Игорь выслушал Босса и, когда тот замолчал, спросил:
- У тебя все?
- Пока все.
- Не выйдет, - сказал Игорь и хотел уйти.
Босс начал горячиться, схватил Игоря за рукав и стал объяснять, какое выгодное дело он предлагает, что Игорь решительно ничем не рискует, так как весь риск Босс принимает на себя.
- Что ж, тебе лишние деньги не нужны? Такого не бывает. Всем нужны деньги...
- Не выйдет, - снова сказал Игорь, - не хочу.
- Но почему?
- Ты мне не нравишься. Ты падаль. Ты вонючая падаль!
- Да за такие слова знаешь что бывает? - побелел и затрясся Босс.
- Знаю. Ударь меня, падаль. Ударь...
И тогда Босс велел Гарьке:
- А ну двинь его в рыло, Медалист! Не хочу малолетнего трогать...
В этом месте рассказа Гарька начал всхлипывать и долго бормотал что-то совершенно нечленораздельное. Даже видавший виды Фунтовой растерялся и, позабыв об официальном тоне разговора, спросил:
- И ты ударил Игоря?
- А что я мог сделать? Что? Я его не сильно, так, для вида.
Игорь и бровью не повел, даже головы в сторону Синюхина не повернул. Сказал Боссу:
- Я не боюсь тебя, вонючая падаль. Ударь меня. Сам ударь, чтобы мне не переступать предела необходимой обороны. Ударь, падаль, и я буду бить тебя до смерти. За ордена люди умирали, а ты, падаль, хочешь легко жить!.. Ну чего смотришь, ударь...
В конце концов Босс ударил Игоря, и тогда тот кинулся на него как бешеный. Но их было трое, а он один... И Босс подобрал валявшийся на земле железный прут, и... тут их осветили фары...
Фунтовой достал блокнот, шариковую ручку, включил освещение и сказал:
- Все, что вы сейчас рассказали, Синюхин, напишите.
- Понятно, товарищ капитан. Я напишу и тогда?
- И тогда ты пойдешь домой спать...
- А потом?
- Суд решит...
Была уже поздняя ночь, когда Фунтовой, съездив к дежурному по городу, передав свой рапорт и показания Синюхина, вернулся на квартиру Карича.
Никто не спал. Все слонялись из угла в угол как неприкаянные. Комнаты, обычно блестевшие чистотой и обращавшие внимание каждого переступившего порог квартиры Галины Михайловны подчеркнутой аккуратностью, выглядели будто нежилые.
- Ну что головы повесили? - спросил Фунтовой, появляясь в дверях. Малый жив и будет здоров. Подлости не совершил. Чего переживать?
- Все эти дни я как чувствовала, что-то должно случиться... - сказала Галина Михайловна.
- А я даже спрашивала Игашку: все у тебя в порядке? А он говорит все в порядке, - сказала Ирина.
- Теперь-то чего переживать? - сказал Карич. - Что случилось, то случилось. Могло быть хуже.
- Слушаю и поражаюсь! - сказал Фунтовой. - Живой и будет здоровым ваш парень. Может, сегодня в нем человек родился? Вот бы о чем подумали. Не предал, не продал, не струсил!..
БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
В воскресенье мы уговорились с Грачевым поехать за щенком.
Случайно от Гоги Цхакая я узнал, что знакомые его близких друзей раздают щенков карликового пуделя. Не продают, а именно раздают! Но, чтобы получить собачку, надо им понравиться. Как сказал Гоги, ссылаясь на слова своих друзей: "Люди они хорошие, но совершенно психические собачатники. И пудель у них какой-то особенный, весь в медалях..."
Еще до этого Грачев говорил, что хочет приобрести собачку.
- Оля растет одна, плохо это; надо, чтобы рядом живая душа была. Пусть девчонка о ком-то заботится.
Ни о какой особо породистой собаке Грачев не мечтал, собирался взять первую попавшуюся, лишь бы не очень большую.
И вот сошлось - Гогины друзья сказали Гоги, он передал мне, я вспомнил о намерении Анатолия Михайловича... В воскресное утро было назначена встреча. Мы уже приближались к дому, когда Грачев сказал:
- Знаете, что мне интереснее всего? Ей-ей, не собачонок! А как откажут хозяева, если я им не понравлюсь? Ну неужели так и скажут: "Вы для нашего щенка не подходите!" А?
- Старайтесь понравиться... Что еще тут посоветовать?
- Попробую. Только не знаю, в какую сторону стараться, не приходилось... а вот вы бы мне собаку доверили?
Квартира, в которую мы попали, оказалась просторной, капитально перестроенной в старом, дореволюционном еще доме. На пороге нас встретила пышная, восточного обличил женщина, по-видимому, хозяйка. Карина Амазасповна спросила:
- Курите?
Грачев сказал, что не курит, и я, сам не знаю почему, видимо, тоже стараясь понравиться хозяйке и не предполагая, что разговор будет слишком продолжительным, вежливо отказался от предложенной пепельницы.
- Очень хорошо. Кто из вас хочет получить щеночка?
Анатолий Михайлович сдержанно поклонился.
"Ну, черт возьми, - подумал я, - как в опере! Откуда только такие манеры? Граф!"
- У вас семья? - обращаясь с этой минуты только к Анатолию Михайловичу, поинтересовалась Карина Амазасповна.
- С вашего позволения, жена и дочь.
- Прекрасно. Вы живете в отдельной квартире?
- В отдельной двухкомнатной квартире на третьем этаже. У нас большой двор при доме. Зеленый, аккуратный...
- Прежде вы держали животных?
- К сожалению, мы долгое время жили в таких условиях, что было не до животных, но мы всегда мечтали...
- Жена работает?
- Работает.
- Девочка учится?
- Дочка еще маленькая, ходит в садик.
- Это хуже...
- Простите, что именно хуже? - осведомился Анатолий Михайлович.
- Вы уйдете утром на работу, жена уйдет, дочка, собачка останется. А пудели очень общительные и плохо переносят одиночество. Они скучают совершенно как люди...
- Но у жены сменная работа, потом я весь день нахожусь буквально в двух шагах от дома и могу заглядывать...
- Кем вы работаете?
- Мастером.
- Мастером, извините, чего?
- По слесарной части.
- Кого же вы учите?
- Мальчишек.
- Чему, простите?
- Главным образом, слесарному делу и чтобы они были людьми.
Казалось, вопросам Карины Амазасповны не будет конца. Она уже успела выяснить, не пьет ли Грачев, какой у него заработок, хорошо ли готовит его жена, не часто ли болеет дочка, есть ли у него родственники за городом... уж и не помню, чего только она не узнала.
Как обрабатывался поток информации в голове дотошной хозяйки, не знаю, но настал какой-то момент, возможно, это была всего лишь крошечная пауза, когда я почувствовал - сейчас разговор переломится. И действительно Карина Амазасповна сказала:
- Ну что ж, вы мне нравитесь, Анатолий Михайлович. Во-первых, вы терпеливый и выдержанный человек, это очень важно; во-вторых, вы человек естественный - у вас на лице написано: а не пошла бы ты к черту, сумасшедшая барынька, но ни к одному вашему слову не придерешься... Как вы думаете, чем я занимаюсь?
- До последнего момента я думал, что состоите при обеспеченном муже, а сейчас засомневался. Скорее всего вы кого-то чему-то учите, въедливость у вас учительская...
- Великолепно! И точно. Я доктор психологии, преподаю в университете... Сейчас... - и она снова вышла.
Мы переглянулись. Грачев был доволен и успел шепнуть:
- Вырвали пса!
И Карина Амазасповна вернулась с черным шерстяным шариком на ладони.
- Вот, пожалуйста, знакомьтесь. Нравится?
Грачев разулыбался и ничего вразумительного сказать не мог. Щенок был действительно прелестный - теплая, живая игрушка...
Примерно еще час Карина Амазасповна инструктировала Анатолия Михайловича, чем можно, нужно и чем нельзя кормить щенка, как купать, выгуливать, укладывать спать... Потом записала адрес и телефон Грачевых, предупредив, что, хотят они или нет, приедет в гости.
- И если он пожалуется, - она погладила щенка, - так и знайте: наживете в моем лице смертельного врага!
В конце концов мы с Анатолием Михайловичем выбрались на улицу.
- Ну, вы довольны? - спросил я Грачева.
- Никогда не думал, что бывают такие человекообразные собачата. Посмотрите, какое осмысленное выражение лица!
- Все, - сказал я, - погиб рыбак! Если вы уже говорите о выражении лица, то нетрудно представить, что будет дальше...
Мы погрузились в троллейбус и поехали к Грачевым.
По дороге разговаривали обо всем понемногу. В частности, я рассказал Анатолию Михайловичу об истории, происшедшей с Игорем. Как мне показалось, слушал он не очень внимательно, так что я даже пожалел - не стоило так на ходу и говорить об этом. Судьба Игоря была для меня далеко не безразлична.
Анатолий Михайлович все заглядывал себе за пазуху, поглаживал щенка и спустя какое-то время совершенно неожиданно спросил:
- Кем он был раньше?
- Кто? - не понял я.
- Петелин.
- Как - раньше? Игорь учится в восьмом классе.
- Я про отца спрашиваю.
- Летчик, Герой Советского Союза...
- Но он же не родился ни летчиком, ни тем более героем?
- ФЗУ окончил, слесарил на заводе. Кстати сказать, здорово у него это получалось. Потом пошел в аэроклуб, потом - в летную школу.
Для чего Грачеву понадобилось знать, кем был Пепе до начала летной службы, я не понял. В моем представлении он был прежде всего Летчиком, всегда Летчиком! Но разговор довести до конца не удалось, он был внезапно оборван самым бесцеремонным вторжением со стороны:
- ФЗУ окончил, слесарил на заводе. Кстати сказать, здорово у него это получалось. Потом пошел в аэроклуб, потом - в летную школу.
Для чего Грачеву понадобилось знать, кем был Пепе до начала летной службы, я не понял. В моем представлении он был прежде всего Летчиком, всегда Летчиком! Но разговор довести до конца не удалось, он был внезапно оборван самым бесцеремонным вторжением со стороны:
- А почему вы, гражданин, живность в троллейбусе перевозите? противно въедливым голосом спросила Анатолия Михайловича неизвестно откуда появившаяся женщина.
- Кому помешала моя живность? Щеночек, месяц ему...
- Не полагается. От собак зараза. И что будет, когда каждый начнет с собакой раскатываться? Зоопарк. Цирк! - Голос ее становился громче и возбужденнее, какие-то пассажиры начали уже оборачиваться в нашу сторону.
- Беззобразззие! И вы только посмотрите, - женщина искала единомышленников и обращалась к пассажирам, - он еще улыбается! Нахал такой. С животной в троллейбусе, и смеется...
- Простите великодушно, - спросил Грачев, перестав улыбаться, - вы случайно не из Сухуми?
Такого вопроса женщина не ожидала и клюнула:
- Нет, а почему вы решили, - вполне миролюбиво спросила она, - что именно из Сухуми?
- А там в обезьяннике таких дополна.
У склочной бабы от возмущения даже челюсть отвисла, но прежде чем она нашлась ответить, десятка два пассажиров покатились со смеху.
Убедившись, что массы на нашей стороне, Грачев вытащил щеночка, показал всем и задорно, на весь салон выкрикнул:
- Товарищи, решаем открытым голосованием - ехать нам или идти пешком? Кто за то, чтобы ехать, прошу поднять руки! Спасибо, товарищи!
Никого не ожидая в этот день, я тихонечко стучал на пишущей машинке, заглядывая в свои старые путевые записи.
И снова, в какой уже раз, в устойчивую тишину московской квартиры заглядывали зеленые, отороченные нарядной белой пеной волны Индийского океана, и в памяти ревел непрекращавшийся шестые сутки шторм экваториальных широт.
Но тут, обрывая сладостную горечь тропических воспоминаний, позвонили в дверь. Неохотно оторвавшись от гипнотизирующих видений океана и мгновенно возвратившись в наши средние широты, я пошел открывать.
На лестничной площадке переминались с ноги на ногу четверо незнакомых мальчишек. Увидев меня, разом, словно по команде, сдернули они форменные фуражки, и, должно быть, старший очень вежливо извинился за беспокойство.
- Входите, - сказал я и, признаюсь откровенно, безо всякого энтузиазма повел ребят в комнату.
- Мы узнали, - начал один из мальчишек, - что во время войны вы были летчиком и летали вместе с Петром Максимовичем Петелиным.
Все четверо смотрели на меня выжидательно.
- Да, во время войны я летал с Петром Максимовичем.
- У нас просьба: мы хотим собраться и поговорить о жизни и его подвигах и пришли пригласить вас в училище.
Приглядевшись к неожиданным посетителям, я вдруг понял - это же грачевские мальчишки!
- Вы сами пришли или Анатолий Михайлович вас подослал?
Они переглянулись. Один ткнул в бок старшего и сказал:
- Понимаете, это собрание... или встречу мы организуем сами... секретно. И ничего не можем сейчас сказать...
- Ну раз секрет, пусть будет секрет. А что я должен буду делать на этой встрече?
- Отвечать на вопросы - и все. Доклада не надо.
Прежде, чем распрощаться, один из ребят открыл портфель и вытащил большой портрет Пепе. Никогда такой фотографии я не видел.
- Похож? - спросил мальчишка.
- Похож. Но это не лучшая фотография Петелина. Самый живой, самый удивительный портрет у Игоря висит над кроватью...
- Мы знаем... - сказал один из мальчишек и осекся.
- Ну ладно, ребята, ничего не рассказывайте и делайте все, как договорились - секретно. Мой совет, с Галиной Михайловной, женой Петра Максимовича, повидайтесь... - и тут же понял - у Гали они были.
На том и расстались.
До дня встречи оставалась неделя. Разумеется, я не стал предпринимать никаких усилий, чтобы проникнуть в мальчишеские секреты, - и времени не было, да и не хотелось разрушать очарование тайны, которому подвержены все - и мальчишки, и взрослые...
За эту неделю мне раза два звонил Грачев, сообщил, что щенка они окрестили Керном, что Оля в полном восторге. О встрече и предстоящем разговоре Грачев не обмолвился. Я тоже не стал спрашивать. Говорил и с Галиной Михайловной. Она сказала, что дела Игоря идут на лад, кость срастается хорошо, пальцы двигаются почти нормально.
О предстоящей встрече в училище Галя тоже не сказала.
Дня за два до назначенного срока я заехал к Балыкову. Тема разговора была намечена давно, да все не находилось времени - то у меня, то у него. Застал Николая Михайловича в кабинете одного, в довольно мрачном состоянии духа и за странным занятием. На столе перед ним были разложены десятка два самодельных ножей-финок. Одни, выпиленные кое-как, выглядели скорее жалко, чем устрашающе, другие, отполированные, тщательно отделанные, с затейливыми наборными ручками, напротив, напоминали собой произведения искусства. Кстати, я обратил внимание, что ко всем ручкам приклеены маленькие бумажные ярлычки.
Мы поздоровались, и Николай Михайлович сказал угрюмо:
- Такой коллекции небось не видели?
- Что за ножи? - поинтересовался я, невольно любуясь одним, особенно тщательно отделанным, с резной черной ручкой.
- А вот одиннадцать лет, что я работаю в училище, отбираю у ребят. Просто патология! Не успевает пацан научиться пилу в руках держать, только-только услышит, что такое закалка, и на тебе - нож... Спрашиваешь, для чего тебе нож? Кого резать? Молчит. Потом это проходит, но на первых порах они как помешанные на оружии.
- По какому же поводу вы вытащили весь арсенал? Будет выставка? спросил я.
- Нет, выставки не будет, и достал я ножи по грустному поводу... Видите, на ручках бирки? На них записано, чья работа, год изъятия... Некоторые из ножей я вернул тем, кто их сотворил... Например, не так давно чествовали одного молодого инженера; после всех речей, в которых его, можно сказать, по самые уши вымазали медом, я встал, протянул ножик и спросил: "Помнишь? Узнаешь?" И когда он признал, между прочим, сильно смутившись, я сказал: "Скажи при всех, Гриша, ты уже дорос до того, чтобы я мог со спокойной совестью отдать тебе эту игрушку?" Только не у каждой сказки хороший конец... - и Николай Михайлович протянул мне самый красивый, с черной резной ручкой нож.
- Превосходная работа, - сказал я, подержав нож в руках.
- Этот ножичек мне уже не вернуть хозяину. Сегодня вызывали на допрос. Лешка Крохалев, прошлогодний выпускник, - убит в пьяной драке. Вот вам и хорошая работа! Вызывали меня как свидетеля. Перед законом свидетель, а перед совестью - кто?..
Понимая состояние Балыкова, видя его искреннюю, глубоко человеческую растерянность, я попытался как-то утешить, успокоить его. Он выслушал, не перебивая, и угрюмо произнес:
- Все правильно, и будь я на вашем месте, наверное бы, то же самое говорил. Только это - слова... а какая глупость на деле получается - ножик есть, человека нет!..
Мы поговорили еще немного, и я, не задавая вопросов, с которыми пришел, собрался уходить:
- Вот что, возьмите-ка этот ножик, положите на свой рабочий стол. Будете писать о нашем контингенте, поглядывайте на него. И не жалейте - ни учеников, ни нас, воспитателей. Понимаете, о чем я вас прошу, - чтобы без розовой краски, без умиления писали.
За свою жизнь я перебывал на стольких собраниях, заседаниях, встречах, обсуждениях - не сосчитать. А многие ли оставили след в душе?.. Увы... Может быть, потому, что массовые общения удивительно похожи друг на друга, словно поставлены одним и тем же режиссером - холодным, лишенным фантазии, утратившим способность по-настоящему увлекаться.
Грачевские мальчишки оказались искренними постановщиками. И должно быть, поэтому встреча, посвященная памяти Пепе, прочно отпечаталась в памяти и взволновала.
В обычной учебной аудитории собралось с полсотни человек. Половина, пожалуй, даже чуть больше - ребята. Среди приглашенных я увидел Галю, Ирину, генерала Баракова, нескольких незнакомых офицеров-авиаторов, был и странного вида - рост под два метра, в плечах сажень, лицо молодое, борода разбойничья - человек, как я потом понял, скульптор, сработавший памятник Пепе...
Гостей рассадили вперемешку с хозяевами. На видном месте висела та самая фотография Пепе, которую мне показывали ребята. Снимок они получили у лохматого скульптора.
Анатолий Михайлович расположился в последнем ряду и никакого видимого участия в происходившем не принимал.
Первым к собравшимся обратился рыжеватый, длинный, суетливый мальчишка. Он волновался, и начало речи никак не складывалось.
- От нашего мастера... то есть от Анатолия Михайловича мы... это, так сказать, недавно, значит, узнали про летчика-испытателя Петра Максимовича Петелина, Героя Советского Союза и все такое прочее... Но самое важное для нас, что он, когда еще не был летчиком, был слесарем... И тогда мы решили узнать как можно больше о его жизни... - Здесь мальчишка справился с волнением и стал говорить складнее и глаже. Собравшиеся узнали, что ребята разыскали больше двадцати товарищей, знакомых, сослуживцев Пепе, съездили на завод, где Петр Максимович начинал, побывали в доме, где он жил мальчишкой, собрали кое-какие документы и воспоминания о нем.