— Габриэля? — переспросила Мэгги.
В глазах Лори появилось испуганно-участливое выражение, сменившееся покорным.
— Я вижу, Тони не рассказывал вам о Гейбе. Ну да, неудивительно. Это всегда была запретная тема.
— Простите, — Мэгги взяла Лори за локоть, — я действительно ничего не знаю об этом, и если это слишком личная тема, вам не обязательно мне рассказывать.
— Нет, думаю, лучше, если вы будете знать. Это был самый тяжелый период в моей жизни — в нашей с ним жизни. Воспоминания об этом стали для меня со временем чем-то бесконечно дорогим, а для Тони, я думаю, это было крушение, от которого он так и не смог оправиться. — По щеке Лори скатилась слеза, и она быстро смахнула ее. — Гейб был нашим первенцем, и для Тони это был свет в окошке. Мальчик жаловался на боли в животике, мучился, и когда ему исполнилось пять лет, мы решили показать его врачу. Обследование выявило опухоль в печени. Оказалось, что у него редкий вид рака. Уже вовсю пошли метастазы, и ничего нельзя было сделать, только смотреть, как он угасает. Ужасно. Но вы медсестра, вы знаете, как это бывает.
— Да, дорогая, — ответила Мэгги, обняв Лори. — Я работаю в детском онкологическом отделении, так что действительно знаю. Я очень сочувствую вам.
Помолчав, Лори слегка отстранилась, достала из сумочки платок и вытерла глаза.
— Как бы то ни было, — продолжила она, — но Тони, я думаю, винил в этом себя, хотя теперь это кажется глупым. Винил он и меня. У Габриэля при рождении был очень маленький вес, что, как считают, может способствовать развитию рака, и ответственность за это в какой-то степени лежит на мне. Он обвинял также врачей и, разумеется, Бога. Я какое-то время тоже винила Бога, но потом поняла, что если возлагать вину за какое-то зло на Бога, то уже совсем некому будет доверять, а я так жить не могла.
— Да, — понимающе кивнула Мэгги. — Я тоже поняла, что нельзя доверять тому, о ком думаешь, что он не любит тебя.
— Ну вот, — продолжила Лори, глубоко вздохнув. — У нас с Тони был кошмарный развод — точнее, даже два. Но мне, несмотря ни на что, он запомнился таким, каким я его полюбила когда-то. Мы с Анджелой уехали. Ей было очень тяжело, можете себе представить. Во время последнего разговора они орали друг на друга, и в конце концов Анджела крикнула, что лучше бы он умер. Это была его последняя поездка на Восточное побережье, сразу после которой у него случился удар. Анджела пришла с нами и сидит в комнате для посетителей. Она решила, что пока еще не хочет его видеть. Может быть, позже.
— Я вам очень сочувствую, — сказала Мэгги. — Если вам что-то понадобится, в чем я смогу помочь, скажите мне, пожалуйста. — Она повернулась к Джейку, который молча слушал, как беседуют женщины. За грубоватой внешностью, наследием жизненных испытаний, очевидно, скрывалось нежное сердце. — Джейк, у вас ведь есть номер моего телефона?
— Нет, но я очень хотел бы его записать. — После того как они обменялись номерами телефонов, он сказал: — Я живу пока в социальной квартире, но теперь у меня есть постоянная работа, и скоро, надеюсь, я встану на ноги и приобрету собственное жилье. Лори дала мне напрокат телефон, чтобы легче было связаться.
— Спасибо, Джейк. Я не слишком посвящена в ваши отношения с братом, но чувствуется, что вы ему небезразличны.
— Спасибо, Мэгги. — Джейк расплылся в улыбке. — Это очень много значит для меня. Тони всегда и во всем был первым, а мне ничто не давалось, и разрыв между нами все увеличивался. Мне было очень трудно преодолеть эту пропасть, и очень хотелось бы, — тут у Джейка на глазах выступили слезы, — чтобы он знал, как я старался. Я думаю, он даже гордился бы мной. — Он быстро вытер глаза и сказал, усмехнувшись: — Простите. У меня это часто случается в последнее время. Очевидно, признак выздоровления.
Мэгги опять обняла его, уловив слабый запах дешевого одеколона и никотина. Но это все было не важно. Главное, у этого человека был крепкий стержень.
— Мэгги, я хочу спросить вас, — сказал Джейк. — Вы не знаете, Тони подписывал отказ от реанимации? Мы разговаривали тут с врачами и персоналом, и они говорят, что он не оставил никаких распоряжений относительно искусственного поддержания жизни. Может быть, эти бумаги хранятся у него в офисе или еще где-нибудь?
— Ничего не знаю об этом, — ответила Мэгги. — Но я, наверное, могу выяснить, подписывал ли он что-нибудь. Возможно, где-нибудь хранится доверенность на принятие медицинских решений. Попробую разузнать и позвоню вам, ладно?
— Было бы замечательно. Врачи говорят, эти бумаги нужны.
— Ну ладно, вам, наверное, пора к нему. Будем молиться о чуде, пока не наступит время принять решение.
Поблагодарив ее, Лори и Джейк направились в блок интенсивной терапии.
— Ничего не хочешь мне сказать? — процедила Мэгги сквозь зубы.
— Нет, не хочу. — Голос у Тони охрип и срывался, и Мэгги оттаяла. Они дошли до комнаты для посетителей. Мэгги оглядела присутствующих: люди листали журналы или беседовали.
— Вон она, — подсказал Тони таким же подавленным тоном, — красивая брюнетка в углу, набирает что-то на мобильном телефоне. Я хотел позвонить ей и помириться, но был почти все время пьян и так и не собрался. И теперь не знаю, что сказать… — он осекся, — ни ей и никому другому.
— В таком случае сиди тихо и слушай.
Мэгги подошла к молодой женщине с заплаканными глазами, которые, однако, не слишком портили ее внешность. Подняв голову, женщина наклонила ее чуть вбок и спросила:
— Да?
— Привет! Меня зовут Мэгги Сондерс, я работаю в университетской больнице медсестрой. Вы ведь Анджела Спенсер?
Та кивнула.
— Мисс Спенсер, я не только работаю здесь, но и знаю вашего отца лично.
— Вот как? — Анджела выпрямилась и спрятала телефон в сумочку. — А откуда вы его знаете?
Мэгги не приготовила ответа на этот вопрос.
— Мы… познакомились в церкви.
— Что? — Анджела удивленно вскинула голову. — С моим отцом? В церкви? Вы уверены, что мы говорим об одном и том же человеке?
— Ну да, ваш отец ведь Энтони Спенсер, да?
— Да, но… — Она окинула Мэгги удивленным взглядом. — Знаете, вы не совсем в его вкусе.
— Вы имеете в виду, слишком маленькая и невзрачная? — рассмеялась Мэгги.
— Нет, я не это имела в виду… простите, — улыбнулась Анджела. — Просто я… не ожидала.
Мэгги, опять рассмеявшись, села рядом с Анджелой.
— Не хочу, чтобы вы неправильно поняли меня: мы с вашим отцом не пара, а просто друзья, случайно познакомились в церкви, совсем недавно.
— И все же я не могу поверить, что отец ходит в церковь. У него сложные отношения с религией.
— У меня тоже все не так просто. Может быть, мы на этом отчасти и сошлись. Конечно, религия — это важно, и жизнь без нее невозможна, но иногда в церкви вера заслоняется чрезмерной заботой о соблюдении внешних форм и порядка.
— Согласна, — отозвалась Анджела.
— Мисс Спенсер… — начала Мэгги.
— Пожалуйста, называйте меня просто Анджелой, — улыбнулась молодая женщина.
— А я Мэгги, рада встрече. — Они обменялись рукопожатием, как при официальном знакомстве. — Анджела, я разговаривала с вашей мамой, и она сказала мне, что вы с отцом сейчас не в очень хороших отношениях.
Анджела опустила взгляд, стараясь справиться со своими чувствами, затем посмотрела Мэгги прямо в глаза.
— Да. Она не сообщила вам, что я сказала ему при нашем последнем разговоре? Я буквально орала на него и сказала, что желаю ему смерти, а через несколько дней мы узнали, что он в коме и может умереть. И вот теперь я не могу сказать ему, как я сожалею и…
Мэгги положила руку Анджеле на плечо и предложила свой носовой платок, который та с благодарностью приняла.
— Знаете, Анджела, это была не ваша вина. Может быть, и не обязательно говорить вам это, но я все же хочу, чтоб вы знали. Дело в том, что вы можете сказать ему то, что хотите.
— Каким образом?
— Я медсестра и видела немало людей в коме. Некоторые из них слышат, что происходит вокруг. Попробуйте сказать ему то, что хотите, и он, я думаю, услышит вас.
— Вы серьезно? — В глазах у Анджелы загорелся огонек надежды.
— Да, совершенно серьезно, — решительно заявила Мэгги. — И если хотите, чтобы кто-нибудь присутствовал при этом, то позвоните мне, и я приду в любое время дня или ночи. Я дала номер своего телефона Джейку.
— Спасибо, Мэгги. — У Анджелы на глазах опять появились слезы. — Я совсем не знаю вас, но я так рада, что вы оказались здесь, и благодарна вам. Мне очень важно то, что вы сказали. Я боялась…
Мэгги обняла молодую женщину, а Тони заплакал внутри нее, прижавшись лицом к световому окошку, через которое все видел, оставаясь невидимым для других, и пытался дотянуться руками до дочери, такой близкой и такой далекой. Он оплакивал все утраченное, о чем даже говорить боялся, а также все зло, которое причинил другим. Раскаяние буквально сокрушало его, но он этому не противился.
— Прости меня, — проговорил он едва слышно и исчез.
15 Наос[37]
Тони снова оказался на краю поселения возле дальней стены, где совсем недавно сражался с ложными сторонами своей личности. Он стоял на развилке, откуда одна тропа вела к строениям, в которых они обитали, другая — к каменному строению у стены — храму, как ему сказали.
Тони чувствовал себя совершенно измотанным, как будто события и переживания последнего времени выкачали из него всю энергию. Эхо произнесенных им слов «прости меня» все еще звучало у него в сердце. Чувство одиночества охватило его, как своенравный ветер, бьющий в лицо. Все эти лжецы были, конечно, плохой компанией, но все же с ними он был хотя бы не один. Возможно, однако, что, когда человек меняется к лучшему, сердце увеличивается в размерах и в нем появляется место для истинного общения с другими. Сквозь пелену сожалений и чувства утраты вдали забрезжил намек на надежду, предчувствие каких-то значительных перемен. Но прежде всего надо было выяснить, что это за сооружение справа. Издали оно выглядело как кусок гранита, сросшийся со стеной. Если бы не аккуратно отесанные края и углы, можно было бы подумать, что это огромный валун, свалившийся откуда-то сверху.
Храм? Что ему делать в храме? Может ли быть что-нибудь значительное в этом сооружении? Но что-то тянуло Тони туда, он почти физически ощущал какое-то обещание. Однако в ткань надежды была вплетена нить страха; какое-то беспокойство сковывало Тони, мешая идти.
Возможно ли, что это храм Бога? Бога Отца? Вряд ли, подумал он. Бабушка, кажется, говорила, что Бог Отец обитает вне этих стен, а гранитное сооружение находится в их пределах. И к тому же Тони не мог представить, чтобы Бог выбрал себе жилье, в котором нет ни окон, ни дверей.
Он понимал, что тянет время. Сколько ни задавай себе вопросов, ответы можно получить, только побывав внутри. Бабушка непременно сказала бы: «Пора!» Они с Иисусом, несомненно, были здесь, с ним, — теперь Тони понимал, что видеть их ему мешает только собственная ограниченность.
— Я заготовил для вас кое-какие вопросы, — пробормотал он и усмехнулся. Молитва, казалось, была лишь дружеской беседой.
Тони свернул направо. Из-под его ног кинулась прочь маленькая ящерица, исчезнувшая среди камней. Вскоре ему стало ясно, что он идет по руслу высохшей реки. Некогда здесь была вода, и кое-где до сих пор остались грязь и влага. Река должна была протекать прямо через храм и сквозь стену. Идти с каждым шагом становилось все труднее, ноги вязли в песке. Последняя сотня ярдов далась Тони с большим трудом, он тяжело дышал и остановился, чтобы собраться с силами.
И дело было даже не столько в физической усталости, сколько в той тревоге, которая охватывала его при каждом шаге, призывая повернуть обратно. Все надежды на лучшее развеялись как дым, и столбы пыли, поднимавшиеся с высохшего дна реки, затмевали все вокруг.
Когда он добрался наконец до стены храма, уже бушевала песчаная буря. Он отчаянно пытался найти какой-нибудь выступ в стене, чтобы уцепиться за него и выстоять под яростным натиском стихии, но стена была гладкой и скользкой, как стекло. Оставалось только повернуться спиной к ветру и вжаться в стену. Никакого входа в здание, никаких дверей. Спрятаться было негде.
В одном Тони был уверен: он здесь оказался не случайно. Один из этих типов сказал, что здесь Тони молился, что для него это было местом поклонения и что он сам построил это здание. Если это правда, он должен знать, как попасть внутрь. Взяв себя в руки и защитив лицо от хлещущего песка, он пытался сосредоточиться. Где в его внутреннем мире могло существовать подобное место, место поклонения? Это наверняка было связано с чем-то главным в его жизни. С успехом? Нет, он слишком мимолетен. С властью? Вряд ли это самое главное.
— Иисус, помоги! — прошептал Тони.
То ли в ответ на его просьбу, то ли само по себе к нему вдруг пришло понимание. Словно утреннюю тишину нарушил вдали какой-то неясный звук, который приближался и становился все более отчетливым. Но вместе с пониманием возрастало и отчаяние. Это место воплощало то, что висело грузом в самой сердцевине его жизни. Это была гробница, склеп, могила, мемориал умершего.
Тони прижался лицом к стене, изливая на нее свою печаль. Поцеловав гладкий холодный камень, он прошептал:
— Габриэль!
Молния ударила совсем рядом с ним, сотрясая каменную стену, как хрупкое стекло, и сбив Тони с ног. Но от сотрясения открылся вход в коридор, и Тони заполз в темный проем. Как только он попал внутрь, буря прекратилась еще внезапнее, чем началась. Он легко поднялся на ноги и, придерживаясь рукой за стену, стал пробираться вперед, осторожно ступая, чтобы не угодить в какую-нибудь яму. Сделав два поворота, он оказался у двери. На ней был запор, аналогичный тому, который он открыл несколько дней назад, оказавшись у врат своей души.
Дверь открылась беззвучно, и, войдя, Тони опустил глаза, давая им привыкнуть к ослепительному свету, залившему помещение.
Это было нечто вроде маленького собора удивительной конструкции, украшенного орнаментами, но очень простого. Лучи света захватывали висящие в воздухе частицы пыли, зажигая их и разгоняя, как человеческое дыхание. Но наполнявший помещение стерильный запах диссонировал с общей атмосферой торжественности.
Все пространство собора было пустым — ни стульев, ни скамеек; лишь в дальнем конце высился алтарь, так ярко освещенный, что невозможно было его как следует разглядеть. Сделав шаг вперед, Тони прошептал:
— Я не один.
Звук отразился эхом от мраморных пилястр и от пола.
— Я не один! — повторил он в полный голос и пошел на свет.
Неожиданно он заметил в этом свете какое-то движение и испуганно застыл на месте.
— Габриэль?
Он не мог поверить своим глазам. Перед ним было то, чего он больше всего боялся и о чем тосковал. Это был не алтарь, а больничная койка, окруженная лампами и медицинским оборудованием, а прямо на него смотрело лицо пятилетнего Габриэля. Тони кинулся к нему.
— Стой! — умоляюще крикнул мальчик. — Папа, ты должен остановиться.
Тони остановился в десяти футах от сына, который был точно таким, каким он его запомнил. В отцовской памяти навсегда остался здоровый, полный жизни сынишка, едва вступивший на жизненный путь. И вот он был так близко от него, связанный трубками с постелью и всей этой аппаратурой.
— Это ты, Габриэль, неужели это ты? — Тони буквально выпрашивал подтверждение.
— Да, папа, это я. Но ты видишь меня таким, каким ты меня запомнил. Ты должен остановиться.
Тони был сбит с толку. С огромным трудом он сдерживался, чтобы не кинуться к сыну и не сжать его в объятиях. Между ними осталась какая-нибудь пара футов, а Гейб не велит ему подходить? Что за чушь? В Тони нарастала тревога, как быстро прибывающая вода.
— Габриэль, я не могу потерять тебя снова, я не выдержу!
— Папа, я не потерялся. Это ты заблудился, а не я.
— Нет! — простонал Тони. — Не может быть. У меня был ты. Я держал тебя на руках, но ты ускользал, и я ничего не мог поделать. Это так мучит меня! — Он упал на колени и закрыл лицо руками. — Но, возможно, — он поднял голову, — возможно, я смогу излечить тебя. Что если Бог переместит меня в прошлое, и я вылечу тебя…
— Папа, не надо…
— Но, Габриэль, если Бог может перенести меня из настоящего к тебе и если я вылечу тебя, то моя жизнь будет не совсем напрасной…
— Папа… — Габриэль говорил ласково, но твердо.
— И я не причинил бы такой боли твоей маме и твоей сестре, если бы только ты…
— Папа… — еще тверже произнес Габриэль.
— Если бы только ты… не умер. Кому было нужно, чтобы ты умер? Ты был такой маленький и слабый, и я делал все, что только мог. Я просил Бога взять меня вместо тебя, но он не захотел. Я не был достаточно хорош для него. Я так несчастен, сынок!
— Папа, прекрати! — скомандовал Габриэль. Тони увидел, что слезы текут ручьями из глаз его сына, и он глядит на отца с невыразимой любовью. — Папа, пожалуйста, перестань, — прошептал мальчик. — Перестань винить себя, винить маму, Бога и весь мир. Пожалуйста, позволь мне уйти. Ты много лет держал меня в этих стенах вместе с собой, но пришла пора нам расстаться.
— Но, Габриэль, я не знаю, как это сделать! — Это жалобное, предельно искреннее восклицание исходило из самых глубин его души. — Как это сделать? Как отпустить тебя? Я не хочу, я…
— Папа, послушай… — Габриэль тоже опустился на колени, чтобы смотреть отцу прямо в глаза. — Послушай, меня здесь нет. Это ты застрял в этом месте. Ты разбиваешь мне сердце. Тебе пора уйти отсюда, стать свободным, позволить себе жить и чувствовать снова. Смеяться и наслаждаться жизнью — это хорошо, это правильно.