– Это неправильно, – запротестовал Маслаченко.
– Зато смешно.
– Не вижу ничего смешного.
– Забудь. А вот еще: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
– Пролетари всих краин, еднайтесь! – старательно соорудил фразу Маслаченко.
– Нет: «Голодранцы, гоп до кучи!»
Этот перевод его рассмешил.
– А как будет по-украински команда: «В ружье!»?
Маслаченко задумался.
– В рушныцю? – неуверенно предположил он.
– Нет: «Железяку на пузяку – гоп!»
Разговор перекинулся на украинцев, живущих в России.
– Их десять миллионов, – сказал Филатов. – Ваши люди в нашем тылу.
– Они уже не наши, – заявил Маслаченко.
– А чьи же? – удивился Филатов.
– Ваши. Хочешь, расскажу притчу?
– Давай.
– Так вот. Это было на самом деле и описано историками. Гетман Сагайдачный однажды предпринял поход на Крым и вызволил пленных казаков. Около пяти тысяч. На обратном пути они стали проситься: «Отпусти нас, пан гетман. У нас там жены и дети. Мы уже и веру татарскую приняли». Он подумал и отпустил. Без оружия, конечно. А потом послал вдогонку отряд молодых казаков, и те всех вырезали.
Повисла тишина.
– Почему молодых? – спросил Филатов.
– Так легче – те их не знали, вместе в походы не ходили. Рука не дрогнет. Ничего личного, как говорится.
– Жестоко.
– А что делать? Они теперь враги – пойдут в набег с татарами.
– Но безоружные же!
– Зато без потерь. Это я к тому, что настоящие украинцы – это те, которые живут на территории Украины. Все остальные таковыми могут считаться только условно.
– Не любишь ты русских, – сказал Филатов.
– А за что их любить? Вы же нас тоже не любите.
– Да мы и не думаем об этом – своих проблем хватает.
Маслаченко скептически хмыкнул, не поверил.
Теперь Филатов понял, что ему не понравилось в украинских новостях – каждым вторым словом в них было «Россия», выделяемое и произносимое с хорошо поставленной пренебрежительной интонацией. Дикторы исподволь внушали телезрителям мысль, что Россия виновата в том, что было, есть и будет. Раздробленное украинское общество пытались сплотить на нелюбви к России. Старый, всем известный фокус, но работал до сих пор.
– А ты Джульетту знаешь? – спросил Филатов, чтобы сменить тему.
– Певицу? Знаю.
– Познакомишь?
– Что, понравилась?
– Это для дела.
– Ну, если для дела – то да. Хотя и у нас «для дела» кое-что имеется.
Он сделал знак, и официантки вдруг оказались за столом. Галя возле Маслаченко, а Таня возле Филатова. Они смущались и краснели почти натурально.
– А почему они называют тебя сотником? – спросил Филатов.
– Это я так велел. Вообще-то я казацкий генерал. Но у себя на хуторе – сотник.
– Хутор твой?
– Оформлен на меня. Восемь гектаров.
– А на деле?
Маслаченко не ответил. То ли Галя его отвлекла, то ли он сам на нее отвлекся.
– Давайте выпьем за озеро, – вдруг предложил он.
– Какое озеро? – не понял Филатов.
– Ты пей, я потом объясню.
– Нет, я так не могу.
– Ладно, это старый бандеровский тост, – брякнул тот, – за озеро, которое будет на месте Москвы.
– Вы все тут больные! – возмутился Филатов и поставил свою рюмку.
– Это шутка! – засмеялся Маслаченко.
– Хреновые шутки!
– Тогда за дам!
За дам выпили. И еще раз выпили. Разговор перекинулся на фривольные темы.
Глава 25
Застолье затянулось. Маслаченко уговорил Филатова заночевать на хуторе.
– Когда еще тебе выпадет возможность провести ночь в казацкой хате под соломенной крышей?
Они с Галей расположились в одной горнице, Филатов с Таней – в другой. На улице, как в глухой деревне, стояла кромешная тьма, где-то заходились лаем собаки. «А ведь мы всего лишь в семи километрах от Крещатика, – подумал Филатов, засыпая под теплым боком у Тани. – Киев – город контрастов». Ощущение глубокой провинции на задворках цивилизации усилилось.
Удобств в хате сотника не оказалось, и Филатову, проклиная историческую достоверность заповедника, пришлось ночью выходить на улицу. Присвечивая себе мобильным телефоном, он нашел соломенный нужник за домом. Но заходить в него не решился и пристроился рядом.
– Твою мать, – бормотал он себе под нос, – прямо средневековье какое-то. Хата под соломой, нужник из соломы – да кому это надо? Ложки еще из соломы не догадались сплести.
Он уже жалел, что остался здесь ночевать, невзирая даже на Таню. Без своей исторической одежды она оказалась вполне обычной телкой. Филатову впервые пришла в голову мысль, что бабы и триста, и три тысячи лет назад были теми же самыми бабами. В конструктивном, так сказать, смысле. Ничего здесь не изменилось. Это показалось ему забавным. «По сути, каждая баба, – подумал он, – исторически достоверная копия такой же бабы, жившей много лет назад. А много баб – много копий. Из них можно было бы устроить исторически достоверный бордель. И пусть кто-нибудь попробует оспорить, что раньше „это“ делали не так. Если в чем и можно быть уверенным на сто процентов, так только в том, что „это дело“ не претерпело никаких изменений. По сути, это единственная стабильная вещь во всей человеческой истории. Надо будет потом сказать „пану сотнику“. Подарить идею – „пану сотнику – от пана добродия“».
Возвращаясь обратно, он столкнулся у дверей с Маслаченко. В руках у того тихо потрескивала рация. Остановились покурить.
– Не спится? – спросил Филатов.
– Охрану ходил проверять, – объяснил тот.
– Каким образом?
– Заметят ли они меня на территории?
– И как?
– Заметили. Наши ребята, из десантников, – похвалил Маслаченко, – орлы! Но нужно держать их в тонусе, а то бдительность потеряют.
– А зачем такая бдительность? Кто может на вас покуситься?
– Ну, не скажи! – ответил тот. – Тут всякое бывало. Нас и поджигать несколько раз пытались.
– Почему?
– Тут парк раньше был. А мы часть его заповедником заняли. За это местный народ нас и невзлюбил.
– Ничего себе, – насторожился Филатов. – Не хотелось бы мне сгореть в соломенной хате из-за ваших распрей.
– Не беспокойся, – заверил его Маслаченко, – все под контролем. Так что спи спокойно, дорогой товарищ.
Он засмеялся своей собственной шутке.
– И тебе того же, – ответил Филатов. И спросил, чтобы сменить тему:
– Ты тоже был десантником?
– Да.
– А если я попрошу у тебя пару хлопцев ненадолго?
– Зачем это?
– Пока не знаю. Но может понадобиться. Для общего дела.
– Ну, подошлю, конечно. Только предупреди заранее – у нас графики дежурств и все такое.
На какое-то мгновение Филатову показалось, что распри между хохлами и москалями нечто вроде игры, а на самом деле все прекрасно друг друга понимают и помогут, если что. Он отправился досыпать.
Глава 26
Утром его разбудил глухой стук топора, доносившийся со двора. Татьяны рядом уже не было. Он выглянул в окно. На дворе голый до пояса Маслаченко, поигрывая мышцами, рубил дрова. На нем красовались синие шаровары в складку. Обут он был в невысокие сафьяновые сапоги.
Филатов вышел за порог.
– Сейчас будем завтракать! – крикнул ему тот. – Девчата уже печь топят. Принеси пока воды.
Филатов взял в сенях два ведра и отправился к колодцу-журавлю за водой. День намечался погожий. В низине над прудами стелился легкий туман. Поднимать из колодца воду оказалось на удивление легко, только много расплескивалось от ударов ведра о деревянные стенки. Он подумал, что патриархальная жизнь не так ужасна, как ему поначалу показалось, но долго здесь он не выдержал бы.
После завтрака Маслаченко отвез его в гостиницу, а сам поехал в мэрию, где у него были какие-то дела. Судя по его коротким репликам, он знал всех и со всеми был накоротке, но никуда не вмешивался, поэтому и сидел так долго на своем месте.
– У нас в мэрии во всех кабинетах стеклянные двери, – сообщил он.
– Зачем?
– Чтобы из коридора было видно, не берет ли чиновник взяток.
– Помогает? – усмехнулся Филатов.
– Пока не очень, – признался тот.
– А что ты делал тогда в Москве? – спросил Филатов.
– Когда?
– Когда приходил ко мне.
– В архивах ваших рылся. Там много материалов есть о запорожцах, которых не найти у нас.
– Да?
– Да. Вот ты мне объясни – почему самые лучшие и самые ценные исторические экспонаты, найденные на территории Украины, вдруг оказались в российских музеях?
– Какие, например?
– Например, скифское золото из курганов. И много другого всякого.
Филатову нечего было на это ответить.
– Не знаю.
– То-то и оно. И я не знаю.
На их пути то и дело встречались толпы сторонников обоих кандидатов со своими знаменами и символикой.
– Как ты думаешь, чем все это закончится? – спросил Филатов.
– Мы победим, конечно, чем же еще! – уверенно ответил Маслаченко. – Надоели кучмовозы.
– Кто?
– Люди Кучмы вместе с его преемником.
– А я думаю, что, кто бы ни победил, народ впоследствии будет разочарован. Это как у Сократа. У него кто-то спросил совета, жениться ему или нет. Тот ответил: «Что бы ты ни сделал, все равно потом будешь жалеть».
– Почему ты так считаешь?
– Потому что у нас это уже было, только намного раньше.
– У вас было другое. Филатов засмеялся.
– То же самое, уж поверь мне! От одних людей власть переходила к другим, вот и все.
Маслаченко промолчал.
– Через два-три года тот лидер, который сейчас одержит победу, растеряет почти всю народную любовь, – добавил Филатов.
Когда проезжали мимо мэрии на Крещатике, Маслаченко показал на высокий шест со знаменем Украины.
– Это я поднимал.
– Когда? – не понял Филатов.
– В девяносто первом году. Так и висит с тех пор.
Знамя действительно имело далеко не новый вид, но Филатову показалось, что за четырнадцать лет оно состарилось бы гораздо больше. Тем не менее приходилось верить, потому что утверждение было из разряда непроверяемых. Есть такой род заявлений, которые можно делать безо всякой опаски быть разоблаченным, например, я заложил первый камень в этот фундамент, бросил первую лопату бетона в тот котлован, первым заметил тунгусский метеорит и поднял тревогу, посадил первую голубую елку у Кремлевской стены и так далее. Некоторые еще любят в разговорах упоминать известных политиков по уменьшительно-ласкательным именам, намекая на свое с ними близкое знакомство. Пойди проверь, так ли это. Скорее всего, нет, но – не доказать.
Глава 27
Днем Филатову позвонил Лебедов.
– Ну, как у тебя там?
– Изучаю обстановку.
– Лобенко видел?
– Да.
– Говорил с ним?
– Он все отрицает. Работает, мол, на местном канале, как Шустер или Киселев.
– Ага! Пусть не п…дит! Надеюсь, ты ему не поверил?
– Нет, конечно. Мне ли его не знать?
– Что-нибудь удалось выведать?
– Фильм выйдет в эфир за два-три дня до третьего тура. Он обещал позвонить накануне и назвать точное время выхода. Я разыграл из себя большого любителя его творчества.
– Ну, творчество-то у него и в самом деле неплохое.
– Да фигня все это! Он называет себя телекиллером, а реально кого он убил? Лужок до сих пор на месте, его не сковырнуть. Скуратов был убитым с самого начала, а Примакова убили обстоятельства. Вот и все. Тоже мне, «одним махом семерых побивахом».
– Но смотреть все равно было интересно.
– Да? А ты не спрашивал себя почему?
– Нет.
– Тогда я тебе скажу – потому что он пошел дальше всех, перешагнул через барьеры, перед которыми из этических соображений остановился бы любой другой журналист.
– На это тоже нужно набраться духу.
– И денег. Лебедов хмыкнул.
– Ну, ладно тебе. Ты уж совсем низводишь его до уровня плинтуса, а это не так. Все-таки парень он талантливый. И непростой – может выкинуть любой фортель в зависимости от настроения.
– На это и надежда.
– От меня что-нибудь требуется?
– Пока нет. Я тут встретил одного знакомого – он как бы казачий генерал. Имеет, выражаясь военным языком, ресурсы по живой силе и технике.
– Не очень-то на него надейся.
– Я надеюсь только на себя.
– Вот и хорошо. Звони, если что.
Филатов нажал отбой и задумался. Лобенко – «бело-голубой». Певица – «оранжевая». На сцене она разыгрывает образ дикой пещерной кошки. Значит, характер сильный. И у Лобенко нрав крутой. Может выйти столкновение характеров. Чья возьмет? Баба с сильным характером всегда сильнее такого же мужика за счет сексуального, так сказать, ресурса. Имеет ли такое выражение право на существование? А почему нет? У каждого ведь свой ресурс. У чиновника – административный, у бабы – сексуальный. У чиновника женского пола – сексуально-административный. Страшная, надо сказать, сила – сексуальный ресурс. Много глупостей совершается из-за него.
Филатов включил телевизор. Там очередную революционную песню пела Джульетта. Она сверкала глазами и металась по сцене подобно тигрице в клетке. Нет, скорее пантере. Или леопардихе? Вон, на ней и шкура какая-то пятнистая висит. Ладно, кошка, она и есть кошка.
В номере было откровенно прохладно, батареи еле теплились. Ему захотелось принять душ после соломенных удобств. В ванной горячей воды не оказалось, зато на стене висел круглый бачок для ее подогрева. Филатов позвал горничную.
– Как им пользоваться?
– Бойлером? Очень просто – включаете вилку Алексей Митрофанов в розетку и дальше все происходит автоматически. Он у вас на пятнадцать литров, значит, нагреется минут за двадцать.
– А почему в номере так холодно?
– Холодно? У нас всегда так, мы привыкли.
Когда бойлер нагрелся, воды из него едва хватило для душа, ни о какой ванне уже и речи быть не могло.
– Черт! – пробормотал сквозь зубы Филатов. – А ведь самый центр города! За что я плачу столько денег? Надо будет найти гостиницу с горячей водой и автономным отоплением, а то это не жизнь! Но сначала нужно подобрать ключик к певичке.
Глава 28
Филатов переехал в другую гостиницу. В ней имелась горячая вода и нормальное отопление. Но главное – окна его номера выходили на Майдан и он мог видеть сцену, на которой выступали попеременно «оранжевые» ораторы и «оранжевые» артисты. Почти все номера с видом на площадь были заняты журналистами из западных телекомпаний, и ему пришлось изрядно раскошелиться, чтобы тоже получить такой номер.
До сцены было далековато, но выручал большой экран, на котором все транслировалось с увеличением. Однако экран включали не всегда. Филатов купил мощный бинокль и сразу же оценил его преимущества. Он увидел работу съемочной группы Лобенко будто бы рядом с собой. В ней не было ничего примечательного – обычное топтание возле камер, выхватывание из толпы каких-нибудь колоритных персонажей для короткого интервью, хаотичное перемещение туда-сюда.
Интереснее было другое – иногда Сергей и Джульетта уезжали куда-то на мотоциклах, из чего Филатов заключил, что роман у них в самом разгаре. Увлекательно, должно быть, мчаться по революционному Киеву на мощном японском мотоцикле вслед за подругой, упиваясь свободой и собственной лихостью, когда от выброса гормонов кружится голова. Напоминает конную игру «Догони девушку», распространенную у некоторых кочевых народов. Хотя и холодновато уже для мотоцикла, сезон закончился. Но любовь, наверное, греет. А вот если бы на девушку надеть еще фату, чтобы она развевалась на ветру, а мотоцикл ее украсить розами, было бы совсем сладенько. Революция апельсинов и роз прямо получилась бы. Как там апельсин по-украински? Померанец, кажется.
«Как же они уживаются вместе, – думал Филатов, – „оранжевая“ Джульетта и „бело-голу-бой“ Лобенко?» Он понимал, что убеждать того отказаться от съемок фильма – пустая затея. Особенно с учетом суммы, которую он уже получил. О сумме его проинформировал Лебедов, узнавший ее по каким-то своим каналам. Да и без того Лобенко отличался своевольным взрывным характером. Он называл это крутостью, но Филатов назвал бы вздорностью. Один случай с гвоздем чего стоил. Лобенко рассказывал о нем со смехом и явно гордился собой, Филатову же казалось, что лучше бы он об этом умолчал. Дело состояло в следующем. Лобенко всегда ставил машину перед телестудией на одно и то же место. Все об этом знали и старались его не занимать. Но однажды нашелся человек, который то ли по незнанию, то ли сознательно – место ведь не купленное – поставил машину именно там. Приехавший вскоре на эфир Лобенко пришел в бешенство и нацарапал гвоздем у него на капоте: «Пожалуйста, не ставьте здесь машину». Филатов не знал, как поступил потом хозяин той машины, но лично он за такое заехал бы в морду.
«Оранжевые» на площади иногда перемешивались с «бело-голубыми». Тех было намного меньше, и погоды они не делали. «Бело-голубые» ехали в Киев с востока, а «оранжевые» – с запада. К тому же почти весь Киев был «оранжевым». Как и центральные области Украины. И это представлялось странным, потому что в обычной жизни «западенцы» держались особняком. У них была своя вера, свой язык – почти равная смесь из сильно устаревшего украинского и польского, своя артикуляция звуков – довольно невнятная – и своя манера строить предложения.
Западноукраинский диалект отличался от собственно украинского языка едва ли не сильнее, чем русский. Типичный пример – песни в общем-то очень приличной группы «Море Эльзы», когда в первые минуты нельзя понять – кто это там так хорошо поет себе под нос и по-каковски? Уж не аденоиды ли у него? В обычной жизни западные украинцы не смешивались с остальными украинцами, как вода и масло не смешиваются в одном стакане. Теперь же революция явила чудо – они побратались. Надолго ли?
Филатов понимал, что наблюдает за сборно-разборной моделью революции, разработанной политтехнологами. Но все равно действие захватывало. Все новое всегда интересно. Любопытно наблюдать за ходом чужой мысли и теми ее поворотами, до которых сам не додумался. Хотя ничего принципиально нового американцы не изобрели. Главная идея – вывести на улицы как можно больше людей в надежде на то, что власть не станет в них стрелять, а потом обеспечить их постоянное присутствие в телеэфире. Но как блестяще воплощено! Даже если бы не существовало Лобенко с его фильмом, он, Филатов, как политик просто обязан был сюда приехать, чтобы посмотреть на это вблизи. Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать.