— У моего брата были проблемы с законом, — сказал Бейкер. — Никакой политики, просто преступление совершил. Угнал машину и проехал из нашего города до Геттисбурга, Миссисиппи. Ему дали два года условно. Теперь он мертв.
— Мертв? — голос как сухая шелуха, слабое подобие себя самого. Олсон присоединился к ним. Его изможденное лицо словно выдавалось на милю вперед.
— Сердечный приступ, — сказал Бейкер. — Он был всего на три года старше меня. Мама говорила — он ее несчастье, хотя он всего один раз вляпался. Я был гораздо хуже. Я три года ездил с ночными всадниками.
Гэррети взглянул на него. В усталом лице Бейкера читался стыд, но и достоинство в нем было — особенно хорошо заметное сейчас, в приглушенном ветвями солнечном свете.
— За такое Отряды забирают, но мне было плевать. Мне было всего двенадцать, когда я попал туда. В принципе, всего-то подростки, которые катаются по ночам. Были и старшие, поумнее нас. Они говорили — вперед!, и гладили по головке, но сами не ездили, и не попадались, конечно. Я бросил это дело после того, как мы сожгли крест на лужайке одного черного парня. До смерти перепугался. И стыдно было. На кой черт нужно жечь кресты передо домами чернокожих? Господи, да это же прошлый век, разве нет? — Бейкер покачал головой. — Это было неправильно.
Снова прозвучали выстрелы.
— Вот еще один, — сказал Скрамм. Он сильно гундосил, и вытирал нос тыльной стороной ладони.
— Тридцать четыре, — сказал Пирсон, достал монетку из одного кармана и положил в другой. — Я взял с собой девяносто девять монеток. Каждый раз, когда кто-нибудь покупает билет, я перекладываю монетку в другой карман. А когда...
— Это мерзко! — сказал Олсон, озлобленно глядя на Пирсона. — А где твои часы смерти? А где твои куклы вуду?
Пирсон ничего не ответил. Он в замешательстве уставился на невозделанное поле, мимо которого они как раз проходили. Наконец, он пробормотал:
— Я не собирался об этом говорить. Это просто на удачу, вот и все.
— Это грязно, — хрипло сказал Олсон. — Это подло. Это...
— Да хватит уже, — оборвал его Абрахам. — Хватит действовать мне на нервы.
Гэррети посмотрел на часы. Двадцать минут девятого. Еще сорок минут — и будет еда. Он подумал, как здорово было бы зайти в одну из этих маленьких придорожных кафешек, которые встречались им тут и там, уронить задницу на пухлый барный стул, поставить ноги на планку (одно это стало бы божественным облегчением) и заказать стейк с жареным луком, порцию картофеля-фри и здоровую чашку ванильного мороженого с клубничным сиропом на десерт. Или еще лучше — большую тарелку спагетти с тефтелями, хлеб, и чтобы сбоку еще горошек в масле плавал. И молоко. Целую бадью молока. К черту эти тюбики и фляги с дистиллированной водой. Молоко, твердая пища и место, где можно посидеть и покушать. Разве это не прекрасно?
Прямо впереди семья из пяти человек — мама, папа, дочка, сын и седовласая бабушка — расположившись под большим вязом, поглощали свой завтрак, который состоял из бутербродов и чего-то вроде горячего какао. Увидев Идущих, они радостно замахали руками.
— Уроды, — пробормотал Гэррети.
— Чего-чего? — переспросил МакФриз.
— Я говорю, что было бы круто присесть и поесть чего-нибудь. Посмотри на них. Стадо сраных свиней.
— На их месте ты бы делал то же самое, — сказал МакФриз. Он помахал в ответ и улыбнулся, приберегая самую широкую, самую яркую улыбку для старушки, которая жевала — или, вернее было бы сказать, перемалывала деснами — бутерброд с яйцом и салатом.
— Черта с два. Сидеть там и жрать, пока толпа умирающих с голоду...
— Ну, не преувеличивай.
— Ну ладно, голодных...
— Разум превыше материи, — продекламировал МакФриз. — Разум превыше материи, мою юный друг.
Декламация прозвучала как злая пародия на У.К. Филдса[28].
—- Да ну тебя к черту. Ты просто не хочешь этого признать. Эти люди, они же животные. Он хотят увидеть, как чьи-нибудь мозги размажут по асфальту, затем они и приходят. С не меньшим удовольствием они посмотрят, как убьют тебя.
— Не в этом смысл, — спокойно сказал МакФриз. — Разве не ты рассказывал, как в детстве ходил смотреть Долгую Прогулку?
— Да, но тогда я ничего об этом не знал!
— Ну, это конечно все оправдывает, да? — МакФриз издал короткий мерзкий смешок. — Разумеется, они животные. Ты думаешь, ты что-то новое открыл что ли? Иногда я просто поражаюсь твоей наивности. Французские лорды и леди посещали публичные казни, а вернувшись домой, тут же принимались трахаться. Древние римляне обжирались, глядя на гладиаторские бои. Это зрелище, Гэррети. Ничего нового.
Он снова рассмеялся. Гэррети зачарованно смотрел на него.
— Продолжай, — сказал кто-то. — Ты добежал до второй базы, МакФриз. Хочешь попробовать прорваться к третьей?
Гэррети даже оборачиваться не надо было. Конечно, это был Стеббинс. Тощий Будда Стеббинс. Ноги несли его сами по себе, но едва ли он чувствовал, как они распухли, словно наполненные гноем.
— Смерть любит хорошо покушать, — сказал МакФриз. — Помнишь Гриббла и тех двух девчонок? Им хотелось узнать, каково это — трахать мертвеца. "А теперь кое-что совершенно новое"[29]. Не знаю, много ли из этого вынес Гриббл, но они уж точно вынесли немало. И так же с каждым из них. Неважно, едят они, пьют или сидят на жопах. Ощущения полнее, вкус ярче оттого, что они смотрят на мертвецов.
— Но даже это не является сутью нашей маленькой экспедиции, Гэррети. Суть в том, что они умные. Их не бросят львам на съедение. Они не должны идти безостановочно и надеяться, что им не приспичит посрать, когда на них уже висит два предупреждения. Ты тупой, Гэррети. И ты, и я, и Пирсон, и Баркович, и Стеббинс, — все мы идиоты. Скрамм идиот потому, что он думает, будто все понял, хотя ни черта он не понимает. Олсон идиот потому, что слишком многое понял слишком поздно. Да, они животные. Но с чего ты взял, что это делает нас людьми?
Воздух закончился у него в легких, и он замолчал.
— Вот, — сказал он. — Ты идешь, и меня заставил идти. Минипроповедь №342 из шести тысяч и тэдэ и тэпэ. Возможно сократила мне продолжительность жизни часов на пять, если не больше.
— Зачем же ты тогда это делаешь? — спросил Гэррети. — Если ты так много понимаешь, и так в этом уверен, зачем же ты это делаешь?
— Затем же, зачем мы все это делаем, — сказал Стеббинс, улыбаясь мягко, почти нежно. Его губы запеклись на солнце, но других отпечатков дорога на на его лице не оставила, и вообще он выглядел непобедимым. — Мы хотим умереть, вот почему мы здесь. А зачем еще, Гэррети? Зачем еще?
Глава восьмая
Рей Гэррети тщательно закрепил пояс с концентратами у себя на талии, и твердо пообещал себе, что ничего не будет есть как минимум до 9:30. Но это обещание было не так-то просто выполнить: желудок сердито бурчал, требуя своего, а другие Идущие вокруг лихорадочно праздновали окончание первых суток.
Скрамм что-то весело, но невнятно говорил, набив рот сыром. Бейкер достал свою баночку оливок — настоящих оливок — и с частотой пулемета забрасывал их в рот одну за другой. Пирсон давился крекерами, густо намазав их рыбным паштетом, а МакФриз медленно ел паштет куриный — его веки были таинственно полуопущены, так что с равной вероятностью он мог испытывать невыносимую боль, или находиться на вершине удовольствия.
Еще два человека ушли между восемью тридцатью и девятью часами; одним из них был Уэйн, за которого столько миль назад болел работник автозаправки. Но все же они прошли 99 миль, и потеряли только 36 человек. Разве это не прекрасно? думал Гэррети, чувствуя как его рот наполняется слюной при виде МакФриза, который выдавил остатки паштета себе в рот и отбросил пустой тюбик прочь. Супер. Чтоб вы все сдохли.
Подросток в широких джинсах обогнал домохозяйку средних лет, которая тоже бросилась за пустым тюбиком МакФриза: тот, хотя и перестал приносить пользу, начал новую жизнь в качестве сувенира. Домохозяйка стояла ближе, но подросток оказался проворнее и обошел ее на полкорпуса.
— Спасибо! — крикнул он МакФризу, подхватив добычу, и подбросил тюбик в воздух.
Он убежал обратно к друзьям, размахивая трофеем. Домохозяйка проводила его мрачным взглядом.
— А ты почему ничего не ешь? — спросил МакФриз.
— Я лучше подожду.
— Подождешь чего?
— Девяти тридцати.
— Спасибо! — крикнул он МакФризу, подхватив добычу, и подбросил тюбик в воздух.
Он убежал обратно к друзьям, размахивая трофеем. Домохозяйка проводила его мрачным взглядом.
— А ты почему ничего не ешь? — спросил МакФриз.
— Я лучше подожду.
— Подождешь чего?
— Девяти тридцати.
МакФриз смерил его задумчивым взглядом:
— Старый добрый самоконтроль?
Гэррети пожал плечами, готовый к новому всплеску сарказма, но МакФриз только молча смотрел на него.
— Знаешь что? — наконец спросил он.
— Что?
— Если бы у меня был доллар... один доллар, не больше... я бы поставил его на тебя, Гэррети. Мне кажется, у тебя есть шанс выиграть.
Гэррети застенчиво рассмеялся:
— Сглазить меня хочешь?
— Чего?
— Ну, сглазить. Все равно что сказать питчеру, что игра будет сухой[30].
— Может и так, — сказал МакФриз и вытянул руки перед собой — они едва заметно дрожали. МакФриз нахмурился, безуспешно пытаясь взять над ними контроль. Взгляд у него был полубезумным. — Надеюсь, Баркович скоро выкупит свой билет, — пробормотал он.
— Пит?
— Что?
— Если бы у тебя был шанс все сделать заново... и если бы знал, что зайдешь так далеко, и по-прежнему будешь идти... ты бы пошел?
МакФриз опустил руки и уставился на Гэррети.
— Ты шутишь что ли?
— Нет, я серьезно.
— Рей, я не думаю, что пошел бы, даже если бы Мейджор приставил мне пистолет к яйцам. Это в принципе то же самоубийство, только обычное самоубийство не тянется так долго.
— Правда, — сказал Олсон. — Сущая правда.
И улыбнулся пустой концлагерной усмешкой, от которой по животу Гэррети пробежали мурашки.
Десять минут спустя они прошли под огромным красно-белым транспарантом с надписью: 100 МИЛЬ! ТОРГОВАЯ ПАЛАТА ПЛАНТАЦИИ ДЖЕФФЕРСОНА ПОЗДРАВЛЯЕТ ВАС! МЫ ПОЗДРАВЛЯЕМ ЧЛЕНОВ "КЛУБА ПЕРВОЙ СОТНИ" ЭТОГО ГОДА!
— Есть у меня одно место, куда они могут засунуть свой "Клуб первой сотни", — сказал Колли Паркер. — Глубокое, коричневое, и солнце туда не заглядывает.
Как-то вдруг редкие островки молодых сосен и елей, обрамлявшие до сих пор дорогу неряшливыми пятнами, исчезли, скрытые первой по-настоящему огромной толпой. Оглушительный приветственный рёв поднялся, как только группа показалась в поле зрения, и за первой волной сразу последовала вторая, и еще одна. Так же прибой бьется о скалы. Тут и там мелькали ослепительные вспышки. Ярко-оранжевые нейлоновые канаты были протянуты вдоль обочин, но кроме них толпу сдерживали еще и полицейские. Один из них как раз сражался с каким-то вопящим пацаном. У пацана было запачканное лицо и сопливый нос, в одной руке он зажал игрушечный самолет, а в другой — блокнот для автографов.
— Бог ты мой! — крикнул Бейкер. — Вы только гляньте на них, вы только посмотрите на них!
Колли Паркер махал руками и улыбался, но когда Гэррети подошел поближе, то услышал, что именно он кричит толпе:
— Рад видеть вас, вы, чертова толпа долбаных придурков! — широкая улыбка и взмах рукой. — Как вы там, мамаша МакКри, чертова страхолюдина? Ваше лицо и моя жопа — что за невероятное сходство! Как поживаете?
Гэррети прижал руки ко рту и истерически засмеялся. Мужчина в первом ряду с табличкой, на которой было небрежно написано имя Скрамма, расстегнул молнию куртки. Чуть подальше толстуху в нелепом желтом летнем костюмчике выпихивали назад три студента с бутылками пива. Толстушку жерновами перемелет, подумал Гэррети и рассмеялся еще сильнее.
Да у тебя же сейчас истерика будет, господи, не дай ей тебя захлестнуть, вспомни о Гриббле, и не дай... не дай ей... не дай...
Но истерика накатывала неотвратимо. Сумасшедший хохот вырвался из него, и вот уже его желудок скрутило узлом, а в легких кончился воздух, и он шел теперь согнувшись чуть ли не пополам, и кто-то что-то ему говорил, орал на него, пытаясь перекричать толпу. Это был МакФриз.
— Рей! Рей! Что с тобой? Ты в порядке?
— Они смешные! — он едва не рыдал от смеха. — Пит, Пит, они такие смешные, просто... просто... они невероятно смешные!
Хмурая девочка в грязном сарафане сидела прямо на земле. Она надула губки и сдвинула брови. Когда Гэррети проходил мимо, она скорчила ужасную рожу, и он едва не упал со смеху — и получил предупреждение. Это было странно — несмотря на весь шум, он по-прежнему отчетливо слышал предупреждения.
Я могу умереть, подумал он. Я могу умереть от смеха, ну разве не умора?
Паркер продолжал ослепительно улыбаться, приветственно махать руками и раздавать проклятия зрителям и репортерам вокруг, и это было самым-самым смешным. Гэррети упал на колени и был предупрежден во второй раз. Он продолжал смеяться — короткими, лающими смешками: большего его несчастные легкие уже не выдерживали.
— Его вырвет! — закричал кто-то в неимоверном восторге. — Гляди, Элис, его сейчас вырвет!
— Гэррети! Гэррети, мать твою так! — кричал МакФриз. Он просунул руку Гэррети подмышку, крепко обхватил его за спину и, сильно рванув, каким-то чудом поставил его на ноги. Гэррети, шатаясь, снова пошел.
— О боже, — задыхаясь, выдавил Гэррети. — Господи, они просто убивают меня. Я... я не могу...
Он снова сорвался в слабое, дребезжащее хихиканье, его колени подогнулись, МакФриз рванул его за рукав так, что тот порвался, и этим снова вернул Гэррети в вертикальное положение. Они оба получили предупреждения. Это мое последнее, смутно подумал Гэррети. Я отправляюсь в сказочное царство. Прости, Джен, я...
— Давай же, тюфяк, я не могу тебя тащить! — прошипел МакФриз.
— Я не смогу, — прошептал Гэррети. — У меня закончилось дыхание, я...
МакФриз дважды врезал ему по лицу — ладонью по правой щеке, тыльной стороной руки — по левой. И пошел быстро, не оглядываясь.
Смех ушел, но теперь его внутренности превратились в желе, легкие были опустошены, и, казалось, никогда не смогут наполниться снова. Он шел вперед нетвердой походкой, раскачиваясь, словно пьяный, и пытался вернуть дыхание. Перед глазами танцевали черные точки, и частью сознания он понимал, насколько близок к обмороку. Одна его нога зацепилась за другую, он споткнулся, едва не упал, но каким-то образом сумел сохранить равновесие.
Если я упаду, я умру. Я уже не встану.
Они следили за ним. Толпа следила за ним. Крики и вопли свелись до приглушенного, почти эротического шепота. Они ждали, когда он упадет.
Он шел вперед, сосредоточившись теперь на том, чтобы ставить одну ногу впереди другой. Как-то в восьмом классе, он прочитал рассказ[31] одного писателя по имени Рей Бредбери; в этом рассказе говорилось о толпах, которые собираются на месте катастроф, о том, что лица в этих толпах всегда одинаковые, и что они всегда знают, будет раненый жить, или умрет. Я еще немного поживу, сказал им Гэррети. Я еще поживу. Я еще немного поживу.
Он заставил себя идти размеренно, отсчитывал мысленно ритм. Выкинул из головы все лишнее, даже Джен. Жара, Колли Паркер, Фрики Д'Алессио — все это для него перестало существовать. Даже непрекращающаяся тупая боль в ступнях, даже ненормально твердые мышцы в районе подколенного сухожилия. Одна мысль билась в его голове, подобно гигантским литаврам. Подобно сердцебиению. Поживу еще. Поживу еще. Поживу еще. Пока слова не утратили смысл и не перестали что-либо означать.
Из этого состояния его вывели звуки выстрелов.
В окружающей тишине звук прозвучал совершенно оглушительно, и Гэррети услышал, как кто-то закричал. Ну, теперь ты знаешь, подумал он, времени как раз хватает, чтобы услышать выстрелы, услышать собственный крик...
А потом он задел ногой маленький камешек, и была боль, и это не он купил билет, это был 64-й, приятный улыбчивый парень по имени Фрэнк Морган. Теперь Фрэнка Моргана стаскивали с дороги. Его очки зацепились дужкой за одно ухо и, подпрыгивая, волочились за телом. Левая линза была разбита.
— Я не мертв, — изумленно сказал Гэррети. Шок накрыл его теплой синей волной, угрожая снова превратить его ноги в воду.
— Не мертв, а должен был быть, — сказал МакФриз.
— Ты спас его, — сказал Олсон так, что это прозвучало как проклятие. — Зачем ты это сделал? Зачем ты это сделал? — его глаза сияли пустотой как начищенная дверная ручка. — Я бы убил тебя, если б смог. Я ненавижу тебя. Ты умрешь, МакФриз. Подожди и увидишь. Господь поразит тебя насмерть за это. Господь поразит тебя насмерть, ты, говно.
Его голос был бесцветным и слабым. Гэррети почти чувствовал исходящий от него запах смерти. Он зажал себе рот ладонями и застонал. Правда в том, что запах смерти исходит от них всех.