— Отвянь, — невозмутимо сказал МакФриз. — Долг платежом красен, вот и все. — Он посмотрел на Гэррети. — Мы квиты, чувак. На этом все, окей?
И зашагал прочь, не торопясь особо, и вскоре стал просто еще одним цветным пятном примерно в двадцати ярдах впереди.
Дыхание возвращалось к Гэррети, но очень медленно, и некоторое время он чувствовал сильные колики в боку... но потом они прошли. МакФриз спас ему жизнь. У него случился приступ неконтролируемого смеха, дело едва не дошло до истерики, и МакФриз помог ему остаться на плаву. Мы квиты, чувак. На этом все, окей? Окей.
— Господь накажет его, — вещал Хэнк Олсон со сверхъестественной уверенностью. — Господь поразит его насмерть.
— Заткнись, или я сам поражу тебя насмерть, — сказал Абрахам.
Становилось все жарче, и мелкие, мелочные ссоры вспыхивали тут и там подобно спонтанным лесным пожарам. Огромная толпа слегка поредела, когда Идущие вышли из зоны охвата видеокамер и микрофонов, но исчезать не собиралась; она даже не распалась на отдельные группы. Толпа пришла и теперь будет их верной спутницей до самого конца.
Лица людей, которые ее составляли, слились в одно безымянное Лицо Толпы — пустой, слепленный из первобытной жажды образ, который повторялся бесконечно миля за милей. Им были заполнены пороги домов, лужайки, подъездные аллеи, места для пикника, бетонированные площадки у автозаправок (сюда предприимчивые владельцы пускали зрителей за плату), а в ближайшем городе еще и тротуары по обе стороны дороги, и парковка у местного супермаркета. Лицо Толпы кривлялось, бормотало и выкрикивало приветствия, но всегда оставалось в общем-то неизменным. Оно жадно смотрело, как Уайман приседает, чтобы опорожнить кишечник. Мужчины, женщины, дети — все одно, и очень скоро Гэррети от этого устал.
Он хотел поблагодарить МакФриза, но ему почему-то казалось, что МакФриз этому не обрадуется. Пит шел впереди, прямо за Барковичем, пристально уставившись ему в затылок.
И вот половина десятого, и вот стрелки спешат дальше. Толпа как будто аккумулировала жару, и Гэррети расстегнул рубашку до пояса. Интересно, а Фрики Д'Алессио понял, что происходит, когда покупал билет? Но даже если и понял, вряд ли это для него что-нибудь изменило бы.
Дорога пошла круто вверх, и толпа мгновенно поредела, когда Идущие начали взбираться на мост, проходящий над железнодорожной развязкой: четыре пары рельс, бегущие с востока на запад и наоборот, лежали внизу, в своих ложах из шлака, и сверкали на солнце. Взойдя на деревянный мост, Гэррети увидел впереди продолжение леса, а справа и слева лежали густо застроенные, почти пригородные территории, через которые они только что прошли.
Прохладный ветерок, соприкоснувшись с его покрытой потом кожей, послал по телу волну озноба. Скрамм трижды громко чихнул.
— Я простужаюсь, — с отвращением объявил он.
— Простуда из тебя все силы выпьет, — сказал Пирсон. — Такая она сука.
— Просто придется напрячься сильнее, — сказал Скрамм.
— Ты должно быть железный, — сказал Пирсон. — Если бы я простудился, я бы просто упал и умер. Вот как мало у меня сил осталось.
— Упади и умри прямо сейчас! — крикнул ему Баркович. — Сбереги остаток сил!
— Заткнись и иди, убийца, — немедленно отреагировал МакФриз.
Баркович оглянулся на него:
— Может отцепишься от меня, МакФриз? Иди погуляй где-нибудь еще.
— У нас тут свободная дорога. Гуляю, где хочу.
Баркович отхаркнул, сплюнул и махнул на МакФриза рукой.
Гэррети открыл один из отделов пояса и принялся за плавленый сыр с крекерами. После первого кусочка его желудок ожесточенно забурлил, и Гэррети с трудом поборол желание заглотнуть все одним махом. Он выдавил в рот тюбик концентрата со вкусом ростбифа и медленно проглотил. Затем запил все это водой и на этом заставил себя остановиться.
Группа прошла мимо склада пиломатериалов, где несколько мужчин стояли на досках, сложенных штабелями, и махали Идущим. Их силуэты на фоне неба напоминали индейцев. Потом группа снова вошла в лес, и стало очень тихо. Не абсолютно тихо, разумеется — Идущие разговаривали, вездеход рокотал механически, кто-то пустил газы, кто-то засмеялся, кто-то позади Гэррети издал хриплый безнадежный стон. На обочинах по-прежнему стоял народ, но той великой толпы "Клуба первой сотни" уже не было, и потому тишина была особенно заметна. Птицы щебетали высоко в кронах деревьев; легкий ветерок время от времени скрадывал жару на пару мгновений, чтобы затем подняться и шелестеть в ветвях как чья-нибудь потерянная душа. На высокой ветке замерла коричневая белка: ее хвост стоял торчком, взгляд был настороженно-внимательным, а между передними лапками она зажала орех. Она зацокала на Идущих, взметнулась вверх по стволу и исчезла. Самолет прогудел вдалеке, похожий на гигантскую муху.
Гэррети казалось, что его бойкотируют нарочно. МакФриз по-прежнему шел след-вслед за Барковичем. Пирсон и Бейкер разговаривали о шахматах. Абрахам шумно ел и вытирал руки о рубашку. Скрамм оторвал кусок собственной футболки и использовал его в качестве носового платка. Колли Паркер и Уайман обменивались историями о девчонках. А Олсон... ему даже смотреть не хотелось на Олсона, который, казалось, каждого готов был утащить с собой в свой приближающийся ад.
Так что он стал по чуть-чуть сдавать назад (из головы не лезла мысль о трех предупреждениях), пока не поравнялся со Стеббинсом. Его фиолетовые штаны запылились, а подмышки хлопчатобумажной рубашки стали темными от пота. Кем-кем, а суперменом Стеббинс точно не был. Он вопросительно посмотрел на Гэррети и снова уронил взгляд на дорогу. Сзади у него на шее далеко выступал позвонок.
— Почему людей стало меньше? — нерешительно спросил Гэррети. — Зрителей, я имею в виду.
Он было уже подумал, что Стеббинс не собирается отвечать, но тот посмотрел на Гэррети, откинул рукой волосы со лба и сказал:
— Их еще прибавится. Не торопи события. Они будут сидеть на крышах в три ряда только чтобы взглянуть на тебя.
— Говорят, на Прогулку ставят миллиарды долларов. По идее, люди должны всю дорогу в три ряда стоять. И телевидение должно вещать...
— Это подрывает дух.
— Почему?
— А с чего это ты меня спрашиваешь?
— Потому что ты знаешь, — раздражаясь, сказал Гэррети.
— Откуда тебе знать, что я знаю?
— Господи, ты иногда напоминаешь мне гусеницу из "Алисы в Стране Чудес", — сказал Гэррети. — Ты умеешь просто разговаривать?
— Как долго ты сможешь выдержать, если на тебя будут постоянно орать со всех сторон? Один только запах тел сведет тебя с ума в два счета. Все равно что идти триста миль через Таймс Сквер в канун нового года.
— Но их же потом пускают? Кто-то говорил мне, что начиная с Олдтауна и до конца стоит одна сплошная толпа.
— В любом случае, я не гусеница, — сказал Стеббинс с легкой, почти незаметной улыбкой. — Я больше похож на белого кролика, тебе так не кажется? Вот только я свои золотые часы дома оставил, и на чай меня никто не приглашал. По крайней мере, насколько мне известно. Возможно, это я и попрошу, когда выиграю. Когда меня спросят, чего я хочу в качестве Награды, я скажу: "А чё, пригласите меня на чай".
— Да черт тебя возьми!
Стеббинс улыбнулся чуть шире, но это все равно выглядело скорее как упражнение в растягивании губ:
— Да, примерно после Олдтауна запрет снимают. К тому времени мало кого будут заботить такие приземленные вещи как телесный дух. А с Огасты начинается круглосуточное телевещание. В конце концов, это же всенародная забава.
— А почему не здесь?
— Слишком рано, — сказал Стеббинс. — Слишком рано.
За поворотом прогрохотали выстрелы, спугнув фазана, который как ошпаренный выпорхнул из кустов в ворохе опадающих перьев. Гэррети со Стеббинсом прошли поворот, но мешок с телом уже был застегнут. Быстро сработано. Гэррети не успел увидеть, кто это был.
— В определенный момент, — сказал Стеббинс, — толпа теряет свое значение, неважно была она стимулом или препятствием. Она словно исчезает. В точности как для осужденных на эшафоте, — так мне кажется. Ты дистанцируешься от толпы.
— Кажется, я понимаю, — сказал Гэррети. Он чувствовал себя неуверенно.
— Если бы ты понимал, ты бы не ударился в истерику и тебе бы не понадобился друг, чтобы спасти твою задницу. Но ты ещё поймешь.
— Интересно, а насколько сильно можно дистанцироваться?
— А насколько ты глубок?
— Не знаю.
— Ну, это тебе тоже предстоит выяснить. Исследуй неисследованные глубины Гэррети. Звучит как реклама турагенства, а? Ты дистанцируешься, пока не упрешься в фундамент. Потом ты погружаешься внутрь фундамента. А потом ты достигаешь дна. И только тогда уже — освобождаешься. Такая у меня мысль. А ты что думаешь?
Гэррети ничего не сказал. В данный момент у него не было мыслей на этот счет.
Прогулка продолжалась, жара усиливалась. Солнце словно замерло над верхушками деревьев, заставляя их отбрасывать карликовые тени. Примерно в десять часов один из солдат скрылся в люке вездехода, и вскоре вернулся с длинным шестом, который на две трети был обмотан какой-то тканью. Солдат закрыл за собой люк и вставил нижний конец шеста в специальный паз. Потом он сунул руку под ткань и что-то сделал... что-то надавил — вероятно штифт. И через мгновение над вездеходом раскрылся огромный, тусклых армейских цветов зонт, закрыв большую его часть от солнца. Солдат и еще двое дежурных, скрестив ноги, сели в тени.
— Вот проклятые сукины дети! — закричал кто-то. — Мой Наградой будет ваша публичная кастрация!
По внешнему виду солдат нельзя было сказать, чтобы эта идея так уж сильно поразила их воображение. Они продолжали наблюдать за Идущими своими пустыми глазами, время от времени обращаясь к компьютерной консоли.
— Они наверно достают его из своих жен, — сказал Гэррети. — Когда те кончают.
— Ага, стопудово так и есть, — сказал Стеббинс и рассмеялся.
Гэррети больше не хотел идти со Стеббинсом, только не теперь. Стеббинс заставлял его чувствовать себя неуютно. Гэррети мог воспринимать Стеббинса только малыми дозами. Он пошел быстрее, оставляя Стеббинса одного. 10:02. Через двадцать три минуты он избавится от одного предупреждения, но пока что на нём по-прежнему три. Эта мысль была уже не такой пугающей, как ему раньше казалось. В нем по-прежнему жила непоколебимая, слепая уверенность, что организм по имени Рей Гэррети не может умереть. Другие могут, они — второстепенные персонажи в картине его жизни, но только не он, только не звезда долгоиграющего шедевра "История Рея Гэррети". Возможно позже он осознает ложность этой идеи не только умом, но и чувствами... возможно это и была та глубочайшая глубина, о которой говорил Стеббинс. Это была неприятная, злая мысль.
Он и не заметил, как почти насквозь прошел всю группу Идущих, и снова оказался за спиной у МакФриза. Втроем они выстроились в вялую линию, словно на карнавале конги[32]: впереди шел Баркович — он все еще пытался хорохориться, но это уже давалось ему тяжело; за ним шагал, наклонив голову и согнув в локтях руки, МакФриз — его левая нога уже требовала щадящего отношения, но пока что это было не очень заметно; и замыкал строй главный герой "Истории Рея Гэррети" собственной персоной. Интересно, а я как выгляжу? подумал он.
Гэррети провел рукой по щеке, прислушиваясь к звуку, который производили его пальцы, соприкасаясь с щетиной. Вероятно, и сам он выглядит не так, чтобы очень цветуще.
Он немного ускорился и поравнялся с МакФризом, который глянул на него мельком и снова уставился на Барковича. Взгляд его был темен и неясен.
Группа преодолела короткий крутой подъем, залитый яростным солнцем, а затем перешла еще один небольшой мост. Прошло пятнадцать минут, двадцать. МакФриз молчал. Гэррети дважды прочистил горло, но тоже ничего не говорил. Чем дольше идешь молча, тем сложнее нарушить тишину. Вероятно МакФриз теперь злится на себя. Вероятно МакФриз уже трижды раскаялся в своем поступке. От этой мысли что-то внутри Гэррети ёкнуло. Все это безнадежно и глупо, и бессмысленно, последнее в особенности — настолько бессмысленно, что низводило их до масштабов микроба. И только он раскрыл рот, чтобы сказать об этом МакФризу, как МакФриз сам заговорил:
— Все в порядке, — Баркович дернулся от звука его голоса, и МакФриз добавил: — Не с тобой убийца. С тобой-то ничего уже не будет в порядке. Давай, шагай.
— Отсоси у меня, — огрызнулся Баркович.
— Похоже, из-за меня у тебя возникли неприятности, — тихо сказал Гэррети.
— Я же сказал: услуга за услугу, мы квиты, мы в расчете, — спокойно сказал МакФриз. — Больше я такого делать не буду. Хочу, чтоб ты знал.
— Я понимаю, — сказал Гэррети, — просто...
— Не надо! — закричал кто-то. — Пожалуйста, не надо!
Это был рыжий парень, обвязавший рубашку вокруг пояса. Он остановился посреди дороги и плакал. Ему вынесли первое предупреждение. Он побежал к вездеходу; слезы проложили дорожки сквозь грязь и пыль у него на лице, рыжие волосы огнём горели на солнце.
— Не надо... пожалуйста... моя мама... я не могу... не надо... не надо больше... мои ноги...
Он схватился руками за борт вездехода, намереваясь влезть на него, и один из солдат ударил его по рукам прикладом винтовки. Парень вскрикнул и рухнул на землю.
Он снова закричал — на одной тонкой, невероятно высокой ноте, способной, казалось, резать стекло:
— Мои нооооооааааааааааааааа....
— Господи, — пробормотал Гэррети. — Когда же он замолчит?
Крик не утихал.
— Думаю, он не может, — бесстрастно сказал МакФриз. — Гусеницы вездехода переехали ему ноги.
Гэррети глянул, и почувствовал, как желудок сжимается и пытается эвакуироваться через горло. Все так и было. Не удивительно, что рыжий так орет про свои ноги. У него просто больше не было ног.
— Предупреждение! Предупреждение 38-му!
— ...ааааааааааааааааааааааааааа...
— Я хочу домой, — тихо сказал кто-то у Гэррети за спиной. — Господи, никогда в жизни мне не хотелось домой так сильно.
Мгновением позже рыжему начисто снесли лицо.
— А я увижу свою девушку во Фрипорте, — торопливо заговорил Гэррети. — И у меня не будет ни одного предупреждения, и я ее поцелую, боже, как я по ней скучаю, господи боже, вы видели его ноги? А они еще продолжают его предупреждать, как будто он может подняться и пойти...
— Ишо один парниша отправился в Силвер Сити, плакайте, плакайте, — кривлялся Баркович.
— Заткнись, убийца, — рассеянно сказал МакФриз. — Она красивая, Рей? Твоя девушка.
— Очень красивая. Я ее люблю.
МакФриз улыбнулся:
— Хочешь жениться на ней?
— Ага, — лепетал Гэррети. — Мы будем мистер и миссис Норман Нормал, четыре ребенка и собака колли, его ноги, у него не было ног, они переехали его, они же не могу просто взять и переехать кого-то, этого нет в правилах, кто-то должен доложить об этом, кто-то...
— Две девочки и два мальчика — так ты хочешь?
— Да, да, она прекрасна, но, знаешь, зря я...
— И первого сына назовешь Рей-младший, а у собаки будет своя миска для еды, и на ней будет написана ее кличка, да?
Гэррети медленно поднял голову, словно отходя от нокаута:
— Ты что, посмеяться надо мной решил? Так что ли?
— Нет! — воскликнул Баркович. — Он срет тебе на голову! И не вздумай это забыть. Но не волнуйся, я спляшу на его могиле за тебя, — он коротко хихикнул.
— Заткнись, убийца, — сказал МакФриз. — Нет, я не пытаюсь тебя поддеть, Рей. Давай-ка лучше отойдем от этого убийцы, вот, сюда.
— Ну и пошли в жопу! — закричал Баркович им вслед.
— Она тебя любит? Твоя девушка, Джен.
— Да, думаю да, — сказал Гэррети.
МакФриз медленно покачал головой:
— Вся эта романтическая херня... знаешь, всё это правда. По крайней мере, для некоторых людей, на определенное короткое время. И у меня так было. Я чувствовал то же, что и ты, — он посмотрел на Гэррети. — Все еще хочешь послушать про шрам?
Они вошли за поворот, и завидев их, целая толпа детей в кемпере завизжала и замахала руками.
— Да, — сказал Гэррети.
— Зачем? — он смотрел на Гэррети, но его неожиданно беззащитный взгляд был устремлен как будто вглубь себя.
— Хочу тебе помочь, — сказал Гэррети.
МакФриз посмотрел вниз, на свою левую ногу.
— Болит. Уже не получается сжимать пальцы. Шея одеревенела, и почки ноют. Моя девушка оказалась сукой, Гэррети. Я ввязался в эту Долгую Прогулку по той же причине, по которой другие идут в Иностранный Легион. Говоря словами одного великого рок-н-ролльного поэта, я открылся ей предельно, она сделала мне больно, а кому не параллельно?[33]
Гэррети ничего не ответил. На часах 10:30. До Фрипорта еще далеко.
— Ее звали Присцилла, — продолжил МакФриз. — Думаешь, ты влюблен? Я был мистер сентиментальность, июньской луной звали меня друзья. Я целовал ей пальцы. Я даже порывался читать ей Китса в задних комнатах, когда ветер дул, куда надо. Ее старикан держал коров, а запах навоза, как бы это поделикатней выразиться, сочетается с работами Джона Китса весьма специфично. Может стоило почитать ей Суинбёрна, когда ветер дул не туда, — он рассмеялся.
— Ты кривляешься, ты не так чувствовал, — сказал Гэррети.
— На самом деле это ты искажаешь, Рей, не то чтобы это имело какое-то значение. Ты видишь одну только Великую Любовь, но забываешь про все те случаи, когда, закончив шептать слова любви в розовую раковину ее ушка, ты возвращался домой и дрочил свой хер.