Кстати, и сегодня еще существует эта ханжеская тенденция. Не далее как летом 1994 года я смотрел по телевизору, как напутствует выпускников военного училища новый политрук, православный батюшка. «Солдаты – это монахи» – таков был главный тезис его выступления. Между прочим, этот любопытный батюшка, коснувшись многих аспектов воспитания будущих воинов, не нашел места только для одного, казалось бы, важного для священника аспекта религии.
Трудно, конечно, не полагать секс проявлением первородного греха, но однако не атеистическому же государству заниматься этого греха искоренением. Вся биологическая жизнь, в конце концов, возникла в результате первородного греха, но раз уж мы живем, как мы можем не считать эротические радости Божьим даром? Советская же действительность с ее унылым ригоризмом и серостью превращала романтику в мышиную возню, вызывала депрессию и преждевременное увядание либидо.
Конечно, советское пуританство возникло не на пустом месте. Корнями оно уходит к вечной российской мрачноватой, сковывающей личность традиции. Дионисийские игрища и римские сатурналии с трудом проникали в наш суровый край. Карнавалы раннего Ренессанса с их духовной и телесной раскованностью отражались в нашей культуре лишь иносказательно. Порой это, впрочем, было чрезвычайно красиво, поскольку в народе российском всегда были люди с артистическим чувством, и древние россы не являлись исключением.
Привлекательным воплощением этого чувства в поэзии XII века является образ красавицы-княгини Ярославны, что «кычет» по своему ушедшему красавцу-мужу, прилепившись к сторожевой башне, этому извечному фаллическому символу.
Замечательной аллегорической фигурой древней мифологии стал российский Гаргантюа, гигант Илья Муромец. Известно, что он в течение тридцати лет все лежал, а потом вдруг встал, да так, что все вокруг зашаталось, словно получил вдруг хороший заряд бодрости в виде свежего номера Playboy.
Очень любопытной и, может быть, еще не до конца понятой маской предстает в веках печально известный Соловей-разбойник с его испепеляющим свистом.
И уж совсем неожиданно возникает в исторической мифологии образ среднерусской княгини Улиты, этой нашей Мессалины Титании, что рыскала со своим псом по имени Выжлец в поисках бесчисленных любовников.
В XVII веке волна Ренессанса докатилась и до нашей мерзлой земли. На этой волне Москва заполнилась множеством в основном анонимных сатирико-эротических повестей. Трудно найти более «плейбойскую» историю, чем «Похождения Фрола Скобеева», худородного дворянина, который, переодевшись и притворившись «красной девицей», пролез в опочивальню к дочери московского боярина-стольника Нардина-Нащокина.
В многочисленных парафразах на этот сюжет мы можем найти забавные иносказательные, сугубо «плейбойские» частушки, куплеты и песенки.
Или:
Или:
А чего стоит игра в тереме у Аннушки Нащокиной, когда Фрол-«Лукерьюшка» изображает страшного усатого «турку»: двойная, если не тройная, маска в стиле «комедия дель арте».
С внедрением в России западной, особенно французской, культуры нравы страны стали смягчаться еще больше. Большую роль в создании игровой стихии балов, летних маскарадов и, что особенно важно, в возникновении русской романтической поэзии сыграли французские вина, в частности шампанское, коего в первой четверти XIX века потреблял больше, чем Париж. Осмелюсь тут предложить свои собственные вирши из еще ненапечатанного сочинения «Тост за шампанское».
Поколению, отравленному «Солнцедаром», полезно было бы в своем воображении возродить образы «прошампаненных» первых русских «плейбоев» байронического наклонения, забубенных гусар и романтических поэтов, воспевших «русскую красавицу».
Интересно, что параллельно с вдохновенными строками высокой и жаркой любви в этой среде возник и жанр, так сказать, «безнравственной» пародии, что характерно для карнавала, когда наиболее сакральные темы временами становятся предметом безудержного и вызывающего веселья. Стихи Баркова и шалости Пушкина, вроде нашумевшей «Гавриилиады», развеивали хмарь «звериной серьезности» имперских столиц.
Интересно, что эта «безнравственность» в виде высокой метафоры проникала и на страницы открытой литературы. Достаточно вспомнить хотя бы гоголевских красоток, превращающихся в кошек и обратно, или ведьму из «Вия», которую Хома Брут загнал опять же до превращения в неслыханную умирающую красавицу. Не говоря уже о шедевральном «Носе», милостивые государи, не говоря уже о нем.
Вспоминая о российском «плейбойстве» прошлого века, нельзя, конечно, обойти стороной цыганский табор. Байронический герой, особенно в провинциальных гарнизонах, грезил экзотикой, югом, гомерическими страстями, в то время как повседневная жизнь предлагала ему хмурое небо, тоскливые лики начальников и подчиненных, набор зажеванных фраз и свод тошнотворных правил. И вдруг появлялась сама экзотика в виде толпы столь необычных смуглых людей, веселых плутов, существ совсем иного ритма, если вообще можно говорить о ритме в контексте российской бытовщины. Что бы мы делали без цыган, хотел бы я знать, без всех этих «троек с бубенцами», «лунных ночей», «подруг семиструнных», без трясущихся в танце голых плечей, смуглых рук с бубном над головой, без цыганской синкопы, когда медлительная величальная вдруг взрывается бешеным ритмом апофеоза жизни? Странное живучее бродячее племя, само Провидение послало тебя на Север, чтобы развеять «поросячье ненастье» бесконечных равнин: так сказал бы и сам Гоголь. Недаром враги человечества хотели извести не только евреев, но и цыган.
И на протяжении всех поколений девятнадцатого века другом цыган был молодой российский байронит, тот, кто нередко служил в гусарах, а потому, даже и не служа, именовался «гусар». В каком-то, и даже весьма определенном, смысле это слово в те времена было аналогом современному «плейбою». Даже ведь и глагол был произведен – «гусарствовать», то есть «плейбойствовать». Был в нем, конечно, и иронический оттенок, но ведь и «плейбой» немыслим без самоиронии. Ирония эта, однако, нисколько не умаляла одно понятие, основательно забытое в наше время, понятие мужской чести. При всем его игровом, но не игривом, наклонении «гусара» отличает рыцарское отношение к женщине как к объекту своего постоянного внимания. И вот теперь мы подходим к уникальнейшему периоду нашей истории, десятилетиям наивысшей российской европеизации, к так называемому «серебряному веку». Здесь перед нами предстает галерея «плейбоев» совсем нового, почти современного типа, ранних авиаторов, Those Magnificent Men with Flying Machines[832], кожаные куртки и шлемы с большими очками, длинные шарфы и клетчатые брюки. Эти люди жили почти уже на западную ногу среди коммерческих реклам, предлагавших почти те же товары, что и современный Playboy: табак, крепкие напитки в красивых бутылках, одеколон, обувь охотничьего типа и «штиблеты», предохранительные средства, афродизиак, автомобильные шины, английские костюмы и Le Ваr Américain.
Как-то, я помню, для кинодела просматривал «Синий журнал» 1913 года и натолкнулся на замечательную фотографию во всю страницу. На этажерочке «фармана» сидит красивая петербуржка в новомодных «юбко-штанах», Текст гласит: «Новая одежда, жюп-кюлот! Очень удобно для полета на аэро!» Легко можно было себе представить эту героиню обнаженной. Тоже очень удобно для полета на аэро, особенно над Россией.
Как-то, я помню, для кинодела просматривал «Синий журнал» 1913 года и натолкнулся на замечательную фотографию во всю страницу. На этажерочке «фармана» сидит красивая петербуржка в новомодных «юбко-штанах», Текст гласит: «Новая одежда, жюп-кюлот! Очень удобно для полета на аэро!» Легко можно было себе представить эту героиню обнаженной. Тоже очень удобно для полета на аэро, особенно над Россией.
После всего сказанного можно сделать парадоксальное предположение, что Матушка-Русь давно уже созрела для Playboy. Юноши пятидесятых годов, к которым принадлежал и ваш покорный слуга, почти немедленно узнали о возникновении этого журнала в стране закатной золотой пыли, в Соединенных Штатах Америки. Любопытно, что замечательное начинание Хью Хефнера совпало с одной из главных дат в современной истории России, а именно с неожиданной в контексте космогонии кончиной Сталина Иосифа Виссарионовича. Новая эра двадцатого века провозглашала: «Тиран умер, да здравствует Playboy!»
Закованные «железным занавесом» стиляги Москвы и Питера, юный народ с напомаженными башками, в узких брюках и огромных башмаках были, по сути дела, готовой аудиторией народившегося в 1953 году журнала. Не видя еще ни одного номера, они обсуждали эту новость, просочившуюся по волнам эфира. Всегда в ту пору меня поражали западная тяга и упорство наших «всезнаек», и до сих пор с теплым чувством я вспоминаю тогдашние наивные восторги и лужи российского невежества, в которых фигурально и буквально разъезжались наши ноги.
Совсем недавно из американского художественного фильма я узнал, что в нацистской Германии конца тридцатых годов существовало похожее молодежное движение, называвшееся «swing kids». Вдруг среди гитлеровской свистопляски молодежь стала увлекаться модами лондонской Пикадилли и американским джазом. Идеологическая власть взбесилась. Удивительно, как много оказалось похожего между фашистским Гамбургом и советским Ленинградом. Биг-бэнд, исполняющий джиттербарг, переходил на венский вальс при появлении народной дружины, то бишь патруля гитлерюгенд. На пластинку с именем Дюка Эллингтона наклеивалась для маскировки этикетка саксонских народных танцев. Дружинники избивали прозападных юнцов. В конце фильма юнцы, подняв руки в арийском приветствии, вместо ожидаемого «Хайль Гитлер!» провозглашают «Хайль свинг!».
Журнал Playboy – это институт эпохи свинга, ему уже 42 года. Можно только поражаться, как за такой долгий срок он не растерял своих изначальных свойств «натурального продукта». Еще больше можно поражаться тому, что он до сих пор не утратил своего места в современном мире, напротив, постоянно укрепляясь, захватывает теперь все большие территории к востоку от рухнувшей Берлинской стены, а впереди еще Корейская Народно-Демократическая Республика. Еще один удивительный аспект этого издания состоит в том, что при всем гигантском размахе плейбойской индустрии она все еще сохранила традиции индивидуального подхода к клиенту, о чем было сказано в самом начале этой статьи.
Playboy породил огромное количество подражателей, которые, разумеется, пошли гораздо дальше в смысле употребления обнаженной Playboy, и злоупотребления ею. Что касается создателей и активных авторов Playboy, они всегда гордились тем, что их никто и никогда не смог всерьез обвинить в похабщине. Плейбойский «зайчик», bunny, никогда не чувствовал себя проституткой. Апеллируя к девушке, журнал, как в своих текстах, так и в визуальном материале, предлагает ей совместную отру, иногда романтического толка, иногда нечто, напоминающее возню котят.
Говоря о романтике, мы не можем не вспомнить самого Плейбоя Номер Один, мистера Хью Хефнера, худощавого джентльмена, часто позирующего в домашних халатах тяжелого щелка. Он не хозяин девушек, а скорее их неизбывный поклонник. Как сказал в свое время поэт:
Созданная Хефнером традиция скорее вызывает в памяти мотивы Фрэнка Синатры (One enchanted evening, Strangers in the night, etc), чем мастурбическую бестолковщину современного «рэпа». Интересно, что даже воинственные американские феминистки, то и дело поднимающие голос против «сексплуатации», отдают должное Playboy в деле преодоления ригидности (и фригидности) пятидесятых годов и в воспевании красоты женского тела. Недоразумения, впрочем, существуют, и в немалом количестве. О них нередко пишет автор рубрики «Мужчины» Эйс Бэйбер. Одна его приятельница как-то призналась ему, что она не решается показывать его статьи своему возлюбленному, поскольку тот, прочитав статью, неизбежно заинтересуется и содержащимися в журнале девушками. Это слишком опасно для меня, сказала она, ведь я же не принадлежу к этому типу молоденьких «зайчиков». Я не соответствую этим меркам и не хочу, чтобы Джо смотрел на молодых женщин таким специфическим образом.
Эйс хотел возразить ей и сказать, что это только картинки, а не реальность и что ребята, в общем-то, понимают разницу, однако не возразил, а только написал об этом в журнале с многомиллионным тиражом, который она не читает.
Интересные отношения порой возникают между авторами этого традиционно антицензурного журнала и сторонниками новомодной системы интеллектуальной самоцензуры, известной в Штатах как «политическая корректность». Тот же Эйс Бэйбер рассказал, как еще одна его хорошая приятельница (у парня, очевидно, совсем неплохие отношения с женщинами) однажды позвонила, чтобы отчитать его за статью о «насилии во время свиданий». Эта тема тогда была почему-то очень животрепещущей, прошу прощения за невольный каламбур. Дама возражала против юмористического освещения серьезной проблемы. Эйс возразил, сказав, что он понимает всю серьезность, однако не исключает и некоторой смешноватости возникающих при свиданиях ситуаций, когда трудно отличить кокетство от нежелания и страсть от грубости.
Он-то просто написал о том, как рискованно сейчас стало для мужчин ходить на свидания, как уязвим теперь мужчина для ложных обвинений. Поневоле подумаешь, что перед тем, как пойти на свидание, надо нанять адвоката, оформить соответствующий контракт, дать своей партнерше по свиданию на подпись несколько юридических бумаг, обеспечить соответствующее наблюдение. Собеседница, однако, отвергла все возражения. Оскорбительно шутить об изнасиловании, сказала она, даже не подумав о том, что они говорят на разные темы. Известно уже многим, что «политическая корректность» не понимает юмора.
С приходом русского Playboy утверждается еще одно инородное существительное нарицательное в словаре русского языка. Пуристы скажут, экая мерзость, наш язык и так уже изуродован этой бесконечной англо-американщиной. Слов нет, язык наш сейчас находится в тяжелом состоянии, но вовсе не от иностранных вливаний. Русский язык как язык огромной равнины на протяжении веков всегда подвергался этим вливаниям, начиная с варягов и греков, продолжая татарами и чудью, поляками и немцами, не говоря уже о французском, который в течение двух столетий был вторым, если не первым языком российской элиты.
Эти вливания не просто обогащали, но во многом и формировали наш современный язык. Угроза идет не от космополитизма, а от сугубо внутренней «хамизации» языка, от исковерканных суффиксов и окончаний, от всех этих «столько много» и от выражений типа «да вы что?», которое сейчас повсеместно употребляется вместо «да что вы?».
В романе о фантастической малой России, возникшей на островном варианте Крыма, среди других как бы немыслимых для русского человека реалий я упомянул и русский вариант Playboy, который выходил на острове под названием «Ходок». Это название, увы, отражает только лишь часть смысла. Другое отечественное слово, которое журнал мог бы надеть как шапку, «Стиляга», к сожалению, давно устарело. Слово «плейбой» не переводится на русский язык, поскольку давно уже в нем существует.
После того как Матушка-Русь отпустила поясок, с цепи сорвались демоны дурного вкуса. Путешествуя по подземным переходам Москвы, Сэйнт-Пита или Риги, видишь немыслимое количество халтурных и дурно пахнущих (нередко в прямом смысле) изданий по «сексухе». С передовых страниц на публику взирают озябшие, с козлиным выражением лиц «трахальщики» и девицы, у которых, как сказал поэт, «кудлы пахнут псиной, бедра крыты кожею гусиной». Дикой толпою сорвались мы, оголодавшие, чтобы нахаваться поскорее. Между тем то, что сейчас предлагается, ничем не лучше, если проводить винную аналогию, чем крепленые «бормотухи» времен «зрелого социализма».
Возникновение Playboy как журнала ренессансного гедонизма на российской почве явление весьма уместное, поскольку мы все, сознательно или подсознательно, жаждем Ренессанса. Давайте же откажемся от «бормотух», будем пить «Новый Свет» и читать Playboy!