– Первоход, можно тебя спросить?
– Спрашивай, – разрешил Глеб.
– Говорят, что каждый, кто провел в Гиблом месте больше месяца, теряет свою душу и превращается в темную тварь. Правда ли это?
Глеб усмехнулся:
– Я был в Гиблом месте намного дольше, но я – человек.
– Ты в этом уверен?
Глеб отрицательно качнул головой:
– Нет. А ты? Ты ведь тоже бывал в Гиблом месте.
– Ну, ты скажешь! В сравнении с тобой, я в Гиблом месте гость редкий.
Глеб вдруг поднял руку и осадил коня. Здоровяк тоже осадил своего гнедашку и тревожно спросил:
– Что случилось, Первоход?
Глеб некоторое время молчал, прислушиваясь к чему-то, затем втянул ноздрями воздух, шумно выдохнул и сказал:
– Нас преследуют.
– Кто? – удивился Хлопуша.
– Это я сейчас выясню. – Глеб легко спрыгнул с коня и бросил уздечку Лесане. – Будьте здесь, а я скоро вернусь.
– Первоход, не забывай, что ты все еще слаб, – нахмурившись, сказала ему травница.
– Не настолько, чтобы не пройти пешком двух верст, – ответил Глеб.
– Только возвращайся скорее, – попросил Рамон, – если не хочешь, чтобы этот хлынский Голиаф сожрал меня или свел с ума своей болтовнёй.
– Не волнуйся, Рамон, – успокоил его Хлопуша. – Голиаф сегодня сыт, а поток его веселой болтовни легко разобьется о плотину твоего скучного молчания.
Глеб усмехнулся.
– Рыбная диета пошла тебе на пользу, здоровяк, – сказал он. – Твои мозги прямо-таки светятся от фосфора, я это даже сквозь череп вижу.
Хлопуша озадаченно нахмурился, услышав незнакомые слова, а Глеб поправил на поясе меч, повернулся и зашагал назад по вьющейся, едва различимой в траве тропке.
Вернулся он минут через двадцать. Взглянул на отдыхающих товарищей и хмуро проговорил:
– Нам придется принять бой.
– Как бой? – удивленно спросил Хлопуша. – Какой бой? С кем?
– Это простолюдины, – ответил Глеб. – Вероятней всего, рыбаки. Жители деревни, которой управлял волхв. Думаю, перед тем как сдохнуть, волхв внушил им что-то на наш счет.
– Простолюдины? Всего лишь? – Хлопуша усмехнулся. – Я думал, Довгуш придумает что-нибудь получше.
– Сколько их? – спросил Рамон. – Они вооружены?
– Их около сорока человек, – сказал Глеб. – Вооружены вилами, топорами и дубинками. Настоящее народное ополчение.
– Может, мы сумеем от них просто уйти? – спросила Лесана.
Глеб отрицательно качнул головой.
– Нет. Эти парни окружили нас. Двигаются они медленно, но скоро будут здесь.
Лесана поднялась с травы, быстро подошла к Глебу вплотную и, глядя ему в глаза, прошептала:
– Мы с тобой можем прорваться. У нас есть два коня. А ты нужен моему народу.
– Для начала я нужен своим друзьям, – холодно заявил Глеб. – И в моих глазах эти двое стоят всего твоего народа.
Лесана побледнела и хотела что-то сказать, но Глеб легонько оттолкнул ее в сторону, прислушался, потом взглянул на Хлопушу и Рамона и велел:
– Приготовьтесь. Они идут!
Едва он это произнес, как поблизости послышался треск валежника и сучьев, а секунду спустя из чащобы вышла дюжина мужчин, вооруженных вилами, топорами и косами. Треск раздался и с другой стороны, и оттуда тоже появились вооруженные люди, этих было больше дюжины, и лица их были бледны, а глаза сверкали лютой злобой.
– У меня остался еще один листок, который может даровать вам силу, – быстро сказала Лесана.
Достав листок, она разорвала его на две части, одну протянула Глебу, другую – Рамону.
– Когда действие его закончится, вам с Рамоном будет очень плохо. Каждое ваше усилие отзовется после жуткой болью. Каждая ваша царапина превратится в страшную рану.
– Главное, чтобы эта штука не подвела нас в бою, – сказал Глеб и прикусил свою часть листка.
Рамон медлил. Тогда Глеб вырвал листок из его пальцев и насильно всунул ему в рот.
– Жуй, толмач! – приказал он. – Не знаю, где наша колдунья взяла эти листья, но действуют они, как кокаин, ЛСД и экстази, вместе взятые. Самого смирного человека эта дрянь может превратить в одержимого жаждой убийства берсерка.
Вооруженные люди тем временем уже совсем приблизились.
– Пресвятая Дева… – прошептал Рамон, пристально глядя на приближающуюся толпу. – Они ведь всего лишь люди.
– Они враги, – сухо поправил его Глеб. – Воспринимай их только так. Если ты не убьешь их, они убьют тебя.
– И все же я попробую их остановить.
Не успел Глеб ничего на это ответить, как Рамон шагнул навстречу приближающейся вооруженной толпе, поднял руку и крикнул:
– Послушайте меня, люди! Я хочу вам что-то сказать!
Толпа замедлила ход, но не остановилась. Десятки пар глаз с лютой злобой смотрели на Рамона, и от этой злобы ему на мгновение стало не по себе.
И вдруг они бросились в атаку. Один из нападающих, рослый, широкоплечий, вырвавшись вперед, размахнулся и метнул в Рамона топор.
Глеб схватил Рамона за плечо и рванул вниз. Топор просвистел у толмача над головой и воткнулся в ствол березы у него за спиной.
– Ну, сволочи! Сами напросились! – прорычал Глеб и, сжимая меч, ринулся навстречу противникам.
Увернувшись от мелькнувшего перед ним длинного лезвия косы, Глеб одним ударом меча снес голову огромному косарю. Между беглецами и их обезумевшими от колдовских чар преследователями завязалась кровавая сеча.
* * *Рыбаки сражались яростно, но неумело, а потому битва продолжалась недолго. К концу битвы с неба закапал дождь. Глеб, Лесана, Хлопуша и Рамон стояли посреди поля, тяжело и хрипло дыша, и вся земля вокруг них была усеяна мертвыми телами.
– Господи Иисусе… – пробормотал бледный как смерть Рамон. – Прости их, грешных…
Он дрожащей рукой перекрестил трупы.
– С волхвом покончено, – сказал Хлопуша, опуская окровавленный меч. – И с его воинством тоже.
– Да, – согласился Глеб и вытер рукою мокрый лоб. – Похоже на то.
– Что будем делать с телами? – спросил Рамон. – Устроим погребальный костер?
Глеб покачал головой.
– Нет. На это у нас нет времени. Нужно добраться до большака засветло.
Он наклонился и поднял с земли оброненную одним из рыбаков флягу. Свинтил крышку и глухо прорычал:
– Клянусь дьяволом, когда-нибудь я вернусь в Морию. – Отхлебнул из фляги, вытер рот рукавом рубахи и добавил: – Вернусь и перебью всех охоронцев.
– Когда соберешься это сделать, извести меня, – попросил Рамон.
Глеб повернул голову и посмотрел на него холодновато– насмешливым взглядом:
– Тоже хочешь отомстить охоронцам? Где же твое «мягкое сердце», толмач?
– Охоронцы меня не интересуют, – ответил толмач, хмуря черные брови. – Я хочу вернуться, чтобы освободить узников.
Глеб смутился.
– Да, – сухо обронил он, – ты прав. Мория не ожесточила твоего сердца. Когда я соберусь в поход, я обязательно тебе сообщу. А сейчас – нам пора двигаться дальше.
И Глеб тяжело поднялся на ноги.
Глава четвертая Тварь из преисподней
1
Плотник Пакомир Окунь жил жизнью одинокой и тихой. С утра до вечера он работал в поте лица, делая вещи на продажу, а вечерами, вернувшись из мастерской домой и поев капусты или брюквы, снова шел к верстаку и работал «для души».
Душа у Пакомира была широкая и добрая, а потому изделия, выходившие у него из-под руки – куклы, птички, звери, – были забавными и очень нравились не только детям, но и взрослым.
Иногда, когда вещь получалась особенно хорошей, Пакомир ее продавал за большие деньги, так как забесплатно расставаться с любимой вещью было тяжело. Однако чаще всего он просто раздавал свои «пустяшные изделия» детишкам.
Своих детей у Пакомира не было, а соседские его обожали. В выходной день плотник выходил на улицу со своим коробом, и дети тут же бежали к нему со всех сторон, радостно крича:
– Пакомир, Пакомир, чего ты для нас сделал?
Пакомир останавливался, лукаво смотрел на детишек и говорил:
– А вот – поглядите-ка!
Затем садился на пенек, открывал свой волшебный короб и выкладывал «пустяшные изделия», от одного только вида которых дети приходили в невыразимый восторг.
Особенно привязался к Пакомиру один мальчонка лет восьми. Бывало, целый день ходит за плотником и все лепечет:
– Хороший ты, дядька Пакомир. Мне бы такого батяньку.
Пакомир все знал про мальчонку, и что тот сирота, и что побирается по лавкам, и что ночует в подклетах, а однако ж бывало остановится и спросит:
– А кто ж ты таков будешь, малый?
– Я Лочок, – отвечает мальчонка, а сам смеется, предвкушая удовольствие.
А Пакомир продолжает, тоже едва сдерживаясь от смеха:
– Эй, Лочок, закрой роток на крючок!
И оба хохочут, как старые друзья, сто раз повторяющие одну и ту же шутку и каждый раз находящие ее смешной.
Со временем Пакомир все чаще стал задумываться: а не взять ли ему мальца к себе? Вдвоем поживать – это не одному куковать. «И мне будет веселее, и мальцу теплее, – размышлял Пакомир. – А то ведь скоро состарюсь, и некому будет воды подать. А помру – и все, что накопил, ему оставлю. Он будет жить и меня добрым словом поминать. Поди плохо?»
Долго думал Пакомир и наконец решился. Подозвал однажды мальца к себе да и спрашивает:
– А что, – говорит, – Лочок, тяжело ли тебе на свете живется?
А мальчишка отвечает:
– Ой, дяденька Пакомир, тяжело.
– Небось, иной раз по цельному дню хлебной крошки во рту не держишь?
– Бывает, что и по три дня не держу, дядька Пакомир.
– И в подклетах да подвалах, чай, ночевать не сахар? Сыро ведь?
– Сыро, дяденька, – отвечает Лочок. – А ты почему спрашиваешь-то?
– Да вот, – сказал тогда Пакомир, – хочу тебя к себе жить позвать. У меня изба большая, пятистенная. Для одного чересчур просторная. Ты как? Согласен?
Лочок подумал-подумал да и говорит:
– А чего ж, ты, Пакомир, мужик хороший. Я давно про такого батьку мечтал. Ты меня наказывай, но не бей, и я тебе хорошим сыном буду.
– Так, значит, согласен?
– Согласен, – кивнул Лочок. – Ты сейчас ступай домой, а я вечером к тебе приду.
– Отчего ж не прямо сейчас?
Лочок засмеялся.
– Ишь, какой скорый. У меня в подклете вещи. Опорки, штаны, охотничья куртка.
– Так ведь дырявое все!
– Дырявое, да мое. Ступай домой, а я еще дотемна к тебе жить приду.
На том и разошлись.
Обрадовался Пакомир, что одиночеству его пришел конец. На радостях накупил на торжке лакомств: пирожков с мясом и кашей, медовых хлебцев и даже сладкого петушка.
Дома выложил Пакомир всю эту роскошь на стол и стал ждать своего нового сыночка. Час ждет, другой ждет, а потом слышит – кто-то тихонько в дверь скребется. Насторожился Пакомир. Встал с лавки и пошел тихонько к двери. А с той стороны опять – скреб, скреб.
И вспомнилась вдруг Пакомиру ни с того ни с сего старая сказка. Про то, как устроили охотники на медведя облаву и отрубили ему лапу. Одна старушка выпросила себе у охотников эту лапу, срезала с нее шерсть и ободрала мясо. Мясо сунула в котелок с водой и поставила вариться, а сама села на медвежью кожу и стала прясть его шерсть.
И вот сидит она ночью у окна, прядет шерсть и вдруг слышит – а за окном голос:
Испугалась старуха, отложила челнок, соскочила с лавки. Открыла посредь горницы погреб, задула свечу, а сама спряталась за шторку и стала ждать. А медведь все ближе и снова свою песню заводит:
Старуха за шторкой обмерла со страху. Ждет за занавескою и все богов молит, чтобы укрыли ее от страшного медведя. А медведь ступил на улицу, остановился и принюхался. Слышит – а из одной избы мясным духом веет.
– Вот кто мою ногу варит! – зарычал медведь и бросился в старухину избу.
Выбил плечом дверь, ворвался в горницу и увидел за шторкой старуху.
– Попалась, – кричит, – старая!
Перепрыгнул через открытый погреб, сцапал старуху да и съел.
Вспомнил Пакомир эту сказку, и стало у него на сердце тяжело, будто беду почуял. Осторожно подошел к двери Пакомир. Встал и спросил:
– Кто там скребется? Ответь!
– Это я, папенька, – ответил из-за двери тонкий мальчишеский голосок. – Я, твой сын Лочок!
Сердце Пакомира дрогнуло. Что-то тут было не так.
– Открой, папенька, – снова загнусавил из-за двери Лочок. – Мне на улице зябко и страшно. Впусти меня в дом, не оставляй под небом ночевать.
Потянулся Пакомир к засову, но вдруг остановился. Понял он, чего не хватало в голосе сына. Жизни!
Пакомир хотел убежать, но руки уже открывали засов, и как ни силился Пакомир их остановить, все было бесполезно. Руки сами отомкнули засов, а ноги сами отошли от двери, давая ей открыться. И дверь открылась.
На пороге стоял Лочок. Он улыбнулся обескровленными губами и сказал:
– Вот я и пришел.
А затем перешагнул через порог и вошел в дом. Плотник Пакомир отступил на шаг, окинул тощую фигурку мальчика испуганным взглядом.
– И правда Лочок, – пробормотал он. – Но… отчего ты такой бледный?
– А это, батюшка, оттого, что я умер.
– Умер?
Лочок кивнул:
– Да.
Пакомир сглотнул слюну.
– Отчего же ты умер, Лочок?
– От собаки, батюшка. Играл я с мальчишками в овраге, и напала на нас собака. Мальчишки убежали, а я не успел. Вот меня собака и загрызла.
Пакомир обомлел. Колени его ослабли, и он понял, что сейчас упадет.
– Какая ж это была собака? – спросил он мальчонку.
– Какая собака? – Лочок улыбнулся. – Да вот эта.
Створка распахнулась, и в дом, обдав лицо Пакомира ледяным холодом, ворвался ветер, а с ним – огромная черная тень. Пакомир успел увидеть два красных, пылающих злобой глаза, а потом что-то навалилось на него и сбило с ног. Последним, что он увидел, захлебываясь собственной кровью, было бледное лицо приемного сына. И лицо это улыбалось.
2
– Слушай, Лесана… – Хлопуша заслонил травнице путь к костру. – Хочу тебе кой-чего сказать.
Лесана остановилась и посмотрела на богатыря вопросительно-настороженным взглядом.
– Я хотел тебе сказать… Хотел сказать…
Он вдруг осекся, а потом порывисто схватил Лесану, прижал ее к себе и поцеловал в губы.
Лесана оттолкнула от себя Хлопушу, подхватила с земли палку и наотмашь ударила ею верзилу по лицу. Секунду или две Хлопуша стоял неподвижно, вытаращив на Лесану глаза, а потом рухнул на траву как подкошенный и затих.
Глеб и Рамон, увидев такие дела, встали с бревна и быстро подошли к Хлопуше.
– Нокаут, – сказал Глеб, глянув на запрокинутое лицо здоровяка. – Можно начинать отсчет.
Рамон присел рядом с богатырем и пощупал ему шею.
– Зачем ты это, Лесана? – с упреком сказал он. – Он ведь не хотел ничего дурного.
– Нечего было ко мне лезть, – холодно проговорила травница.
– Никогда бы не подумал, что у нашего Портоса такой хрупкий череп, – заметил Глеб.
– Ничего с ним не станется, – сказала Лесана, отшвырнув палку. – Придет в себя и снова полезет меня лапать.
Рамон убрал руку с шеи верзилы и посмотрел на Лесану осуждающим взглядом.
– Не надо было бить его палкой. Могла бы просто дать пощечину.
Лесане, похоже, и самой уже стало стыдно. Нахмурившись, она сунула руку в поясную сумку, достала какой-то сухой корешок и протянула Глебу.
– Нужно измельчить это и сунуть ему в рот.
– Что это? – спросил Глеб, подозрительно воззрившись на корешок.
– Яд, – ответила Лесана. – Сунь ему в рот – помрет быстро и безболезненно. И ему хорошо, и нам спокойней.
Глеб усмехнулся:
– Смешно. А если серьезно?
– Это корень медвежьего ижменя. Поставит на ноги за один миг. Правда, есть неприятные последствия.
– Какие?
Лесана прищурила глаза.
– Попробуй, и увидишь.
Глеб вынул из-за пояса кинжал, быстро измельчил корень. Затем опустился рядом с Хлопушей, сунул острие кинжала ему в рот и развел здоровяку челюсти.
– Полегче, – тревожно проронил Рамон. – Не сломай ему зубы.
Глеб всыпал измельченный корень Хлопуше в рот, выпрямился и взглянул на девушку.
– Ну?
– Сейчас он встанет, – сказала она. – Но лучше бы вам отойти подальше.
Глеб хмыкнул и отошел от Хлопуши на несколько шагов. Рамон, секунду помедлив, последовал его примеру.
– Что сейчас будет? – спросила он с тревогой в голосе.
– Увидишь, – ответила Лесана. – Но что бы ни вытворял твой друг, не подходите к нему.
– Почему?
– Просто не подходи.
– Но… – Рамон осекся.
Хлопуша вскочил вдруг на ноги и уставился прямо перед собой. Несколько мгновений он смотрел в какую-то точку с таким видом, будто увидел нечто такое, что поразило его до самой глубины души, потом вдруг заскулил по-собачьи, сорвался с места и принялся бегать по кругу.
– Чего это он? – изумленно спросил Рамон. – Словно что-то ищет?
– Угу. Свои мозги, – с хмурой усмешкой ответила Лесана.
Хлопуша вдруг остановился, будто внезапно пришел в себя, завертел головой и испуганно спросил:
– Что со мной? Где я?
– Хлопуша! – окликнул его Глеб. – Хлопуша, ты помнишь, кто я?
– Первоход… – Здоровяк облизнул губы, сморщился и потрогал пальцами распухшую челюсть. – Что со мной было?
– А что ты помнишь?
– Помню, будто что-то сверкнуло, а после – тьма.
– Ты упал, – сказал Рамон. – Споткнулся о комель и упал. Мы ехали без роздыху пять часов, и ты устал.
– Странно, – пробормотал верзила, хмуря рыжеватые брови. – У меня будто дыра в голове. И в этой дыре – ничего нет. Пойду к ручью, умоюсь ледяной водой, авось полегчает.
Хлопуша повернулся и зашагал к ручью. Глеб и Рамон осуждающе посмотрели на Лесану. Она небрежно пожала плечами.