— Дорогая, сейчас надо поесть, — сказала Мэри-Джейн.
— Прекрасно, прекрасно! — вздохнула Мона, вытянув руки и распрощавшись с ночью при входе в дом
Она проплыла в кухню словно в состоянии восторженного экстаза и села за роскошный стол, который Мэри-Джейн накрыла для них. Она выставила фарфор королевы Антуанетты — самый изящный сервиз из всех в доме — с гофрированными позолоченными краями тарелок и блюдец. Умница! Ну до чего же замечательная девчонка! Как, родившаяся в отнюдь не богатом доме, девочка совершенно интуитивно выбрала самый хороший фарфор? В этой кузине скрывается масса возможностей. Но насколько рискованная натура! И как наивен оказался Райен, приведя ее к ним в дом и оставив их вдвоем
— Никогда не видела фарфора, подобного этому, — говорила Мэри-Джейн, захлебываясь от восторга. Он похож на жестко накрахмаленную ткань. И как это им удается? — Мэри-Джейн только что вошла в кухню с картонкой молока и коробкой какао.
— Пожалуйста, не сыпь этот яд мне в молоко. — Мона подхватила коробку с молоком, надорвала ее и наполнила стакан.
— Я хотела сказать, как им удается делать фарфор неплоским, не могу понять этого. Разве что он мягкий, как тесто, прежде чем его обжигают?
— Не имею ни малейшего понятия, — пожала плечами Мона, — но всегда обожала этот стиль. Эти чашки не так уж хороши в столовой: там они затмеваются стенными росписями. Но выглядят просто великолепно на этом кухонном столе, и как мудро с твоей стороны было выбрать эти баттенбургские кружевные салфетки! Я снова проголодалась, так давай же примемся за ленч. Это великолепно! Давай начнем объедаться!
— У нас не было ленча, и ты не ела ни крошки, — сказала Мэри-Джейн. — Я была напугана до смерти, что ты будешь ругать меня, что я прикасалась к этим вещам, но потом подумала «Если Мона Мэйфейр будет возражать, я тут же поставлю их обратно — так же просто, как и нашла их».
— Моя дорогая, дом сейчас принадлежит нам, — победно улыбаясь, заявила Мона
Боже, молоко было великолепно! Она расплескала его по столу, но оно было так хорошо, так хорошо!
— Выпей еще.
— Я пью его, конечно, я пью его с удовольствием, — сказала она
— Вижу, — сказала Мэри-Джейн, садясь на стул рядом с ней.
Все блюда были наполнены восхитительной, великолепной едой.
Мона положила себе на тарелку целую гору горячего риса. Не надо соуса — и так удивительно вкусно. Она начала есть, не дожидаясь Мэри-Джейн, которая ложку за ложкой бросала шоколадную пудру в свое молоко.
— Надеюсь, ты не возражаешь? Я просто обожаю шоколад. Не могу обходиться без него долго. Бывало время, когда я делала шоколадные сандвичи — можешь себе представить? Знаешь, как я их делала? Я прокладывала пару шоколадок «Херши» между двумя кусками белого хлеба, сверху укладывала ломтики банана, а потом еще посыпала сахаром. Уверяю тебя, это было восхитительно.
— О, я понимаю и могла бы чувствовать то же самое, если бы не была беременна. Однажды за один присест я проглотила целую коробку вишен в шоколаде. — Мона поглощала одну полную вилку риса за другой. Никакой шоколад не сравнится с этим. Идея вишен в шоколаде померкла. А теперь заключительная деталь. Белый хлеб. Заманчивая идея. — Знаешь, я думаю, что мне необходимы сложные углеводы, — сказала она. — Об этом говорит мне мой малыш.
Смеясь или напевая?
Нет проблем: все это очень просто и так естественно, она ощущает свою гармонию со всем миром, и для нее не составит труда возродить гармонию между Майклом и Роуан. Она снова села на место. Ее снова захватило видение небо, усеянное всеми видимыми звездами. Небо наверху вздымалось аркой — черной, чистой и холодной, а люди пели, и звезды были великолепны, просто удивительно великолепны.
— Что за мелодию ты так тихо напеваешь? — спросила Мэри-Джейн.
— Ш-ш-ш, ты слышишь это?
Райен только что вошел в дом. Она услышала его голос в столовой. Он разговаривал с Эухенией. Как удивительно было снова увидеть Райена! Разумеется, он не собирался выдворять Мэри-Джейн из дома.
Как только он вошел в кухню, Мона почувствовала жалость, увидев выражение усталости на его лице. На нем все еще был надет строгий костюм для похорон. Он должен носить костюм из креповой ткани в полоску; такую одежду носят летом все мужчины. Ей нравилось, когда мужчины летом носили такие костюмы, и она любила, когда пожилые надевали соломенные шляпы.
— Райен, присоединяйся к нам, — предложила она, прожевывая очередную пригоршню риса. — Мэри-Джейн приготовила нам целый пир.
— Садитесь поближе, и я приготовлю вам тарелку, кузен Райен, — сказала Мэри-Джейн, вскочив с места.
— Нет, не могу, дорогая, — сказал он, педантично соблюдая формальности по отношению к Мэри-Джейн, приходившейся ему сельской кузиной. — Я должен спешить, но благодарю тебя.
— Райен вечно спешит, — хмыкнула Мона. — Райен, прежде чем уйдешь, прогуляйся хоть немного по саду. Там просто прекрасно. Взгляни на небо, прислушайся к пению птиц. И если ты еще не чувствовал сладкого запаха олив, самое время сделать это сейчас
— Мона, ты поглощаешь рис в огромных количествах. Разве так нужно вести себя во время беременности?
Она постаралась справиться с приступом смеха.
— Райен, присядь и выпей стакан вина. Куда запропастилась Эухения? Эухения! Разве у нас не найдется вина?
— Я не хочу вина, Мона, благодарю вас.
Он отпустил жестом Эухению, на мгновение промелькнувшую в освещенных дверях, сгорбившуюся, злющую, всем недовольную.
Райен выглядел просто великолепно, несмотря на очевидную раздраженность. Моне он вдруг представился с огромной тряпкой в руках, стирающим пыль со всего вокруг. Она принялась смеяться снова.
Пора выпить глоток молока, а еще лучше целый стакан. Рис и молоко. Не удивительно, что техасцы едят эти продукты вместе.
— Кузен Райен, подождите минутку, — сказала Мэри-Джейн, — позвольте мне только наполнить вашу тарелку.
— Нет, Мэри-Джейн, благодарю тебя. Мона, я должен кое-что сказать тебе.
— Прямо сейчас, за обедом? Ну ладно, давай. Насколько это плохая новость? — Мона налила себе молока из картонки, пролив немного на стеклянный стол. — После всего, что уже случилось? Знаешь, в чем состоит проблема этой семьи? В закоснелом консерватизме. Меня часто занимает вопрос, не слишком ли это? Что ты думаешь на сей счет?
— Мисс Свинка, — сурово отозвался Райен. — Я разговариваю с тобой.
Мона смеялась уже едва ли не истерично. Как и Мэри-Джейн.
— Думаю, я получила здесь работу как повар, — сказала Мэри-Джейн. — И все, что мне нужно сделать с этим рисом, — добавить немного масла и чеснока.
— Опять она о масле! — Мона указала на Мэри-Джейн. — Везде масло! В этом весь секрет: поливать маслом все, что попадется на глаза. — Она подхватила ломоть белого хлеба и погрузила его в вязкую массу медленно тающего на блюдце масла.
Райен взглянул на свои часы, это был решительный сигнал, что он останется здесь не более чем на четыре минуты. И, благодарение Богу, не сказал ни единого слова о том, что заберет Мэри-Джейн отсюда.
— Так в чем же дело, хозяин? — спросила Мона. — Выкладывай. Я справлюсь с этим.
— Не знаю, сможешь ли, — тихо сказал он.
Этот ответ вызвал у нее новый взрыв смеха. Или, быть может, виной тому послужило растерянное выражение лица Райена. Мэри-Джейн не переставала хихикать, прикрывая ладошкой рот.
— Мона, я ухожу, — сказал он, — но в хозяйской спальне лежат несколько ящиков с бумагами. Это вещи, которые нужны Роуан: записи, доставленные из ее последней комнаты в Хьюстоне. — Он покосился в сторону Мэри-Джейн, будто говоря: «Она ничего не должна знать об этом».
— О да, эти ее записи, — отозвалась Мона. — Я слышала, как вы разговаривали о них в последний вечер. Ты знаешь, я слышала смешную историю, Райен, что когда Дафна Дюморье…[18] Ты знаешь, кто она была?
— Да, Мона
— Так вот, когда она писала «Ребекку», она начинала ее как эксперимент, чтобы понять, как долго сможет продержаться, не называя имени рассказчика, от чьего лица ведется повествование. Майкл рассказал мне об этом. Это правда. И ты знаешь, к концу книги эксперимент уже не имел значения. Но ты никогда не узнаешь имени второй жены Максима де Винтера в этом романе или в кино. Ты видел фильм?
— Так в чем же там было дело?
— Ну, Райен, ты всегда остаешься верным самому себе. Ты дойдешь до могилы, не произнеся даже имени Лэшера. — И снова она принялась неудержимо смеяться.
Мэри-Джейн хохотала и хохотала, словно все знала. Нет ничего смешнее, чем человек, смеющийся над шуткой, смешнее его может быть только тот, у которого не прорежется даже и следа улыбки, а вместо этого он будет смотреть на вас с неописуемой яростью.
— Не притрагивайся к ящикам, — торжественно произнес Райен. — Они принадлежат только Роуан! Но есть нечто такое, что я должен сказать тебе… Речь о Майкле… Я кое-что нашел в генеалогических записях в тех бумагах. Мэри-Джейн, пожалуйста, сядь и ешь свой ужин.
— Не притрагивайся к ящикам, — торжественно произнес Райен. — Они принадлежат только Роуан! Но есть нечто такое, что я должен сказать тебе… Речь о Майкле… Я кое-что нашел в генеалогических записях в тех бумагах. Мэри-Джейн, пожалуйста, сядь и ешь свой ужин.
Мэри-Джейн села.
— Правильно, о генеалогии, — сказала Мона. — Bay, быть может, Лэшер знал что-то такое, чего мы не знаем?! Мэри-Джейн, генеалогия не просто увлечение этой семьи, а навязчивая идея. Райен, твои четыре минуты уже почти истекли.
— Какие четыре минуты?
Она захохотала снова. Он должен был уйти. К ней снова подбиралась тошнота, и вольно же было так неудержимо смеяться.
— Я знаю, что ты собираешься сказать, — сообщила Мэри-Джейн, снова соскочив со стула, словно столь серьезные беседы она непременно должна была вести стоя. — Ты собираешься сказать, что Майкл Карри — сам из рода Мэйфейров. Я говорила тебе!
Лицо Райена мгновенно превратилось в безжизненную маску.
Мона выпила четвертый стакан молока. Она покончила со своей порцией риса и, подняв блюдо, сняла с него крышку и положила себе на тарелку целую горку испускающих пар рисовых зерен.
— Райен, перестань глазеть на меня, — сказала она. — Так что там насчет Майкла? Неужели Мэри-Джейн права? Мэри-Джейн сказала, что Майкл из рода Мэйфейров, едва взглянув на него.
— Так и есть, — объявила Мэри-Джейн. — Я увидела сходство сразу же. Вы знаете, на кого он похож? Он похож на оперного певца
— На какого оперного певца? — спросил Райен.
— Да, на какого?
— На Тирона Макнамару, фотографии которого есть у Беатрис. Вы это знаете? Те гравюры у нее на стене? Отца Джулиена? Ну, Райен, быть может, он твой прадед. Я видела множество кузенов такого рода в генеалогической лаборатории. Ирландцев, быть может, — ты никогда не замечал ничего такого? Конечно, ты не видел, ведь тогда бы у всех вас была ирландская кровь, французская кровь…
— И датская кровь, — заметил Райен сдавленным, тихим голосом
Он взглянул на Мону, а затем обернулся к Мэри-Джейн. — Я должен идти.
— Постой секунду! Это правда? — потребовала ответа Мона. Она проглотила рис и запила его молоком. — Это именно то, что ты собирался сказать мне? Майкл — из Мэйфейров?
— Там есть упоминание, — сказал Райен, — в тех бумагах, и, очевидно, они имеют недвусмысленное отношение к Майклу.
— Черт подери, ты сам так не думаешь, — сказала Мона
— Вы все та-а-ак бесподобно родственны! — протянула Мэри-Джейн. — Это как в королевской семье. А здесь восседает сама Царица
— Боюсь, ты права, — сказал Райен. — Мона, ты принимала свое лекарство?
— Конечно нет. Чтобы я сама травила свою дочь?
— Так, выбора у меня не осталось, я ухожу, — сказал он. — Постарайтесь вести себя прилично. Помните, дом окружен охранниками. Я не желаю, чтобы вы выходили на улицу. И, пожалуйста, не выводите из себя Эухению!
— Чудище несуразное! — отозвалась Мона. — Не уходи. Ты украшение вечера Что значит «не выводите из себя Эухению!»
— Когда придешь в себя, пожалуйста, позвони мне. А что, если родится мальчик? Надеюсь, ты не собираешься рисковать жизнью младенца для определения его пола?
— Он, конечно, не мальчик, глупый, — сказала Мона. — Это девочка, и я уже назвала ее Морриган. Я позвоню тебе. Ладно?
И он унесся дальше, спеша по-своему, то есть совершенно бесшумно. Примерно так же спешат няни или доктора.
— Не прикасайтесь к тем бумагам, — напомнил он из кладовой дворецкого.
Мона расслабилась и глубоко вздохнула. Райен — последний взрослый, которому было предписано наблюдать за ними, насколько ей было известно. А что там о Майкле?
— Боже, ты думаешь, это правда? Эй, Мэри-Джейн, когда мы здесь закончим, пойдем наверх и посмотрим эти бумаги.
— Ох, Мона, я не знаю. Ведь он говорил о бумагах Роуан. Разве он не запретил заглядывать в них? Мона, хочешь немного сметанного соуса? Не хочешь цыплят? Это лучшие цыплята, которых я когда-либо готовила.
— Сметанный соус! Ты не говорила, что это был сметанный соус. Морриган не хочет мяса. Послушай, я имею право посмотреть эти бумаги. Если он писал это, если он оставил какие-нибудь записи…
— Кто он?
— Лэшер. Ты знаешь, кто он. Только не говори, что твоя бабушка не рассказывала тебе.
— Она рассказывала мне, все правильно. А ты веришь в него?
— Верить в него, куколка? Ведь он чуть не напал на меня. Я чудом не стала одной из его жертв, так же как моя мать, тетя Гиффорд и все те бедные умершие женщины Мэйфейров. Разумеется, я верю в него, почему он…
Она поймала себя на том, что указывает на сад, в направлении дерева. Нет, не следует говорить ей об этом, она поклялась Майклу никогда не рассказывать никому о похороненных там и о той другой, невинной Эмалет, которая должна была умереть, хотя никогда ничего дурного никому не сделала
«Не ты, Морриган, ты не беспокойся, моя девочка, моя малышка!»
— Долгая история, нет времени на нее, — сказала Мона.
— Я знаю о Лэшере, — сказала Мэри-Джейн. — Знаю, что случилось. Бабушка рассказала мне. Другие не говорили прямо, что он убивал женщин. Они только сказали, что бабушка и я должны уехать в Новый Орлеан и оставаться там с кем-нибудь из родственников. Мы так не поступили, но с нами ничего не случилось! Ну а ты знаешь?
Мона пожала плечами и покачала головой.
— Это могло стать ужасной ошибкой, — сказала она.
«Сметанный соус удивительно хорош с рисом. Почему вся эта пища белая, Морриган?
«Деревья были усыпаны яблоками, и у них была белая мякоть, и клубни, и корни, которые мы выкапывали из земли, были белыми, и это был рай». Ох, но взгляни на звезды. Был ли когда-то безупречный мир по-настоящему безупречным или каждый день возникали все новые ужасные угрозы природы и все разрушалось так, как разрушено теперь? Если ты живешь в страхе, какое значение имеет все это…»
— В чем дело, Мона? — спросила Мэри-Джейн. — Эй, перестань расстраиваться из-за этого!
— Да нет, ничего, все в порядке, — покачала головой Мона Я только что увидела мимолетный сон; он промелькнул передо мной как вспышка, там, в саду. У меня был потрясающий разговор с кем-то. Знаешь, Мэри-Джейн, люди должны получать воспитание, чтобы они могли понимать друг друга. Тебе ясно, что я имею в виду? Вот посмотри, прямо сейчас ты и я — мы обе — обучаем друг друга взаимопониманию. Ты улавливаешь мою мысль?
— О да, конечно, и затем ты поднимаешь трубку телефона и звонишь мне в Фонтевро, и говоришь: «Мэри-Джейн, ты мне нужна!» — и я тут же вскакиваю, бросаюсь в свой пикап, включаю зажигание — и вот я у тебя дома
— Да, все так, я действительно именно это сейчас имею в виду; ты знаешь все обо мне, а я — о тебе. Это был счастливейший сон, который я когда-либо видела. Это было такое — такое счастливое сновидение. Мы все танцевали. Костер был такой большой, что в обычной обстановке я бы испугалась. Но в этом сновидении я была свободна, просто совершенно свободна. Мне не нужно было заботиться ни о чем. Нам нужно еще одно яблоко. Не пришельцы изобрели смерть. Это бессмысленная выдумка, но можно понять, почему все думают, что они… ну, вроде бы все зависит от перспективы, и если ты не уверен в концепции времени, если ты не понимаешь основную относительность времени, как понимают это сборщики урожаев или сельскохозяйственные рабочие, то, возможно, те, кто живет в райских тропиках, даже не развивают отношений такого вида, потому что для них не существует циклических времен года Игла воткнута в ясное небо. Ты знаешь, что я имею в виду?
— О чем это ты говоришь?
— Пожалуйста, сосредоточься, Мэри-Джейн! И ты поймешь! Именно таким образом это было во сне: завоеватели изобрели смерть. Нет, теперь я понимаю: то, что они изобрели, это убийство. Это совсем другая вещь.
— Там есть целая ваза с яблоками. Ты хочешь, чтобы я принесла тебе яблоко?
— Да, но позже. Я хочу подняться в комнату Роуан.
— Хорошо, но позволь мне закончить ужин, — взмолилась Мэри-Джейн. — Не ходи туда без меня. Если хочешь знать мое мнение, я сомневаюсь, имеем ли мы право вообще входить в ту комнату.
— Роуан бы не возражала, а Майкл мог бы не разрешить. Но ты знаешь, — сказала Мона, имитируя манеру Мэри-Джейн, — это не имеет значения.
Мэри-Джейн едва не свалилась со стула от смеха
— Ты кошмарный ребенок, — сказала она. — Пошли, цыплят все равно вкуснее есть холодными.
«И мясо из моря было белое, мясо креветок и рыбы, и устриц, и моллюсков, чисто белое. Яйца чаек были красивы, потому что были белыми снаружи, и, когда вы разбивали яйцо, один золотой глаз смотрел на вас, плавая в прозрачнейшей жидкости».
— Мона?
Она стояла в дверях кладовой дворецкого. Она закрыла глаза. Она чувствовала, как Мэри-Джейн сжала ее руку.
— Нет, — вздохнув, сказала она, — это снова накатило. — Ее рука двинулась к животу. Она приложила пальцы к округлившейся выпуклости, ощущая слабые движения внутри. Прекрасная Морриган. Волосы рыжие, как у меня.