Медведь, все это время стоявший неподвижно, мотнул огромной головой, рыкнул и ринулся на богатыря. Хлопуша отпрыгнул и ударил хозяина леса мечом по хребту. Удар отозвался в руке звенящей болью, будто он рубанул по железу или граниту. Медведь взревел и повернулся к Хлопуше. Но в этот миг Лесана запрыгнула кодьяку на спину и с размаху всадила клинок ему в ухо.
Медведь зарычал, вскинулся было на дыбы, но покачнулся, а потом рухнул на живот и затих. Лесана спрыгнула на землю, перекувыркнулась и мгновенно вскочила на ноги. На поляне лежали четыре звериных трупа. Сражение было закончено.
Восстановив сбитое дыхание, Хлопуша вытер рукавом потное лицо и хрипло спросил:
– Что это было?
– Ты сам видел, – тяжело дыша, ответила ему Лесана.
– Их натравили на нас волхвы?
Она кивнула.
– Да.
Хлопуша взглянул на убитых хищников и спросил:
– Но почему ушли остальные? Как ты сумела с ними справиться?
Девушка не ответила, и тогда Хлопуша, понизив голос почти до шепота, спросил:
– Лесана, ты колдунья?
Она вскинула голову и взглянула ему в глаза. Здоровяк слегка побледнел под этим взглядом. Он готов был сойтись один на один с медведем или волколаком, но, как и все богатыри, привыкшие рассчитывать только на физическую силу, побаивался ведьм с их страшными и необъяснимо действующими чарами.
Лесана заметила, как изменился в лице Хлопуша. Она усмехнулась и спросила:
– Ты боишься колдовства?
– Я его… не люблю, – неохотно признался богатырь.
– Меня тебе бояться не следует, – успокоила его Лесана. – Мы ведь на одной стороне.
– Слава богам, что это так, – с хмурой усмешкой произнес Хлопуша. – Не хотел бы я стать твоим врагом.
– Этого не будет, пока у нас с тобой единая цель, – отчеканила Лесана.
– Верно, – согласился Хлопуша. – Но мне бы больше понравилось, если бы ты сказала, что этого не будет никогда.
Лесана улыбнулась.
– Я не вещунья и не могу заглядывать в будущее, Хлопуша. – Она сорвала пучок травы, тщательно вытерла кинжал и вложила его в ножны.
Богатырь же, чуть передохнув, занялся необходимым делом. Склонившись над медвежьей тушей, Хлопуша вырезал хищнику глаза, размахнулся и зашвырнула их в далекие кусты бузины.
– Лесной дух, прими от нас сей дар и не мсти нам за своего лохматого собрата! – зычно проговорил он.
Потом отрезал кодьяку нос, завернул его в тряпицу и сунул в карман полукафтана.
– Зачем это? – спросила Лесана.
– Душа медведя находится в кончике его носа, – объяснил Хлопуша. – Если бы я его не отрезал, медведь пришел бы ко мне во сне и растерзал меня. – Богатырь вытер нож, отряхнул одежду, огляделся, затем уставился на Лесану и спросил:
– И что дальше? Устроим привал?
Девушка покачала головой.
– Нет. Мы поедем дальше.
– Через полчаса в лесу будет совсем темно, – возразил Хлопуша. – Ночной лес – не место для прогулок. Если нас не разорвут звери, то острые ветки выколют нам глаза.
– Не бойся, – сказала Лесана. – Я пойду вперед.
Хлопуша угрюмо усмехнулся.
– Пойдешь вперед? Уж не хочешь ли ты сказать, что видишь в темноте?
Лесана прищурила глаза и ответила с легкой усмешкой:
– Иногда.
– А как же ночные хищники? Ты сметешь их с пути одним лишь взглядом?
– А разве мы с тобой – не хищники? – ответила Лесана вопросом на вопрос. – Мы те, кого следует бояться. Разве не так?
– Пожалуй, что так. И все же по ночному лесу я не ходок.
Лесана протянула руку и коснулась пальцами ладони Хлопуши.
– Просто доверься мне, – сказала она, глядя ему в глаза.
3
Они выскочили на тропу внезапно. Два огромных черных волколака. Выглядели они отвратительно и противоестественно. Туловище, лапы, хвост и шея – волчьи. Но к косматым волчьим шеям их были «приделаны» вполне человеческие головы. Лица – черные, будто у африканцев. Лиловые глаза – чуть навыкате. Губы толстые, вывернутые, а между ними видны острые клыки.
Выскочив на тропу, волколаки не медлили, а тут же бросились на Глеба. Однако он успел вскинуть ольстру и дважды нажать на спусковой крючок. Один из волколаков споткнулся и рухнул на землю. Второго пуля сшибла на лету, и Глеб едва увернулся от лап смертельно раненного зверя. Отпрыгнув в сторону, Глеб резко повернулся влево и снова нажал на спуск. Пуля пробила голову третьему волколаку, выпрыгнувшему из кустов.
Покончив с тварями, Глеб быстро огляделся. В чащобе все было тихо. Не почуяв угрозы, Орлов опустил ольстру и, как выяснилось мгновением позже, совершил большую ошибку. Огромный упырь прыгнул ему на спину и вцепился зубами в шею. Глеб завертелся на месте, пытаясь сбросить с себя упыря, но тот держался крепко, все глубже и глубже засаживая клыки в шею Глеба.
Раздался отвратительный хруст, кровь из разорванной шеи Глеба брызнула во все стороны. Глаза его заволокло кровью. Глеб пошатнулся и стал падать, с ужасом осознавая, что в следующий раз поднимется с земли уже упырем, поскольку слюна живого мертвеца попала в его кровь. В этот момент раздался резкий сигнал, и на красном экране монитора выскочила пылающая огнем желтая надпись:
GAME OVER!
– Уф-ф… – Глеб откинулся на спинку кресла, перевел дух и вытер рукавом толстовки лоб.
– Ну, как? – окликнул Глеба из-за спины голос Яшки Фенделя. – Клевый шутер?
– Да, неплохой. – Глеб взял со стола пачку «Кэмела», вытряхнул сигарету и вставил ее в губы. – Но бывали и лучше. – Прикурив от бензиновой «Зиппо», он выдохнул облако дыма и уточнил: – Как, говоришь, называется игра?
– «Гиблое место», – ответил Фендель.
Глеб подумал и кивнул.
– Хорошее название. Только малость чернушное.
– А по-моему, прикольное. Короче, или бери, или я Гарику Скворцову унесу. Он давно просит.
– Гарик перебьется. Оставляй, короче. Правда, в ближайшие дни у меня времени гамиться не будет.
– Чего так?
Глеб стряхнул в чашку с недопитым кофе пепел и небрежно ответил:
– Еду в командировку.
– Куда?
– На конвент писателей-фантастов.
Фендель ухмыльнулся:
– Ясно. Алка-зельцером запасся?
– Я же не на пьянку еду.
– Угу. Мне-то не отвешивай. Знаю я фантастов. Пока не остограммятся, за комп не садятся.
Глеб усмехнулся и пожал плечами.
– Надо же чем-то стимулировать воображение. Кстати, Яков Михалыч, что там с моей «Тойотой»? Нашел покупателя?
– В принципе, да. Одного не пойму: на фиг ты ее продаешь? Нормально же еще машинка бегает.
– Бегает-то нормально. Но надоела. Хочу купить себе «Хонду-аккорд».
– Новую?
Глеб затянулся сигаретой и покачал головой.
– Не, новую не потяну.
– Купил бы себе лучше подержанный джип. Телки тащатся от джипов.
– Телки от меня и так тащатся, – с ухмылкой проговорил Глеб. – А я хочу «Хонду-аккорд».
Фендель зевнул и принялся что-то тихонько напевать. Глеб прислушался. Фендель был в своем репертуаре и напевал какой-то хиппозный бред:
– Это чего? – спросил Глеб.
– Песня, – небрежно пояснил Фендель. – Миши Никольского. Меня с ним Натаха Ячменева познакомила. – И Фендель снова запел:
Фендель замолчал. Посидел немного молча, задумчиво глядя на книжные полки, потом вдруг спросил:
– Орлуш?
– Чего? – отозвался Глеб.
– Как думаешь, в чем смысл жизни?
Глеб на секунду оцепенел, потом стряхнул с сигареты пепел и усмехнулся.
– Ни фига себе вопрос. А ты сам-то как думаешь?
– Я думаю, что смысл жизни – в человеколюбии.
Глеб присвистнул.
– Ну, ты загнул. Это тебе песенка про бомжа навеяла?
– Угу.
– Ну и зря. От бомжей действительно воняет.
– И что? Их запах – это запах святости. Думаешь, святые старцы часто мылись? Хрен-то. Это тебе не древние греки или римляне. Христиане все время думали о своей душе. А на мысли о бренном теле у них не оставалось времени.
Глеб поморщился. Разговоры о смысле жизни всегда вызывали у него раздражение.
– Фендель, завязывай с этим депрессняком. По-моему, тебе пора восполнить недостачу алкоголя в крови.
Яша вздохнул:
– Сам знаю. Пойдем сегодня в «Воблу»? Посмотрим бокс, попьем пивка. Только чтоб без баб, суровой мужской компанией.
– Я только «за», – сказал Глеб. Он швырнул окурок в кофейную чашку, и в этот миг Яшка Фендель вдруг хрипло проговорил:
Яша вздохнул:
– Сам знаю. Пойдем сегодня в «Воблу»? Посмотрим бокс, попьем пивка. Только чтоб без баб, суровой мужской компанией.
– Я только «за», – сказал Глеб. Он швырнул окурок в кофейную чашку, и в этот миг Яшка Фендель вдруг хрипло проговорил:
– Орлуш… Что со мной?..
Глеб обернулся, и лицо его вытянулось от изумления. С Яшкой Фенделем происходили жуткие метаморфозы. Руки и ноги его стали вытягиваться, превращаясь в длинные паучьи лапы, а рот искривился и вдруг резко расползся в стороны, словно уголки его губ лопнули и разошлись «по шву».
А в следующее мгновение Фендель повалился на пол, быстро перевернулся со спины на живот, оперся длинными руками и ногами в пол и приподнял над полом толстое паучье брюхо.
– Яшка… – изумленно выдохнул Глеб.
Фендель отвратительно рассмеялся и вдруг побежал к Глебу, быстро перебирая паучьими лапами по полу.
Не успел Глеб понять, что происходит, как Фендель уже оказался рядом. Взмыв в воздух, он прыгнул Глебу на грудь и впился ему в лицо зловонными, острыми, как крючки, зубами.
Глеб закричал от ужаса – и проснулся.
4
Тихо потрескивали люминесцентные лампы. Включились автоматически. Значит, уже утро. Глеб вздохнул и огляделся. Никакого Фенделя тут, конечно же, не было. Яшка Фендель погиб пять лет назад вместе с шестью миллиардами других людей. Погиб, не успев мутировать. Земля ему будет пухом.
Рядом с Глебом, свернувшись калачиком, тихо посапывала во сне Катя Королькова. Глеб выпростал из-под одеяла руку и провел пятернею по лицу, словно опасался нащупать на нем следы от зубов человека-паука. Но лицо, если не считать трехдневной щетины, было совершенно чистым.
«Слава богу», – с облегчением подумал Глеб.
Он отбросил край одеяла и тихонько, стараясь не скрипнуть пружинами, поднялся с кровати. Оглянулся через плечо на Катю. Она спала, отвернувшись лицом к стене, и Глеб видел только ее голое плечо и затылок. Длинные каштановые волосы Кати разметались по подушке.
Глеб улыбнулся. Какое это все-таки счастье, что он нашел ее и что она жива. Хотя… скорее эта сама Катя разыскала его в Пепельном городе. Глеб отвернулся и стал тихо одеваться.
Одевшись, Первоход вышел в соседнюю комнату и плотно притворил за собою дверь. Потом подошел к окну, отодвинул засов и распахнул железный щит, закрывающий окно изнутри. Осторожно выглянул на улицу. Небо было тяжелым и серым. Последние два месяца Глеб почти не пользовался респиратором. Воздух был вполне пригоден для дыхания. Вспомнив об этом, Глеб, как всегда, испытал тихую радость.
С высоты пятого этажа он увидел привычный пейзаж: десятки брошенных машин, кирпичные и бетонные коробки домов с черными дырами окон. В некоторых окнах все еще поблескивали стекла. Большинство машин настолько проржавели, что превратились в бесформенную рухлядь.
Полотно Дмитровского шоссе и тротуары давно затянулись лишайником, мхом и клевером, на которых позже выросли высокие травы и чахлые березы. Само шоссе стало миграционным путем для медведей и волков. Контролируемой среде давно пришел конец.
По ту сторону шоссе Глеб разглядел трех псов-мутантов, грызущих что-то отвратительно красное. Глеб поморщился и отвернулся от окна. Затем неторопливо подошел к шкафу. Открыл створки и уставился на развешанное на вбитых гвоздях оружие.
Достав из шкафа пятнадцатизарядную «беретту», Глеб сунул ее за ремень, после чего распихал по карманам плаща запасные обоймы, а на плечо повесил «АКМ» с полным рожком. Подумал и добавил к своему арсеналу еще один рожок.
Он уже направился к входной двери, когда вдруг вспомнил, что обещал разбудить Катю перед уходом. Он улыбнулся и направился к спальне.
Катя крепко спала. Глеб подошел, положил руку на ее голое плечо, легонько тряхнул и позвал:
– Кать!
Она не проснулась.
– Катюш! – Он тряхнул чуть сильнее.
Глебу вдруг показалось, что плечо, на которое он положил руку, слишком холодное. Мгновенно пропотев, Глеб быстро перевернул Катю и, вскрикнув, отступил от кровати.
Грудь и живот Кати были разорваны, и из кровавой дыры вместе с внутренностями торчали отвратительные паучьи лапы. Лапы зашевелились. Череп Кати хрустнул, и из ушей ее вылезли такие же паучьи лапы. Катя открыла глаза и стала поднимать голову с подушки.
– Нет… – прохрипел Глеб. – Нет… Только не ты!
В это мгновение Катя с невероятной скоростью вскочила на четвереньки, раскрыла рот и яростно зашипела на Глеба. Во рту ее задрожал длинный, черный язык, усыпанный шипами.
Глеб выхватил из-за пояса пистолет, быстро приставил к Катиной голове и нажал на спуск.
* * *– Не-ет!
Вопль ужаса и отчаяния потряс темные, волглые стены темницы. Два охоронца, сидевшие по ту сторону решетки и игравшие в кости, вздрогнули и, повернув головы, уставились на узника. Тот захрипел и заворочался во сне.
– Вот орет, – тихо проговорил один ратник другому. – Ажно мороз по коже. Хотел бы я знать, что ему снится.
– На кой ляд?
– Да ни на кой. Просто интересно.
– Прогневишь волхвов, узнаешь.
– Не приведи Белобог! – Молодой ратник быстро обмахнул лицо охранным знаком. Затем снова угрюмо посмотрел на узника и недовольно проговорил: – До прихода волхвов еще два часа. Дай ему еще отвара, Миляй.
Второй ратник, пожилой, с иссеченным шрамами лицом, наморщил лоб и с сомнением проговорил:
– Не знаю, Кряж… Может, ему хватит? Гляди, как трясется. Откинет копыта, волхвы с нас три шкуры сдерут.
– А коли страхов накопится мало, так они все равно озлятся, – возразил молодой охоронец. – Помнишь, что было три дня назад, когда волхвы не насытились?
Пожилой Миляй слегка побледнел от неприятного и страшного воспоминания. Проронил сквозь зубы:
– Ладно. Дам ему еще отвара, но немного.
Он взял со стола крынку с темной жидкостью, поднялся с лавки и двинулся к узилищу, гремя по пути ключами.
Вскоре охоронец Миляй уже поил узника отваром, приподняв его голову, чтобы пролить поменьше. Кряж задумчиво посмотрел на длинные, грязные седые волосы узника и тихо спросил:
– Миляй, а сколько ему лет?
Охоронец пожал плечами:
– Не знаю.
– Должно быть, старик, – задумчиво проговорил молодой охоронец. – Волосы, вишь, совсем седые.
– Волосы седые, а кожа молодая. Гляди – морщин-то почти нет. Да и зубы еще крепкие. Лет тридцать, должно быть. Навряд больше.
– Надо же, – удивился Кряж. – А глянешь со стороны – совсем старик.
Миляй отнял от губ узника крынку и сказал:
– Это все сны. Тебя бы туда на три ночи, тоже бы поседел.
– Типун тебе на язык, Миляй! – воскликнул Кряж и обмахнул себя охранным знаком.
Пожилой Миляй засмеялся. Проверил, крепки ли на руках и ногах узника оковы, а затем вышел из клетки.
Прошло немного времени, и узник вновь заметался во сне.
– Началось, – с придыханием проговорил Кряж. – Никак не могу привыкнуть к тому, как это у них начинается. Ты только посмотри на него, Миляй. Сам лежит на топчане, а душа его уже далече.
– Незачем тебе об этом думать, Кряж, – сухо посоветовал пожилой охоронец. – Лучше бери кости, и продолжим игру. Мне еще нужно отыграть у тебя свою фибулу.
– Отыграешь, как же! – усмехнулся Кряж. – Скорей проиграешь вторую!
5
Идти по ночному лесу – дело неприятное, жутковатое и очень опасное.
Коней у Лесаны и Хлопуши больше не было. Лесана поступила с ними странно и жутко. Сперва дунула им в морды какой-то перетертой травкой. Кони сразу закачались, а потом опустились на колени, постояли так чуток да и завалились набок. Хлопуша было испугался, но Лесана успокоила его, объяснив, что кони просто уснули.
После этого Лесана достала из сумки-ташки, притороченной к поясу, крынку с какой-то темной, едко пахнущей жидкостью и обрызгала этой жидкостью все вокруг.
– Теперь ни одна лесная тварь к коням близко не подойдет, – пояснила Лесана. – Да и люди, коли случится им здесь проходить, обойдут это место за версту, сами не зная, почему.
Хлопуша посмотрел на спящих коней и спросил:
– Не проснутся ли?
– Не проснутся, – заверила его Лесана. – Пока я сама их не разбужу.
– А если не разбудишь.
– Тогда так и помрут во сне.
– От голода? – севшим от ужаса голосом спросил здоровяк.
Лесана кивнула.
– Угу.
Хлопуша помолчал, потом вздохнул и изрек:
– Нет ничего страшнее, чем такая смерть. Случилось мне как-то голодать. Так я до того ослаб разумом и духом, что чуть не слопал жабу.
– Сколько ж ты голодал? – поинтересовалась Лесана, окинув взглядом упитанную фигуру здоровяка и чуть задержавшись на его объемистом животе.
Хлопуша вздохнул и ответил:
– Три дня. Коли б на четвертый не поймал в силки куропатку – быть бы мне жабоедом. Фу. – Он поморщился и передернул плечами.
Первые десять минут, шагая по лесу, Хлопуша то и дело возвращался мыслями к уснувшим коням. Каково им там, в темноте, посреди чужого и страшного леса? Что, если их мучают жуткие и тяжкие сны? Волчьи оскаленные морды, или чего похуже?