Ночью в 30-градусный мороз вы выезжаете из тайги и вдруг видите за стеклянной стеной академического центра сюрреалистические полотна – незабываемое впечатление!
В это же время новосибирские ученые стали тревожить кремлевскую иерархию неожиданными социологическими и статистическими исследованиями. Социология и статистика, если и существуют в СССР, то только в каких-нибудь сверхсекретных учреждениях. Открытая статистика служит лишь одной цели – прославлению социалистических достижений.
И вдруг эти докучливые новосибирцы со своими неприятными цифрами и выводами.
В Академгородке в течение нескольких лет существовал единственный за всю историю СССР свободный дискуссионный клуб. В кафе «Интеграл», как бы имитируя фехтовальные дуэли, физики и математики обсуждали правомочность однопартийной системы.
Буйство свободы достигло своего апогея, когда молодые ученые вышли на ежегодную демонстрацию в день the official holidays in USSR under the slogan of the pre-revolution multi-parties’s parliament Duma. Ostensibly it was explained as a carnival levity, but as a matter of fact that was an eloquent reminder of the short period (1905–1917) of a relative Russian democracy. This (courage) challenge brought about (spurred) and enormous scandal in Siberia, a land never been lenient to liberal ideas whatsoever. By the end of the Sixties the regime has managed a series of the political trial in order to threaten the domestic along USSR dissent. In respond the scientists and the writers had launched unprecedented in Soviet history a nation-wide campaign of the «protest letters»[826].
Образы этого изначального советского диссидентства прочно соединены с наукой, причем с самыми передовыми ее формами – ядерной физикой, математикой, социологией. Диссидентов иногда изображают чудаками не от мира сего, эдакими современными донкихотами, между тем, поиски потерянного рыцарства у диссидентов сочетаются с попыткой внедрения здравого смысла и прагматического расчета в мире тоталитарной идеологии с ее системой атавистического идолопоклонничества.
Помню, однажды в Москве зашел в нашей компании странный спор: кто смелее – космонавт или диссидент? Внешне вроде бы звучит по-детски, как бы развитие спора о том, кто сильнее – кит или слон. На самом деле речь идет о серьезном сопоставлении двух типов смелости. Отрыв от земного притяжения, выход в космос и отрыв от «единодушного одобрения», выброс собственных души и тела в опасный мир несогласия и протеста… Кто является истинными героями современной России? Вопросительный знак сейчас – это уже, в обществе, где не было вопросов, – награда, не меньшая, чем медаль Героя Советского Союза.
1979 (?)
Василий Аксенов Как Сцилла и Харибда
Во время учебы в Ленинградском медицинском институте мне пришлось участвовать в атомном учении. Это было в 1955 году на Балтике, возле Кронштадта.
Август, жара, на горизонте силуэт старого линкора. Над ним должно было подняться грибовидное облако атомного взрыва. Предстояла отработка операции спасения остатков экипажа. На берегу были разбиты палатки полевых госпиталей, операционные и пункты дезактивации. Мы, студенты, облаченные в морскую форму, входили в регулярные отряды. В ожидании команды несколько сот молодых парней лежало на досках пирса, на прибрежных камнях, загорали, рассказывали анекдоты. Офицеры лениво бродили среди своих частей. Все было организовано из рук вон плохо.
Наконец взрыв, гриб и взрыв хохота. Отряды побежали к катерам и шлюпкам и поплыли к «пораженному» линкору. На огромном корабле в двух-трех местах полыхали имитированные пожары. Вода вокруг кишела «спасающимися». День был жаркий, и матросы наслаждались, никак не хотели спасаться, плескались, кувыркались, «топили» друг друга. Мы, приплывшие их спасать, хохотали и тоже норовили свалиться в воду. Огромный «шухер», или, как в Америке говорят, «great fun», презабавнейший водный карнавал на ласковых августовских водах Финского залива, который в тот день вполне заслуживал своего легкомысленного прозвища «Маркизова лужа». Готов ручаться, что никому и в голову не приходило думать о зловещей подкладке этой военной забавы.
К тому году астральные мраки над Землей слегка рассеялись. Умер Сталин, открылись ворота Гулага, кончилась корейская война, выведены были войска из Австрии, впервые артикулировалась немыслимая для свирепой идеологии теза «мирного сосуществования». Видимо, все в мире почувствовали облегчение, приток кислорода, и молодые советские матросы на атомных учениях не были исключением. Никто не относился к этому делу серьезно. Сама суть военной деятельности была как бы поставлена под вопрос. В России начался расцвет нового литературного поколения. А ведь еще три года назад ждали начала мировой войны и атомных бомбардировок всерьез.
Я думаю, что и в будущем нас еще ждут времена размыва астрального мрака, времена неожиданных вдохновений и расцвета искусств. Толчки к просветлению могут быть самые разные, включая и художественной природы, фильм, новая музыка или какой-нибудь, например, роман. Ведь существует же мнение, что в 1960 году человечество было отвращено от мировой войны ансамблем Beatles и кинофильмом «Доктор Живаго».
Сейчас все воспринимается серьезно и мрачно, просветов как будто нет. Плохой фильм Day after[827] поверг множество людей в оцепенение. Не нужно обладать слишком сильным воображением, чтобы представить, как на твоем собственном горизонте вдруг начинают подниматься ошеломляющие грибы, как это произошло в фильме на горизонтах города Лоренс. Сила массового искусства такова, что иные зрители высказывались в том смысле, что за сорок лет впервые они почувствовали подлинный ужас атомной войны, а ведь в этот срок, как-никак, входит трагедия Хиросимы. «Подлинность» этого ужаса, может быть, состоит в ощущениях того, что любая следующая минута может оказаться этой минутой. И все-таки полного оцепенения не происходит, человечество, к счастью, еще не парализовано этим вечным страхом. Мысль о вероятности атомной войны можно сравнить с мыслью о неизбежности собственной смерти. Идея неизбежного конца почему-то все-таки не парализует человека. Может быть, потому, что кроме страха, в нем еще живет Дух Божий? Если что-то нас и спасет от атомной катастрофы, это будет не страх, а Дух Божий, то есть ощущение – пусть хотя бы и смутное, теряющееся в ежедневной рутине, в детских грехах, в атеистической нашей суете – Высшего промысла. Постоянно присутствующий элемент этого сложного состояния – это чувство человеческого достоинства.
Литературу я полагаю тоже частью Божьего промысла. Основная ее функция в наши дни, с моей точки зрения, не изменилась. Она состоит не в отражении видимого мира, а в его расширении или, если угодно, обогащении. Даже и фотография (искусство, кстати говоря, чрезвычайно таинственное) не отражает видимый мир, но добавляет к нему свои образы, как бы сгустки космической праны. Что же говорить о литературе! Даже самое мастерское описание, скажем, березовой рощи никогда не станет этой рощи отражением, но останется описанием. Рассказ, роман, поэма появляются поначалу в нашей жизни, как UFO[828], неопознанные летающие объекты, и остаются в ней, наделенные теми же правами, что и деревья. Они так же непознаваемы в своей сути, как и березовая роща, как и каждое дерево в отдельности. Борьба за существование литературы это, по сути дела, борьба за сохранение окружающей среды.
С этой точки зрения современная русская литература являет собой уникальный пример борьбы против загрязнения вульгарными теориями тоталитарной идеологии. Я не могу согласиться с теми, кто считает, что литература в современном мире стала расслабленной, потеряла свою жизненную силу и влияние. В русской ее части мировая литература сейчас чревата возможностью нового Ренессанса. Влияние ее на умы и чувства сограждан, даже идущее из изгнания, велико, а самое главное – она, кажется, уже проходит через радиоактивное поле марксистско-ленинской вульгарности. Опровергая вульгарнейший из вульгарных тезисов, гласящий, что литература является не чем иным, как «боевым отрядом помощников партии», русская словесность осознает себя сейчас в формуле «существование равняется сопротивлению»[829]. Это, разумеется, не означает вывернутой наизнанку вульгарности с ее пафосом боевых действий, ибо вывернутая наизнанку эта формула читается как «Сопротивление – это существование». Писать, не терять азарта, добавлять кое-что к березовым рощам России!
Сказав, что основная функция литературы в наше время не изменилась, я не хочу утверждать, что не изменилось ее значение. Романы, как и другие творческие акты, делают для дела мира больше, чем пацифистское движение, которое, увы, часто становится лишь пешкой в политической игре.
Литература своим присутствием ставит под сомнение банальное деление общественной мысли на «левое» и «правое». Взамен предлагаются другие измерения, более высокого порядка; предположим, «справедливость», «красота», «ирония»… Речь, по сути дела, идет о том, сможет ли человечество сделать следующий шаг от обанкротившихся теорий XIX века к новому веку, в котором наука, технология и искусство предлагают неожиданную формулу равенства. «Левое» и «правое» с ревом сталкиваются перед нами, как Сцилла и Харибда. Сможем ли проскочить?
В этот решительный, хоть и не окончательный момент (кто знает, что еще ждет землян впереди) литературе, на мой взгляд, следует стремиться к над-национальному, над-политическому, к космополитическому состоянию.
Говорят о том, что предчувствие атомной войны означает конец идеи бессмертия. Что же, однако, заключалось изначально в этой идее: бесконечное путешествие человеческого семени или что-то еще, нечто более грандиозное?
Василий Аксенов Матушка-Русь и игривые сыночки[830]
Один мой американский приятель как-то рассказал о забавном рекламном трюке Playboy. В течение нескольких лет он выписывал этот журнал.
За недостатком времени ни один номер не прочитывал целиком, но пролистывал, как только вынимал из почтового ящика.
Ему особенно нравились карикатуры с подписями всякий раз на «грани», но никогда эту грань не переходящие, а также интервью и, конечно же, фотографии девушек. Мой приятель был гедонист. Вдруг он заметил, что уже год не платил за подписку, а журнал все продолжает исправно прибывать. Playboy явно не хотел терять подписчика.
Наконец пришло письмо с напоминанием, выдержанным в самой деликатной манере: «Сэр, одна из девушек напоминает Вам о подписке».
Замечательно индивидуальный подход к одному из миллионов поклонников. Подразумевается, что читатель среди множества глянцевитых отражений дивных тел все-таки выбирает «одну из девушек», свой эротический идеал, как бы влюбляется в нее, то есть как бы даже вступает с ней в своеобразные личные отношения. Стало быть, именно у этого вашего персонального фантомчика как бы больше прав деликатно напомнить о вполне умеренной плате за подписку. Сугубо западный и, я бы даже сказал, несколько старомодный в нынешнем массовом навале подход: индивидуализация клиента, то есть вещь у нас на Руси категорически непривычная.
Установившиеся на Руси нравы и порядки, и особенно в их советско-большевистском варианте, как бы опровергали право человека на эротические увлечения. Формула классика СР «человек рожден для счастья, как птица для полета» использовалась для утверждения лишь «роевого», сиречь массового, державного полета, но уж никак не личного ночного парения в поисках эротических бликов. Между тем иные птицы, как, скажем, чайки или цапли, с риском для жизни перелетали государственные границы на любовные свидания.
Секс никогда не был желанным гостем в тоталитарном обществе, поскольку отвлекал от массовых задач. Коммунистические утописты первых лет революции вроде Александры Коллонтай и Владимира Маяковского все еще пытались оживить мертворожденные концепции лишенных ревности, но полных пыла «новых людей», однако пресловутая «любовь пчел трудовых» все больше склонялась к антиутопии Евгения Замятина с ее «розовыми билетиками», распределяемыми государственными органами для любовных свиданий. Сейчас все советское быстро забывается, однако невредно будет вспомнить, что еще совсем недавно все проявления западного гедонистического индивидуализма огульно охаивались как «порнография». Оруэлловская «Антисексуальная лига молодежи», хоть и была гиперболической метафорой, не так уж далеко ушла от советской концепции секса только лишь как средства для продолжения рода, создания нового поколения строителей и бойцов.
Одним из удивительных постулатов советской власти стало полное отрицание эротической жизни для советского человека за пределами родины. В частности, и не в последнюю очередь, это касалось матросиков, которым волей-неволей приходилось выходить в противоестественные несоветские пространства. Из столетия в столетие было известно во всех портах, что матросики, оголодав после плавания, что-то ищут в припортовых кварталах. Советский моряк внес коррективы: его это «что-то» не интересовало. Какой-нибудь «корабль науки» мог целый год находиться в далеких водах, заходить в порты за водой и продовольствием, однако экипажу предлагалось начисто забыть о женщинах. Парадоксально, но журнал Playboy мог бы тут оказать услугу помполиту, предложив фотографии вместо живых разносчиц буржуазной морали, однако и эта отдушина была наглухо забита партийной дерюгой: идеологически журнал был опаснее девушек.
В одной своей книжке я рассказал со слов очевидца о скандале на грозной плавединице Черноморского флота. Здесь будет к месту припомнить эту историю.
Советский крейсер, выполняя «визит доброй воли», стоял в средиземноморском порту. Моряки, разбитые на группы во главе с политработниками, сходили по трапу на берег, чтобы «гордо нести достоинство советского человека». Возвращавшихся встречали помощник командира по политчасти и специальный наряд, проверявший матросские запазухи и штаны – нет ли чего лишнего. Тревога! Из какого-то клеша извлечен агент американского империализма, журнал Playboy! Вся смена построена на верхней палубе. «Помпа» произносит яростную речь, клеймит тех, кто запятнал плейбойским позором краснознаменный крейсер, потом начинает вырывать из журнала страницы и пускать номер по ветру.
Матросы мрачно смотрели, как улетают фотографии отменных девиц, любовно отобранные редакцией для развлечения мужчин планеты, и не в последнюю очередь для личного состава военно-морских сил, вне зависимости от политической принадлежности. По рядам проходило глухое ворчание. Крейсер в тот день был на грани восстания. «Мисс Август» в сетчатых чулочках могла оказаться детонатором взрыва почище пресловутого котла с борщом на борту броненосца «Потемкин». По приказу вернувшегося с берега командира был устроен просмотр кинофильма «Кавказская пленница». Власть идиотов рождала множество анекдотов на сексуально-идеологические темы. Про анекдоты часто говорят, «кто же их сочиняет», однако иногда они рождаются спонтанно в юмористических обстоятельствах. Как-то мне пришлось присутствовать при зарождении одной такой истории, которая потом неоднократно возвращалась ко мне уже в качестве анекдота.
Это было в Риме в 1965 году. Тридцать лет назад, о, Юпитер! Там шел конгресс писателей на тему «Европейский авангард вчера и сегодня». Однажды после заседания под вечер трое молодых еще тогда писателей, Юстинас Марцинкявичус, Василь Быков и ваш покорный слуга, прогуливаясь по улицам, забрели в сомнительный район. В Риме той осенью мне все время казалось, что вокруг мелькают знакомые лица. Только позднее я догадался, что это были отражения итальянского кино, вернее, наоборот: кино, бывшее тогда в периоде неслыханного подъема, мастерски отражало жизненные типы. Так и в этом «сомнительном районе» девушки на улицах были знакомы: будучи проститутками, они напоминали проституток из фильмов Феллини.
Даже отдаленно нельзя было назвать этих особ красавицами, да и в манекенщицы они со своими преувеличенными частями тела не годились. Скорее уж они были колоссально вульгарными, но довольно добродушными дурнухами. «Эй, пошли, рагаццо!» – кричали они нам. «Айда позабавимся!»
«Но, но, ну сом ле коммунисте», – отшучивались мы на своем своеобразном франко-итальянском языке.
«Мы тут все коммунисте!» – восклицали девушки. К нам уже тянулись настойчивые руки со всякой всячиной под ногтями.
«Эскузо, эскузо, ну сон коммунисто совьетико!» – оборонялись мы.
«Виво совьетико! – кричали они. – Дадим скидку!». Кто-то из нас нашелся: «Ну сон коммунисто совьетико импотенто!» Только тогда девицы с хохотом отстали.
Возникший спонтанно анекдот пользовался большим успехом, потому что он был основан на реалиях советской жизни. Тоталитарщина отрицала тот феномен, который мы иногда называем «мужским клубом». В огромном городе Москве мужчинам негде было собраться выпить пива, как только лишь вокруг страшных рубероидных палаток на пожелтевшем от отлива снегу. Бутылку водки можно было разлить только на задах заплеванных «гастрономов». Негде было сыграть на бильярде, заключить пари, поболтать о спорте, о политике, о женщинах. Что уж говорить о Playboy: случайно попавшая на просторы родины чудесной копия журнала казалась инопланетным вестником. Как-то раз меня пропустили вперед гигантской очереди на техобслуживание только лишь потому, что на заднем сиденье моих «Жигулей» лежал номер Playboy: мастерам не терпелось полистать этот орган международного «мужского клуба».
Начиная с детского сада, мальчикам внушалась идея, что следует остерегаться чего-то позорного, связанного с нижними этажами тела. В студенческие годы в госпитале Балтийского флота мне пришлось быть помощником полковника медицинской службы Пыльникова. Военный этот целитель запугивал больших детей, матросов, срывал со стены девичьи головки, делал вид, что заглядывает в какие-то несуществующие анализы: «Опять сперматозоиды в моче?! Онанируете, мерзавцы?!» Вооруженные силы, да и вообще все общество, рассматривались как огромный монашеский орден с настоятелем Сусловым Михаилом Андреевичем во главе.