— Разумеется, — сказала Роуан. — Послушай, что бы ни случилось, я собираюсь возвратиться, прежде чем ты должна будешь сказать об этом кому-нибудь вообще.
— Да Я надеюсь на это. Не кажется ли вам чудом, если вы сможете возвратиться так скоро? Но что будет, если вы никогда не вернетесь и мы с Майклом никогда не узнаем, что случилось с вами или с Юрием?
Роуан, очевидно, думала об этом и потому просто пожала плечами.
— Я вернусь, — сказала она, — и еще одна предосторожность, если ты не возражаешь.
— Выкладывайте ее.
— Если ты все же расскажешь Майклу о ребенке, а затем позже решишь избавиться от него, мы убьем его. Еще раньше, чем пообещают забрать ребенка. Если возникнет какое-нибудь сомнение, какое бы ни было, не говори ему прежде, чем сомнение разрешится.
— Я не могу дождаться, чтобы сказать ему. Я могу связаться с моим врачом, чтобы он осмотрел меня сегодня же после полудня. Скажу ей, что перенесла нервный срыв и, похоже, могу сорваться снова. Она уже привыкла к таким моим выходкам. Когда тесты покажут, что все в порядке, меня ничто не удержит от того, чтобы рассказать ему. И ничто, я повторяю, ничто не сможет помешать моему ребенку родиться на свет.
Она собралась встать, как вдруг осознала, что именно сказала и что сама Роуан больше никогда не столкнется снова с этой чрезвычайной дилеммой. Но оказалось, Роуан вовсе не обидели и уж, разумеется, не ранили ее слова. Лицо ее оставалось невозмутимым. Она искала свои сигареты.
— Убирайся-ка ты отсюда, чтобы я могла покурить спокойно, ладно? — попросила Роуан, рассмеявшись. — А затем мы разбудим Майкла. У меня осталось еще полтора часа до самолета.
— Роуан, я… я все еще сожалею о том, что совершила с ним это. Я не раскаиваюсь в этом только из-за ребенка.
— Как не могу сожалеть и я, — ответила Роуан. — Если все обернется так, что у Майкла родится собственный ребенок и мать позволит ему любить его, ладно, может быть, я найду в себе силы с годами простить ему все. Только помни, Иезавель, я все еще его жена. Ты получишь изумруд и ребенка. Но Майкл все еще мой.
— Понятно, — сказала Мона. — Вы мне и в самом деле нравитесь, Роуан. Правда, я действительно люблю вас. Кроме того, мы двоюродные сестры, и мы Мэйфейры. Если бы я не была в положении, заставила бы вас взять меня с собой, ради вас, Юрия и всех прочих.
— И как бы ты заставила взять тебя, Мона?
— Разве это не ваши слова? Вы располагаете тайным оружием.
Они поглядели друг на друга, и Роуан медленно кивнула и улыбнулась.
7
Холм был грязный и замерзший, но Марклину, который взбирался по этому скользкому склону как зимой, так и летом, всегда доставляло удовольствие стоять на вершине холма Вериолл рядом со Священным терновником и смотреть вниз, на причудливый и живописный городок Гластонбери[12]. Сельская дорога, всегда, даже зимой, окруженная зеленью, теперь, весной, приобрела особенно яркую окраску.
Марклину было двадцать три. Светловолосый, с бледно-голубыми глазами и с очень белой, тонкой и чистой кожей, он быстро замерзал. На нем был дождевик с шерстяной подстежкой, пара летних перчаток и маленькая шерстяная шапочка, плотно облегавшая волосы и позволявшая ему сохранить тепло, чего никак нельзя было ожидать от такого незначительного по размеру предмета одежды.
Ему было восемнадцать, когда Стюарт перевез их сюда, — он и Томми оба были старательными студентами, влюбленными в Оксфорд, в Стюарта, и ловили каждое слово, сказанное им
В течение всего времени, проведенного в Оксфорде, они часто посещали это место. Они сняли маленькие уютные комнатки в гостинице «Джордж и Пилигримы» и часто прогуливались по Хай-стрит, досконально исследуя книжные лавки и склады, торговавшие хрусталем и картами Таро, перешептываясь друг с другом о результатах своих интенсивных исследований, рассказывая о своем проницательном научном подходе к вопросам, которые все остальные считали чисто мифологическими. Местные правоверные обитатели, которых называли то хиппи прошлых лет, то фанатиками Нового Века, то богемой и художниками, которых всегда привлекали очарование и безмятежность этого места, их не интересовали.
Они стремились разгадывать прошлое — быстро, используя все средства, бывшие в их распоряжении. И Стюарт, их руководитель в изучении древних языков, был их жрецом, их магической связью с истинным святилищем — библиотекой и архивами Таламаски.
В прошлом году, после открытия Тессы, именно на скалистой вершине холма Гластонбери Стюарт сказал им: «В вас двоих я нашел все, что когда-либо искал в ученом, в ученике или последователе. Вы первые, кому я действительно хочу передать все, что знаю сам».
Эти слова Марклин воспринял как высшую честь — как нечто большее, чем любая награда, заслуженная им в Итоне, или Оксфорде, или во всем мире, куда позже увлекала его жажда к познанию.
То был величайший момент, более значительный для него, чем прием в орден. И теперь, оглядываясь на прошлое, он понимал, что членство в ордене имело для него ценность только потому, что для Стюарта это означало все. Стюарт прожил всю жизнь как член Таламаски и, как он часто заявлял, вскоре должен умереть в ее стенах. Стюарту теперь было восемьдесят семь, и, возможно, он был одним из старейших активно работающих членов Таламаски, если можно было называть обучение языкам активной деятельностью в Таламаске; это была самая сильная страсть Стюарта после его выхода в отставку. Его упоминания о близкой смерти никогда не приобретали ни романтического, ни мелодраматического оттенка. И ничто, собственно говоря, не изменилось в отношении Стюарта к тому, что ожидало его впереди.
— Человек моего возраста, сохранивший ясность ума? Если он не проявляет смелость перед лицом смерти, если он не любознателен, не жаждет узнать, что случится в будущем, — про такого можно сказать, что он зря прожил жизнь. Он попросту дурак.
Даже открытие Тессы не заразило Стюарта отчаянным желанием продлить жизнь, оставшуюся ему напоследок. Его преданность Тессе, его вера в нее охраняла его от всех мелочных забот. Марклин больше опасался смерти Стюарта, чем сам Стюарт. И теперь Марклин осознавал, что придавал чрезмерное значение его неотвратимо близкой смерти. Утратить Стюарта после смерти — вещь неизбежная, но потерять его до этого — совершенно немыслимо.
— Вы стоите на священной земле Гластонбери, — говорил им Стюарт в тот день, когда все началось. — Кто похоронен на вершине этого холма? Сам Артур или безымянные кельты, оставившие нам свои монеты, оружие, суда, на которых они плавали по морям и однажды открыли этот остров Авалон?[13] Мы никогда не узнаем этого. Но есть тайны, которые мы можем постичь, скрытый смысл этих тайн столь колоссален, столь беспрецедентен, что они могли бы круто изменить наши представления о жизни, и это оправдывает нашу преданность ордену; это стоит любой жертвы, которую мы обязаны принести. Если это не так — значит, мы лжецы.
И теперь Стюарт угрожал оставить Марклина и Томми, отвернуться от них в ярости и с презрением, чего Марклин стремился избежать всеми силами. Не было необходимости открывать каждую часть их плана Стюарту. И Марклин осознавал теперь, что его отказ принять на себя все руководство вызвал этот разрыв в отношениях между ними. У Стюарта была Тесса. Стюарт ясно выразил свои желания. Но Стюарт никогда не должен был узнать, что произошло на самом деле. Должно быть, то была ошибка, и Марклину оставалось только проклинать собственную незрелость, ведь он так сильно любил Стюарта, что не мог не сказать ему обо всем.
Он должен вернуть расположение Стюарта. Стюарт согласился прийти сегодня. Он уже, несомненно, был здесь, стоял у Священного терновника, куда всегда приходил, прежде чем взойти, как обычно, на Вериолл-хилл и возглавить процессию, подымающуюся на самую вершину холма. Марклин знал, как любил его Стюарт. Этот разрыв может быть залечен лишь призывом к душе — с поэтическим вдохновением и подлинным пылом.
То обстоятельство, что собственная его жизнь должна быть долгой, что это всего лишь первый шаг в его тайных приключениях, не вызывало у Марклина сомнений. Ему будут принадлежать ключи от Обители, карта следования к сокровищу, формула волшебного эликсира. В этом он был совершенно уверен. Но если бы этот первый шаг закончился поражением, наступил бы нравственный крах. Конечно, он продолжал бы продвигаться дальше, ведь вся его юность состояла из неразрывной цепи успехов, и им суждено продолжаться, так что его возвышение никогда не закончится неудачей.
Я должен победить, я всегда выигрывал. Я никогда не должен предпринимать, что бы то ни было, что не завершится полным успехом. Таковым было кредо Марклина, и он никогда не изменял ему.
Что касается Томми… Томми был верен клятвам, данным всеми троими, он чтил их концепции и, конечно, Тессу. Томми не вызывал ни малейшего беспокойства Глубоко погруженный в компьютерные исследования, уточнение хронологических данных и карт, Томми не представлял опасности, никогда не выражал разочарования по поводу самих целей и был квалифицированным специалистом, хотя не занимался проблемой в целом и не задавался вопросом обоснованности всей работы, что придавало ему особенную ценность.
В основном Томми никогда не изменялся.
Томми оставался все тем же мальчиком, который полюбился Марклину с самого детства собирателем, сопоставляющим данные, тонко различающим их особенности, исследователем — словом, подлинным живым архивом. Без Марклина Томми не смог бы существовать, и Марклин прекрасно сознавал это. Впервые они случайно встретились в двенадцатилетнем возрасте, в одном из интернатов Америки. Комната Томми была заполнена окаменелостями, костями животных, компьютерной техникой, оборудованием самого загадочного предназначения и огромным собранием научно-фантастических книг в мягких обложках. Марклину часто приходила в голову мысль, что Томми, должно быть, считает его одним из героев научно-фантастических романов. Сам Марклин терпеть не мог художественную литературу, и то обстоятельство, что Томми под влиянием их встречи превратился из обычного читателя научной фантастики в одного из главных исполнителей научно-фантастической драмы, считал закономерным. Преданность Томми никогда даже на миг не подвергалась сомнению. И действительно, в течение многих лет, когда Марклин добивался свободы, Томми был самым близким: всегда под рукой, всегда готовый услужить Марклину. Марклин придумывал задания для своего друга, просто для того, чтобы обеспечить себе пространство для свободного маневрирования, и Томми никогда не чувствовал себя несчастным.
Марклин становился все более холодным, но Томми не замечал этого.
Гластонбери никогда не представлялся ему чем-то иным, кроме как священным местом, хотя он не верил почти никаким легендам, связанным с ним.
Всякий раз, взбираясь на Вериолл-хилл с ревностной преданностью монаха, Марклин представлял себе благородного Иосифа Аримафейского[14], хоронящего свою ношу в этом месте. Для него не имело значения, является ли нынешний Священный терновник потомком древнего дерева, уже исчезнувшего; этот вопрос интересовал его столь же мало, как и другие детали. Он мог в таких местах ощущать волнение, соответствующее его замыслам, — религиозное возрождение, которое он переживал при этом, укрепляло его силы и позволяло существовать в мире более жестоком, чем существовавший когда-либо ранее.
Жестокость — вот что теперь было необходимо. И Стюарту так и не удалось понять это.
Да, мир чудовищно ухудшался, несомненно — это истина. Были принесены в жертву люди, невинность и сущность которых в действительности требовали более справедливого к ним отношения. Но это происходило вовсе не только по вине Марклина, И урок, который необходимо было выучить, утверждал, что в высшем смысле это абсолютно не имело никакого значения.
«Пришло время, когда мне следует поучать моего учителя, — думал Марклин. — В нескольких милях от Обители, в такой открытой местности, эту встречу можно будет легко объяснить нашим многолетним обычаем, и мы придем сюда все как один. Ничто не останется без внимания. Стюарту следует доставить нравственное удовлетворение от всего случившегося».
Появился Томми.
Томми всегда оказывался вторым Марклин наблюдал, как древний двухместный автомобиль Томми с открытым верхом медленно спускается по Хай-стрит. Он видел, как Томми ищет место для парковки и как с трудом закрывает дверцу, по обыкновению не справившись с замком, как он начинает взбираться на холм
Что, если Стюарт так и не придет? Что, если его не видно нигде поблизости? Неужели он воистину решил порвать отношения со своими последователями? Невозможно.
Стюарт стоял возле Святого источника Он напился воды из него, когда пришел, и выпьет еще, прежде чем уйти. Его спутники были такие же непреклонные, как древние друиды или христианские монахи. От одного святилища к другому, а от него к следующему странствовал Стюарт.
Такой обычай его учителя всегда вызывал нежность у Марклина, как и слова Стюарта, который был для них лицом, «освящающим» мрачное существование, проникающим в мистику и миф, для того чтобы они смогли своими руками «прикоснуться к ужасу и красоте самой сущности».
Это придавало поэтическую окраску их жизни тогда и в нынешние времена. Однако Стюарту необходимо напоминать об этом, его обязательно следует убедить в существовании метафор и высоких чувств.
Томми уже почти дошел до дерева. Последние шаги он делал с осторожностью. На липкой грязи можно было легко оступиться и упасть. Так и случилось однажды с Марклином несколько лет тому назад, когда они впервые предприняли такое путешествие. Дело закончилось тем, что пришлось остановиться в гостинице «Джордж и Пилигримы» и ночью тщательно очищать одежду от грязи.
Ничего плохого не произошло; получился изумительный вечер. Стюарт остался внизу рядом с ним. Они провели всю ночь в разговорах, хотя Марклину пришлось завернуться в одолженный халат и надеть чужие домашние туфли. Ему так и не удалось воспользоваться маленькой очаровательной спальней и пообщаться с духом спящего короля.
Разумеется, Марклин никогда даже на миг не верил, что король Артур покоится на вершине холма в Гластонбери. Если бы он верил в это, то взялся бы за лопату и принялся копать.
Стюарт поздно пришел к убеждению, что миф представляет интерес, только если за ним скрывается правда, и что ее можно отыскать и даже найти физические свидетельства ее существования.
Ученые, думал Марклин, страдают одним неизбежным изъяном; слова и дела для них становятся одним и тем же. Это и послужило основой того замешательства, в котором они теперь оказались. Стюарт в свои семьдесят восемь лет, возможно, впервые в жизни соприкоснулся с реальностью.
Реальность и кровь переплелись.
Наконец Томми занял свое место рядом с Марклином. Он подул на окоченевшие пальцы и полез в карманы за перчатками. Классическая привычка Томми: подняться на вершину холма с голыми руками, забыв о существовании перчаток, пока не заметит кожаные перчатки Марклина, те самые, которые сам ему подарил давным-давно.
— Где же Стюарт? — спросил Томми. — Да, перчатки. — Он уставился на Марклина глазами, кажущимися огромными из-за круглых толстых очков без оправы; его рыжие волосы были коротко подстрижены, словно у адвоката или банкира. — Перчатки, да. Где же он?
Марклин только собрался было сказать о том, что Стюарт, видимо, не придет, как сам увидел машину Стюарта, свернувшую на последний участок дороги перед подъемом, чтобы подъехать как можно ближе к Вериолл-хилл. Прежде он так не поступал.
Казалось, во всех других отношениях Стюарт не изменился: высокий, тощий, в своем неизменном пальто, в кашемировом шарфе, замотанном вокруг шеи и с развевающимися на ветру концами. Худощавое лицо его казалось вырезанным из дерева Седые волосы растрепались, напоминая, как всегда, хохолок сойки. Казалось, за последнее десятилетие он вряд ли изменился вообще.
Подъехав поближе, он взглянул Марклину прямо в глаза. И Марклин вдруг осознал, что его трясет. Томми отступил в сторону. С руками, сжатыми в кулаки, Стюарт остановился примерно в шести футах от них. Его худое лицо выражало страдание, когда он оказался напротив обоих молодых людей.
— Вы убили Эрона! — вскричал Стюарт. — Вы, вы, оба. Вы убили Эрона. Как, скажите во Имя Бога, как вы могли так поступить?
Марклин стоял безмолвный, все откровения и планы внезапно вылетели из головы. Он пытался остановить дрожь в руках. Он понимал, что, если заговорит, покажется слабым и лишенным какой-либо уверенности. Он не мог вынести вида разгневанного Стюарта или оказаться провинившимся в чем бы то ни было.
— Милостивый Боже, что вы натворили, вы, оба?! — Стюарт продолжал свирепствовать. — И что я сделал, что привело в действие такой план? Более милостивый, я виноват во всем!
Марклин нервно сглотнул, продолжая молчать.
— Ты, Томми, скажи, как могло случиться, что ты принял участие в таком страшном деле? — продолжал Стюарт. — А ты, Марк? Ведь именно ты замыслил все это! — продолжал Стюарт.
— Стюарт, вы должны выслушать меня, — заявил Марклин, прежде чем тот смог остановиться.
— Выслушать тебя? — Стюарт подошел ближе, засунув руки в карманы пальто. — Я должен тебя выслушать? Позволь мне самому задать тебе вопрос, мой блестящий юный друг, моя самая смелая, самая прекрасная надежда! Что остановит тебя от того, чтобы убить меня, как поступил ты с Эроном и Юрием Стефано?
— Стюарт, я сделал это только для вас, — настаивал Марклин. — Если бы вы выслушали меня, то поняли бы. Это цветы тех семян, которые вы посеяли, когда мы начинали вместе. Эрона необходимо было заставить замолчать. То, что он не доложил свое мнение, что не возвратился домой, в Обитель, — просто чистая удача, Стюарт! Он мог это сделать в любой день, и Юрий Стефано мог также прийти. Его приезд в Доннелейт — счастливая случайность, Стюарт! Он мог пойти домой прямо из аэропорта.
— Ты говоришь только об обстоятельствах, только о подробностях! — Стюарт сделал еще один шаг в их направлении.