— Разве это место достойно брачной церемонии Тал-Tocas' — спросил он почтительно, голосом звучным и умоляющим. — Где находится священнейшее место в Англии, где путь святого Михаила проходит через вершину холма, и разрушенная башня древней церкви Святого Михаила все еще стоит на страже?
Эш отнесся к его словам почти печально, спокойный, он просто слушал его, пока тот продолжал говорить, охваченный волнением.
— Позвольте мне отвести вас туда, вас обоих, позвольте мне увидеть бракосочетание Талтоса на скалистой вершине холма Гластонбери! — Его голос стал тихим, а слова он произносил размеренно, неторопливо. — Если я увижу чудо рождения там, на священной горе, на месте, где сам Христос ступил на землю Англии, — где погибли старые боги и вознеслись новые, где пролилась кровь в защиту всего святого… Если я увижу рождение взрослого отпрыска, увижу, как он обнимает своих родителей, — символ самой жизни… Тогда для меня перестанет иметь значение, буду я жить или умру.
Он поднял руки, словно держал в них священный замысел, а его голос утратил истерическое звучание, глаза прояснились и смотрели почти нежно.
Юрий глядел на него с нескрываемым подозрением.
Эш являл собой символ воплощенного терпения, но впервые Майкл заметил в глубине его глаз мрачные эмоции; даже его улыбка казалась горькой.
— В таком случае, — сказал Гордон, — я увидел бы то, для воплощения чего был рожден. Я стал бы свидетелем чуда, которое воспевают поэты и которое снится старикам. Чуда, превосходящего все, которые я когда-либо знал, с тех пор как мои глаза научились читать, а мои уши — слышать сказки, которые мне рассказывали, а мой язык научился образовывать слова, способные выразить сильнейшие склонности моего сердца.
Подарите мне эти последние драгоценные моменты, время для путешествия туда. Это не слишком далеко отсюда. Едва ли больше четверти часа — всего несколько минут для нас всех. И на вершине холма Гластонбери я вручу ее вам, как отец вручает дочь, мое сокровище, мою возлюбленную Тессу, чтобы вы совершили то, чего оба желаете.
Он остановился, глядя на Эша, отчаянно спокойный и глубоко опечаленный, словно за этими словами скрывалось полное приятие собственной смерти.
Он не обратил внимания на открытое, но молчаливое презрение Юрия. Майкла удивило полное преображение, произошедшее в старике, его безоговорочная убежденность.
— Гластонбери, — прошептал Стюарт. — Прошу вас. Не здесь. — И наконец тряхнул головой. — Не здесь, — прошептал он и умолк.
Лицо Эша не изменилось. А затем, очень мягко, словно сообщая ужасную тайну нежной душе, человеку, которому сочувствовал, он сказал:
— Соединения быть не может, не будет и отпрыска. — Он говорил медленно. — Она стара, ваше прекрасное сокровище. Она не может родить. Ее источник высох.
— Стара — Стюарт был ошеломлен, он не мог поверить. — Стара? — прошептал он. — Вы сумасшедший. Как вы могли сказать такое?
Он беспомощно обернулся к Тессе, наблюдавшей за ним без боли и разочарования.
— Вы сумасшедший, — повторил Стюарт громким голосом. — Взгляните на нее! — вскричал он. — Взгляните на ее лицо, на ее формы. Она великолепна. Я привел вас сюда, к супруге такой красоты, что вы должны пасть на колени и благодарить меня!
Внезапно он остановился, еще не веря, но медленно осознавая крушение всех своих надежд.
— Возможно, у нее будет такое же лицо в тот день, когда она умрет, — сказал Эш со свойственным ему хладнокровием. — Я никогда не видел лицо Талтоса, которое было бы иным. Но ее волосы белые, совершенно белые, в них не осталось ни одной живой пряди. Она не источает никаких запахов. Спросите ее. Люди использовали ее снова и снова. Или, возможно, она странствовала среди них дольше, чем даже я. Ее лоно умерло. Ее источник иссяк.
Гордон более не протестовал. Он прижал ладони к губам, чтобы скрыть свою боль. Женщина казалась слегка озадаченной и лишь немного встревоженной неопределенностью своего положения. Она прошла вперед и, обняв длинной, тонкой рукой дрожащего Гордона, прямо обратилась к Эшу.
— Вы осуждаете меня за то, что мужчины делали со мной, за то, что они пользовались мной в каждом городе, в каждой деревне, куда я входила, что в течение многих лет кровь вытекала из меня снова и снова, пока ее уже больше не осталось?
— Нет, я не осуждаю вас, — искренне ответил Эш с глубоким сочувствием, — я не осуждаю вас, Тесса. Искренне говорю вам
— Ах, — снова рассмеялась она ярким, почти сверкающим смехом, словно в его словах заключался источник ее наивысшего счастья.
Внезапно она взглянула на Майкла, а затем на стоящую в тени возле лестницы Роуан. Ее выражение было искренним и прелестным.
— Здесь я спасена от этих кошмаров, — сказала она. — Меня целомудренно любит Стюарт. Здесь теперь мое убежище. — Она протянула руки к Эшу. — Побудьте со мной, поговорите со мной. — Она повела его за собой в центр комнаты. — Не хотите ли потанцевать со мной? Я слышу музыку, когда гляжу вам в глаза
Она притянула Эша ближе к себе и произнесла глубоким, прочувствованным голосом:
— Я так рада, что вы пришли.
Только теперь она взглянула на Гордона, ускользнувшего подальше, — с нахмуренным лбом, с пальцами, все еще прижатыми к губам, он отступил назад и нашел для себя старый, тяжелый деревянный стул. Он опустился на него, прислонился головой к твердым планкам спинки и устало отвернулся в сторону. Вся его одухотворенность исчезла. Казалось, сама жизнь покидает его.
— Потанцуйте со мной, — сказала Тесса. — Вы, все, не желаете ли потанцевать? — Она развела, руки, откинула голову и тряхнула гривой волос, которые и в самом деле выглядели безжизненными и очень, очень старыми.
Она кружилась и кружилась, пока ее длинное пышное фиолетовое платье не закрутилось вокруг нее, превратившись в колокол… Она танцевала на пальцах своих маленьких ног.
Майкл не мог отвести глаз от нее, от легких раскачивающихся движений, образовывавших громадный круг; движение она начинала с правой ноги, затем близко приставляла к ней левую, как будто исполняла некий ритуальный танец. Что касается Гордона, на него было больно смотреть: перенести такое разочарование было для него тяжелее, чем потерять жизнь. Казалось, что роковой удар уже был нанесен.
Эш также с восхищением следил за движениями Тессы — возможно, растроганный, определенно встревоженный, а быть может, даже несчастный.
— Вы лжете, — сказал Стюарт, но это был отчаянный шепот сломленного человека. — Вы говорите гнусную, ужасную ложь.
Эш даже не счел необходимым ответить ему. Он улыбался и кивал Тессе.
— Стюарт, где моя музыка? Пожалуйста, сыграй мою мелодию. Сыграй мою мелодию для… для Эша! — Она глубоко поклонилась Эшу и одарила его еще одной улыбкой, он тоже поклонился ей и взял ее за руки.
Человек, сидевший на стуле, не мог двигаться и только снова и снова бормотал, что это неправда, — но уже и сам не верил своим словам.
Тесса принялась тихо напевать мелодию, снова закружившись в танце.
— Играй музыку, Стюарт. Играй ее.
— Я сыграю ее для вас, — тихо сказал Майкл.
Он повернулся в поисках какого-нибудь музыкального инструмента, надеясь на чудо, что это будет не арфа и не скрипка, не что-нибудь иное, требующее присутствия музыканта, потому что, если такой инструмент найдется, он не сможет выполнить свое обещание.
Он и сам чувствовал себя удрученным, чрезвычайно опечаленным, не способным радоваться огромному облегчению, что ему следовало бы ощущать. И на миг его глаза встретились с глазами Роуан, и она тоже показалась ему охваченной печалью, окутанной ею, как вуалью. Она стояла, сложив руки, очень прямая, возле лестничных перил, следуя глазами за движениями танцующей женщины, напевавшей четкую мелодию, что-то такое, что знал и любил Майкл.
Майкл обнаружил устройство — стереосистему, компоненты которой выглядели почти мистически современно, — с сотнями крошечных цифровых экранов, кнопок и проводов, тянущихся, словно змеи, к динамикам, висящим на довольно большом расстоянии друг от друга на стене.
Он наклонился, пытаясь прочесть название музыкальной пьесы на кассете внутри плеера.
— Это то, что она хочет, — сказал Стюарт, все еще смотревший на женщину. — Поставьте именно эту. Она проигрывает ее все время. Это ее музыка.
— Танцуйте с нами, — сказала Тесса. — Разве вы не хотите танцевать с нами?
Она двинулась в направлении Эша, и на этот раз он не смог отказаться. Он взял ее за руки и затем обнял, как мужчина обнимает женщину для вальса, заняв подходящую позицию.
Майкл нажал на кнопку. Музыка началась тихо, ритмы басовых струнных звучали замедленно, выплывая из множества динамиков; затем вступили духовые, гладкие и звонкие, вместе с мерцающими звуками клавесина, который, спускаясь по тем же мелодическим линиям, взял на себя ведущую, основную тему, так что теперь уже струнные последовали за ним. Эш сразу же повел свою партнершу широкими грациозными шагами и плавными кругами.
Это был Канон Пахельбеля[17]. Майкл мгновенно узнал его, хотя никогда не слышал в подобном исполнении: с полным звучанием басовых, очевидно соответствовавшим замыслу композитора. Существовало ли что-нибудь печальнее этой музыкальной пьесы, что-нибудь столь же искренне выражающее одиночество? Музыка усиливалась, выходя за пределы, установленные барокко для духовых, скрипичных и клавесинов, исполняющих свои налагающиеся одна на другую мелодии с душераздирающим великолепием, так что музыка казалась одновременно и вечной, и исходящей из самого сердца.
Она уносила пару все дальше, их головы нежно склонялись друг к другу, их широкие, грациозные движения были плавными и полностью совпадали с ритмом инструментов. Теперь Эш улыбался так же блаженно и удовлетворенно, как Тесса. И по мере того как шаги ускорялись, трубы деликатно выводили трели, все убыстряя ритм, но в совершенстве его контролируя, и все голоса могущественно сливались в наиболее праздничные звучания композиции, они двигались все быстрее, а Тесса вращалась почти шаловливо, описывая все более смелые и дерзкие круги. Каблучки слегка пощелкивали по дереву, ее улыбка становилась еще ослепительнее.
Теперь другой звук смешался с мелодией танца, ибо канон, исполняемый таким образом, был действительно танцем, — и Майкл не сразу понял, что это была песня Эша. В ней не было слов, только чарующее гудение, производимое Эшем, к которому Тесса добавила свое собственное. И безукоризненно музыкальные голоса вознеслись над пением блестящих духовых инструментов, без особых усилий, непринужденно превзошли крещендо и теперь приняли более быстрый темп. Держа спины прямо, они смеялись в полном блаженстве.
Глаза Роуан наполнились слезами, пока она смотрела на них: на высокого, с царственной осанкой мужчину и тоненькую сказочную королеву; такими же были глаза старика, вцепившегося в подлокотники стула, словно силы его были на исходе.
Юрий казался опустошенным полностью, словно окончательно утратил контроль над собой. Он неподвижно застыл, прислонившись к стене, и просто наблюдал за происходящим.
Взгляд Эша оставался шаловливым и обожающим, он качал головой, непринужденно поворачивался, а двигался все быстрей.
Они танцевали и танцевали, вращаясь у освещенной границы, уходя в тень и возникая из нее снова, распевая серенады друг другу. Лицо Тессы выражало такой экстаз, словно она была маленькой девочкой, величайшая надежда которой наконец исполнилась. Майклу показалось, что они — Роуан, Юрий и он сам — должны удалиться и предоставить им наслаждаться этим необычным и мгновенно возникшим союзом. Возможно, это было единственное объятие, которое они познали вместе. И, казалось, они забыли о времени и о том, что ожидает их впереди.
Но он не мог уйти. Никто не двинулся, чтобы уйти. Танец все продолжался и продолжался, пока не стал замедляться ритм, пока инструменты не стали звучать все мягче — предупреждение им, что нужно будет скоро разойтись, — и накладывающиеся друг на друга мелодии канона слились в один полнозвучный голос, который слабел, переходя в конечный скорбный звук, а потом наступило полное молчание.
Пара остановилась в самом центре пола, свет лился на лица и на сверкающие волосы.
Майкл стоял у каменной стены, не способный к движению, и не мог оторвать от них взгляд.
Подобная музыка может причинить боль. Она может принести разочарование и вызвать полное опустошение. Она говорит «Жизнь может быть такой. Запомни это».
Эш поднял руки волшебной королевы, посмотрел на них внимательно. Затем поцеловал повернутые кверху ладони и отпустил их. А она стояла, смотря на него, как влюбленная — возможно, и не в него, а в музыку, и в танец, и в свет, и во все сущее.
Он отвел ее к ткацкому станку, спокойно понуждая снова сесть на табурет, а затем повернул ее голову, словно предлагая вернуться к прежней работе.
И она вновь стала внимательно рассматривать ткань. Казалось, она уже забыла о его присутствии. Ее пальцы коснулись нитей и немедленно начали работать. Эш отошел в сторону, стараясь не производить шума, затем повернулся и посмотрел на Стюарта Гордона.
Ни мольбы, ни протеста не высказал старик, прислонившийся к подлокотнику своего кресла, глаза его медленно передвигались от Эша к Тессе, а затем снова к Эшу.
Возможно, наступило ужасное мгновение. Майкл не представлял, что будет. Но, разумеется, какая-то история, какое-то длительное объяснение, какое-то отчаянное повествование должно предшествовать этому. Гордону необходимо было попытаться. Кто-то должен был попытаться. Что-то должно было случиться, чтобы предотвратить неминуемую казнь.
— Я хочу узнать имена остальных, — сказал Эш в своей обычной спокойной манере. — Я хочу знать, кто входит в ряды ваших пособников как внутри ордена, так и вне его.
Стюарт помедлил, прежде чем ответить. Он не двинулся с места, не отвел глаз от Эша.
— Нет, — сказал он наконец. — Эти имена я никогда не сообщу вам.
Его слова прозвучали с такой твердостью, столь окончательно, что ничего подобного Майкл не ожидал услышать. И человек, испытывающий боль, был недоступен любой форме убеждения.
Эш начал спокойно подходить к Гордону.
— Подождите, — сказал Майкл. — Пожалуйста, Эш, подождите.
Эш остановился и учтиво посмотрел на Майкла.
— В чем дело, Майкл? — спросил он, словно было невозможно предположить последующее.
— Эш, позвольте ему рассказать все, что ему известно, — предложил Майкл. — Пусть он расскажет нам свою историю!
17
Все изменилось. Все стало легко и свободно. Она лежала в руках Морриган, а Морриган — у нее в руках, и был вечер, когда она открыла глаза.
Что за великий сон ей приснился! Было так, словно Гиффорд, и Алисия, и Старуха Эвелин рядом с ней, и не было ни смертей, ни страданий, а они были вместе и затем даже танцевали, да, танцевали в общем кругу.
Она так хорошо себя чувствовала! Пусть все увянет — чувства все равно останутся с ней. Небо было любимого цвета Майкла — фиолетового.
И здесь же стояла над ней Мэри-Джейн. Выглядела она чертовски хорошенькой с этими желтыми восковыми волосами.
— Ты Алиса в Стране чудес, — сказала Мона, — вот кто ты такая. Я буду звать тебя Алисой.
«Все будет великолепно. Я обещаю тебе».
— Я приготовила ужин, — сообщила Мэри-Джейн. — Я предложила Эухении на вечер взять себе выходной — надеюсь, ты не станешь возражать. Когда вижу эту буфетную, то просто схожу с ума,
— Конечно. Я не возражаю, — сказала Мона. — Помоги мне подняться.
Она вскочила, освежилась, чувствуя себя легкой и свободной, как ребенок, кувыркающийся внутри, — малышка с длинными рыжими волосами, плавающими в жидкости, словно маленькая резиновая куколка с крошечными шишечками коленок…
— Я отварила ямс, рис и запекла устрицы в сыре и бройлерных цыплят в масле с эстрагоном.
— И когда же ты научилась так готовить? — спросила Мона и обхватила руками Мэри-Джейн. — Ведь нет никого похожего на нас? Я имею в виду, ты узнаешь свою кровь, правда?
Мэри-Джейн ответила ей сияющей улыбкой.
— Да, это просто удивительно. Я люблю тебя.
— Ох, как рада я слышать это! — откликнулась Мона. Они подошли к кухонным дверям, и Мона заглянула внутрь.
— Боже, ты действительно приготовила большой ужин!
— Тебе придется в это поверить, — гордо сказала Мэри-Джейн, снова демонстрируя свои совершенные белоснежные зубы. — Я умела готовить, когда мне было всего шесть лет. Моя мать жила тогда с шефом. Понимаешь? А потом я работала в модном ресторане в Джексоне, в столице штата Миссисипи, — помнишь? Это было место, где обедали все сенаторы. И я сказала им: «Если вы хотите, чтобы я работала здесь, то должны позволить мне наблюдать за работой поваров, чтобы я всему научилась». Что ты хочешь выпить?
— Молоко. Я изголодалась по молоку, — сказала Мона. — Подожди, не торопись. Полюбуйся на эти магические сумерки. Это любимое время суток Майкла.
Если бы только она могла вспомнить, кто был тогда с ней во сне. Осталось только неисчезающее чувство любви, чрезвычайно утешающей любви.
На мгновение она остро забеспокоилась о Роуан и Майкле. Смогут ли они хотя бы когда-нибудь разгадать тайну убийства Эрона? Но вместе они могут победить кого угодно. То есть если они действительно объединятся и с ними будет Юрий. Хотя участь Юрия никогда не предполагала быть вовлеченной в ее собственную судьбу.
Каждый все поймет в свое время.
Уже распускались цветы. Казалось, что сад поет. Она неуклюже оперлась на дверную раму, без слов выводя мелодию цветов; эта мелодия связывалась с самой отдаленной частью памяти, которая никогда не позволяла ей отказаться от прекрасных и самых утонченных воспоминаний — только там они надежно сохранялись. Она ощутила какой-то сильный запах — ах, сладкий аромат оливковых деревьев!
— Дорогая, сейчас надо поесть, — сказала Мэри-Джейн.