигарету, и, доченька, полдома сгорело дотла. — Мария не отзывалась, полагая, что слова в такой ситуации абсолютно бесполезны. — Твоя спальня и твои милые вещицы, одежда и все-все, и твой письменный стол со старыми школьными учебниками — все пропало, а потом огонь охватил ванную и гостиную.
— Кто-нибудь пострадал? С вами все нормально?
— Да, все живы, благодарение Господу. А ведь мы могли погибнуть! Но спаслись. Все, кроме…
— Кого? — Мария непроизвольно сжала трубку в ладони.
— Кроме Сефтона.
Наступила мертвая тишина, секунду спустя Мария уронила трубку, рухнула на диван и рыдала до тех пор, пока не устала от слез.
На сей раз Ронни подошел к телефону после второго звонка. Воскресное утро было ветреным, но ясным, и все предвещало отличный солнечный денек. Мария рассказала ему о том, что случилось, объяснила, что домой ей сейчас ехать незачем, там Бобби, он поможет родителям, и спросила, свободен ли Ронни сегодня и не хочет ли он провести воскресенье с ней. Когда-то Ронни говорил ей, что, если понадобится, он отменит аудиенцию у королевы, если она совпадет по времени со свиданием с Марией. Она вспоминала эти слова — самую смешную фразу, которую он когда-либо произнес, — с благодарной улыбкой, хотите верьте, хотите нет, пока выглядывала из окна своей комнаты, не появилась ли его машина.
Они поехали за город без какой-либо определенной цели, держа курс на северо-восток, хотя и не подозревали о том. Оба почти не раскрывали рта: Мария по очевидным причинам, а Ронни, полагаю, потому, что ему, как всегда, было нечего сказать. Правда, сегодня Марии чудилось, будто она улавливает нечто особенное в его молчании, — возможно, сказывалось сочувствие к бедам, свалившимся на нее в последнее время. Посему в Броксборн, где они решили остановиться, чтобы перекусить, прибыла молчаливая, угрюмая пара. Они съели один обед на двоих, столь невелик был аппетит у обоих. Днем погуляли по берегу реки. Солнце, как и было обещано, сияло в полсилы, но к четырем часам внезапно спряталось за серую ширму, с реки подул ветер, и Ронни настоял, чтобы Мария надела его пиджак, с которым он таскался весь день, перебросив его через плечо. Опасаясь дождя, они укрылись в придорожном кафе и заказали по чашке кофе.
— Ты доволен прогулкой? — спросила Мария.
— Да, замечательно, — ответил Ронни. — Всегда приятно вырваться из Лондона, да еще в компании с тобой.
— Ты сегодня неразговорчив, — заметила она.
— Бывает такое молчание, Мария, — задумчиво произнес он, — когда слова не нужны, и это означает не конец, а начало понимания.
Мария удивленно уставилась на него, пытаясь вспомнить, где она слышала эту фразу раньше.
— Наверное, ты прав.
Теперь, думала она, осталось лишь немного подождать. Пластиковой ложечкой Мария подчеркнуто медленно размешивала кофе, несмотря на то что кофе она пила без сахара, и с усмешкой вспоминала, как раньше каждый раз со страхом ждала неизбежного вопроса. Следовало ли ей согласиться еще много лет назад? Нет, подумала она, нет. Впрочем, какое это теперь имеет значение.
— Бывает такое молчание, Мария, — задумчиво произнес он, — когда слова не нужны, и это означает не конец, а начало понимания.
Мария удивленно уставилась на него, пытаясь вспомнить, где она слышала эту фразу раньше.
— Наверное, ты прав.
Теперь, думала она, осталось лишь немного подождать. Пластиковой ложечкой Мария подчеркнуто медленно размешивала кофе, несмотря на то что кофе она пила без сахара, и с усмешкой вспоминала, как раньше каждый раз со страхом ждала неизбежного вопроса. Следовало ли ей согласиться еще много лет назад? Нет, подумала она, нет. Впрочем, какое это теперь имеет значение.
— Что ж, по-моему, нам пора? — вдруг встрепенулся Ронни, взглянув на часы. Но, заметив изумление Марии, добавил: — Извини, ты еще не допила. Не стану тебя торопить.
— Это неважно. (Ронни вопросительно смотрел на нее.) Но… ты обычно кое-что делаешь, чего сегодня не сделал.
— Да?
Мария даже не смогла заставить себя рассердиться, настолько она волновалась: решительный момент приближался, даже если и не совсем по собственной воле.
— Ты не спросил, выйду ли я за тебя замуж, — напомнила она.
Ронни добродушно засмеялся:
— Зачем ты меня дразнишь, Мария, это на тебя не похоже. Впрочем, если дразнишься, значит, тебе полегчало, поэтому я не обижаюсь.
— Но почему? Почему ты не спросил?
— Потому что не сомневаюсь, что ты ответишь «нет». Мария, я задавал тебе этот вопрос почти десять лет. Наверное, я немного туповат, но даже я начинаю понимать, что мне ничего не светит. Ты была очень терпелива со мной. Знаю, ты всегда видела во мне друга, а я всегда хотел быть чем-то большим. А сейчас у тебя хватает неприятностей и без того, чтобы я еще досаждал. Теперь-то я понимаю. Так что не беспокойся, Мария. С этим покончено.
— Но сегодня, — сказала она, — я хотела, чтобы ты позвал меня замуж. — Мария в последний раз окинула взглядом его, прямо скажем, некрасивую физиономию, дурацкий, вечно полуоткрытый рот, нелепые уши и почувствовала легкий холодок сомнения, но не пошла у него на поводу. — Потому что я собиралась сказать «да».
Я решительно не в состоянии описать реакцию, последовавшую в ответ на ее заявление. Визуально она была сложной. А также абсолютно безмолвной.
— Ронни, ты женишься на мне?
После короткой паузы, которой не хватило, чтобы определить, колеблется ли он, раздумывает, приходит в себя от потрясения или еще что, Ронни ответил:
— Да. Конечно. Да.
В день свадьбы лил сильный дождь. Все приготовления Мария взяла на себя. Она хотела выйти замуж как можно скорее и как можно тише. От присутствия родителей она отказалась, хотя по необходимости посвятила Бобби в свои намерения. Как только брат вернулся в Лондон, она созвонилась с ним, рассказала о своих планах, а затем, забрав вещи, переехала к нему, в свободную комнату, где пересидела несколько дней. На работе она подала заявление об увольнении и ухитрилась записаться на церемонию бракосочетания в лондонской регистрационной конторе на ближайшие выходные.
— Я не хочу там никого видеть, кроме тебя, — сказала она. — Главное, побыстрей отделаться. Это все равно что сходить к врачу или к дантисту. Никаких торжеств и никакой суеты.
Выслушав сестру и согласившись с ней, Бобби удивился, когда утром знаменательного дня зашел в комнату Марии и застал ее за примеркой шляпки перед зеркалом. Маленькой, красной, кокетливой шляпки. Мария смутилась.
— Понимаешь, — объяснила она, — вчера шла мимо магазина и вдруг увидела очень симпатичную шляпку. И подумала, что, в конце концов, надо же сделать хоть что-нибудь особенное. Ведь не каждый день выходишь замуж.
До отдела регистрации они добрались на такси, приехали рано и в ожидании Ронни укрылись от дождя под навесом ближайшего магазина. Мария надела шляпку и любовалась своим отражением в витрине на фоне разложенных журналов и объявлений сексуального характера.
В пять минут двенадцатого она посмотрела на часы:
— Он запаздывает.
Но Ронни не просто опоздал, он больше чем опоздал. Полчаса спустя суть дела стала очевидной. Подлец бросил ее в день свадьбы.
Перейдя через дорогу, Мария и Бобби вошли в маленькую закусочную. Они были единственными посетителями. Сидя у окна, они пили чай и пытались решить, что Марии теперь делать.
9. Мария в ссылке
Три года спустя опять идет дождь. Три года прошло, а дождь все идет. Вру, конечно. Бывали и солнечные деньки, но нас они не касаются. Теперь, чтобы найти Марию, вам пришлось бы отправиться далеко на север, ибо живет она в Честере. Красивый город, настоятельно рекомендую съездить туда на денек. Например, осенью в четверг было бы замечательно. Мы, однако, ведем речь о летнем вторнике, а дождь по-прежнему льет, — но что вы хотите, это же Англия. Мария идет домой с работы; мы застали ее, к вашему удовольствию, предающейся любопытным размышлениям. Правда, по ней этого не скажешь. С виду с ней ничего особенного не происходит, но, с другой стороны, в Честере нам пришлось бы долго и терпеливо подкарауливать Марию, чтобы застать ее за каким-нибудь особенным занятием. Если ее более счастливые дни в Лондоне напоминали спокойное море, то жизнь в Честере напоминает пустыню. Не слишком удачный образ, ибо он не учитывает дождь. На самом деле я хочу сказать, как вы уже наверняка догадались, что жизнь Марии в этот период была чрезвычайно тягомотной, и под тягомотностью я подразумеваю не отсутствие интересных событий, хотя их действительно не было, но то, что эта жизнь проживалась в вязком состоянии ума и воспринималась замутненным — возможно, непоправимо — сознанием.
Мне ли не знать, каково сейчас Марии. У меня тоже имеются нерадостные воспоминания о Честере, но город здесь ни при чем, ни в коей мере. Вы только гляньте на эти прекрасные старинные дома и на великолепный собор. Марии особенно нравился собор, что странно, ибо она никогда не проявляла склонности к религии. Тем не менее одним из ее немногих удовольствий было зайти в собор светлым летним вечером, когда в храме полно народу, опуститься на колени, а затем — если Мария была на взводе — яростно обругать Создателя либо — в спокойном настроении — предъявить ему веские обвинения в профессиональной некомпетентности с последующими доказательствами. Все это она проделывала молча, разумеется, дабы не потревожить товарищей по молитве. Мария, от природы человек доверчивый, всю жизнь верила в Бога, но, с другой стороны, не наблюдала ни малейших признаков его веры в нее. Она наведывалась в собор часто, словно призрак, окрестной территорией Мария тоже не пренебрегала. Немало вечеров и полуденных часов провела она в Поминальном саду, тенистом местечке, ничем не примечательном, кроме названия. Какая возможность для метафоры! К сожалению, у нас нет времени. В том саду у соборной стены стоит скамья, где вы, возможно, частенько видели Марию, погруженную, судя по всему, в размышления, или в грустные воспоминания, или в романтические мечты. Но на самом деле ее голова была абсолютно пуста, если только Мария не раздумывала, что бы ей съесть на ужин — равиоли или тортеллини. Немало выпадало вечеров и немало дней, когда одинокие молодые мужчины останавливались и устремляли на нее взгляд, исполненный желания, либо подсаживались рядом на скамью и заводили соответствующую беседу, либо набрасывались на Марию с сексуальными намерениями, когда никто не видит. Даже здесь, среди мертвых, не существовало никакой гарантии, что Марию оставят в покое, а ведь ничего более она не желала и не просила у этого мира. Правда, поскольку ее еще ни разу в жизни по-настоящему не оставляли в покое, она не могла знать, действительно ли этого хочет, а так как точность в наши дни правит бал, скажем лучше, что Мария хотела лишь одного — шанса выяснить, понравится ей, если ее оставят в покое, или нет. В конце концов, все остальное ей не понравилось.
Но она и так живет одна, возразите вы. Или возразили бы, если бы я довел это обстоятельство до вашего сведения, но я не довел, потому что умный читатель, если уж на то пошло, должен сам сообразить. Верно, Мария жила одна и, казалось бы, могла наслаждаться одиночеством сколько влезет. Однако в действительности все обстояло иначе. Настоящая извращенка, подумаете вы. Но, уверяю вас, ситуация объясняется довольно просто: именно в собственном доме Мария чувствовала себя наименее одинокой. Более всего ей хотелось сбежать от себя самой. Согласен, звучит банально. Но ничего не поделаешь, ибо то, что Мария (или ваш покорный слуга?) называла своим «я», вмещало целую толпу людей, самовольно оккупировавших это «я». Не стану напоминать их имена, со всеми самыми важными персонажами я вас уже познакомил. Бывшие друзья, бывшие мужья и коллеги, братья, матери, отцы и сыновья ни в какую не желали оставлять Марию в покое, и особенно когда она осталась одна. Их голоса и лица, а иногда и тела заполняли ее мысли, верховодили ее эмоциями, притупляли каждое до единого из ее чувств. Эти люди столь крепко угнездились в Марии, что ей приходилось всюду таскать их за собой, хотя они и весили не меньше тонны. Мария безмерно обрадовалась бы, умудрись она сбросить их где-нибудь на обочине.