Поппет говорит, что не голодна. В ней чувствуется какая-то отстраненность, и, свернув с шумной площади на аллею потише, Селия осторожно интересуется, что ее беспокоит.
– Я не хочу, чтобы добрая тетя умирала, – признается Поппет, хватаясь ручонкой за юбку Селии.
Остановившись, Селия протягивает руку, чтобы ухватить за воротник семенящего впереди Виджета, который не замечает ничего вокруг, кроме своего попкорна.
– О чем это ты, малышка? – спрашивает она Поппет.
– Они хотят закопать ее, – объясняет Поппет. – Мне от этого очень грустно.
– Что за добрая тетя? – допытывается Селия.
Поппет задумывается, нахмурив лоб.
– Я точно не знаю, – отвечает она. – Они все так похожи.
Взглядом отыскав поблизости укромный уголок, Селия берет детей за руки и уводит с аллеи.
– Поппет, милая, – говорит она, глядя девочке в глаза. – Где они хотят ее закопать? Точнее, где ты это видела?
– В звездах, – заявляет Поппет. Она привстает на цыпочки и показывает пальчиком вверх.
Подняв голову, Селия оглядывает звездное небо и бледный диск луны, скрывающийся за облаком, а затем вновь поворачивается к Поппет.
– И часто тебе бывают видения в звездах? – спрашивает она.
– Нет, иногда, – отвечает Поппет. – У Виджа тоже бывают видения. Только ему они приходят в людях.
Селия оборачивается к перепачканному карамелью Виджету, который увлеченно горстями пихает в рот попкорн.
– У тебя тоже бывают видения? – спрашивает она.
– Шлущается, – отвечает он с набитым ртом.
– Что же это за видения? – продолжает расспрашивать Селия.
Виджет пожимает плечами:
– Посмотрю на человека – и знаю, где он бывал. Что делал.
Он отправляет в рот очередную порцию сладкого попкорна.
– Забавно, – прищуривается Селия.
Близнецам и раньше случалось рассказывать странные истории, но то, чем они только что поделились, кажется посерьезнее обычных детских фантазий.
– А что ты видишь, глядя на меня? – спрашивает она Виджета.
Не прекращая жевать, он некоторое время молча смотрит на нее.
– Комнаты, в которых пахнет пылью и старым тряпьем, – говорит он наконец. – Тетю, которая все время плачет. Призрака в рубашке с пышными оборками, который всюду ходит за тобой и…
Он внезапно замолкает с выражением обиды на лице.
– Ты заставила все исчезнуть, – говорит он. – Я больше ничего не вижу. Как ты это сделала?
– Есть вещи, которые тебе видеть не положено, – заявляет Селия.
Виджет выпячивает было нижнюю губу, но обида проходит, стоит ему запихнуть в рот полную пригоршню попкорна.
Селия отворачивается от детей и бросает взгляд в сторону площади. Там пылает факел, озаряя яркими всполохами стены шатров и рождая на их полосатых боках пляшущие тени.
Факел горит всегда. Его пламя никогда не затухает.
Оно не гаснет даже тогда, когда цирк переезжает с места на место. Всякий раз, когда они трясутся в поезде, оно на протяжении всего путешествия спокойно и бездымно пылает в черной железной чаше.
Это продолжается с тех самых пор, как его впервые торжественно зажгли в ночь премьеры.
И в тот же миг – Селия уверена в этом – начала действовать какая-то сила, наложившая отпечаток на все, происходящее в цирке.
Включая рождение близнецов.
Виджет родился за несколько минут до полуночи, в самом конце уходящего дня. Поппет появилась на свет чуть позже, с началом дня следующего.
– Поппет, – окликает Селия девочку, которая развлекается тем, что теребит свою кружевную манжету, – когда звезды скажут что-то, что покажется тебе важным, расскажи об этом мне, хорошо?
Поппет торжественно кивает, тряхнув облаком рыжих волос. Когда она тянет Селию за руку, чтобы о чем-то спросить, в ее взгляде сквозит исключительная серьезность.
– Можно мне яблоко в карамели? – просит она.
– У меня кончился попкорн, – жалобно вторит Виджет, протягивая пустой пакет.
Селия забирает пакет и на глазах у близнецов складывает его в несколько раз, пока он не исчезает бесследно в ее руках. Когда дети восторженно аплодируют, ладошки Виджета больше не перепачканы карамелью, но он не обращает на это внимания.
Пока Виджет пытается угадать, куда делся пакет, а Поппет в задумчивости разглядывает небо, Селия внимательно смотрит на детей.
Это плохая идея. Она знает, что плохая, но, учитывая обстоятельства, всяко лучше приглядывать за ними и их несомненным даром.
– Хотите научиться тому, что умею я? – спрашивает Селия.
Виджет тут же начинает кивать с таким энтузиазмом, что шляпа сползает ему на глаза. Поппет на мгновение замирает в нерешительности, но потом тоже кивает.
– Тогда я буду учить вас, но сначала вы должны немного подрасти. И это будет нашей маленькой тайной, договорились? – предлагает Селия. – Вы умеете хранить тайны?
Дети дружно кивают. Виджету приходится снова поправлять шляпу.
Они радостно бегут вслед за Селией, возвращаясь обратно к площади.
Мечты и желания Париж, май 1891 г.
С тихим шуршанием, напоминающим шум дождя, штора из хрустальных бусин, раздвигается, и в каморку прорицательницы входит Марко. Изобель поспешно откидывает с лица вуаль из тончайшего черного шелка, которая невесомым туманным облаком ложится на ее волосы.
– Что ты здесь делаешь? – удивленно восклицает она.
– Почему ты ничего не говорила об этом? – Не удостоив ее ответом, он протягивает раскрытую тетрадь, и в мерцающем свете Изобель удается разглядеть изображение черного дерева.
Оно не похоже на деревья, которые он рисует в своих многочисленных тетрадях. Дерево увешано множеством белых свечей, с которых капает воск. Помимо этого рисунка в тетради есть подробные изображения сплетающихся ветвей, нарисованные с различных ракурсов.
– Это Дерево желаний, – сообщает Изобель. – Оно недавно появилось.
– Я знаю, что недавно, – говорит Марко. – Почему ты не рассказала мне о нем?
– Не было времени писать, – оправдывается Изобель. – И я вообще не была уверена: может, это твое творение. Ты вполне мог бы создать нечто подобное. Оно очень красивое, и желания на него нужно добавлять, зажигая новые свечи от тех, что уже горят. Прежние желания зажигают новые.
– Это она, – бесстрастно говорит Марко, забирая тетрадь.
– Почему ты так уверен? – спрашивает Изобель.
Марко молча разглядывает рисунок. Он недоволен, что в спешке ему не удалось достоверно передать красоту дерева.
– Я ее чувствую, – признается он. – Это похоже на предчувствие бури – словно что-то витает в воздухе. Я ощутил это, стоило мне войти в шатер, и с каждым шагом, приближавшим меня к дереву, ощущение росло. Тому, кто с ним незнаком, я вряд ли смогу это объяснить.
– Как ты думаешь, возле твоих творений она тоже испытывает нечто подобное? – внезапно спрашивает Изобель.
Марко никогда об этом не задумывался, но предположение похоже на правду. Эта мысль приносит ему странное удовлетворение.
Но в ответ он лишь бросает:
– Я не знаю.
Изобель резким движением снова откидывает назад сползшую на лицо вуаль.
– Ну что ж, – замечает она, – Теперь ты знаешь о дереве и можешь делать с ним все, что захочешь.
– Этого нельзя делать, – говорит Марко. – Я не могу использовать в своих целях то, что делает она. Противники должны соблюдать дистанцию. Если бы мы играли в шахматы, я не был бы вправе просто смести ее фигуры с доски. Я только могу ответить на ее ход своим.
– Получается, эта игра может продолжаться бесконечно, – заключает Изобель. – Разве можно объявить мат в цирке? Какая-то бессмыслица.
– Но это и не шахматы, – возражает Марко, пытаясь объяснить ей то, что сам только начал понимать и потому не может правильно сформулировать.
Его взгляд падает на стол, по которому разложены карты. Одна из тех, что повернуты лицом вверх, привлекает его внимание.
– Вот на что это похоже, – говорит он, указывая на картинку.
На ней изображена женская фигура с весами и мечом, надпись под рисунком гласит: La Justice. Правосудие.
– Это как весы: одна чаша моя, другая – ее.
На столе среди карт появляются миниатюрные серебряные весы. Их чаши уравновешены горстками алмазов, поблескивающих в свете свечей.
– То есть нужно склонить чашу весов в твою сторону? – уточняет Изобель.
Марко кивает, перелистывая тетрадь. Он постоянно возвращается к странице, на которой изображено дерево.
– Но если каждый по очереди увеличивает вес своей чаши, добавляя все новые элементы… – продолжает допытываться Изобель, разглядывая мягко покачивающиеся весы, – они не сломаются?
– Боюсь, это тоже не вполне верное сравнение, – произносит Марко, и весы исчезают.
Во взгляде, которым Изобель смотрит на опустевший стол, сквозит печаль.
– Как долго это будет продолжаться? – спрашивает она.
– Понятия не имею, – признается Марко, поднимая на нее глаза. – Ты думаешь все бросить? – продолжает он, сам не зная, что хочет услышать в ответ.
– Нет, – качает головой Изобель. – Я… я не собираюсь ничего бросать. Мне здесь нравится, правда. Но мне все же хочется понять. Может, если бы я смогла понять, от меня было бы больше толку.
– От тебя есть толк, – уверяет ее Марко. – Не исключено, что это мое единственное преимущество: она не знает, кто я. Она может только реагировать на изменения, происходящие в цирке, а у меня есть наблюдатель.
– Но я не вижу, чтобы она как-то реагировала, – возражает Изобель. – Она все держит в себе. Читает больше, чем кто-либо другой, насколько я могу судить. Близнецы Мюррей от нее без ума. Ко мне она исключительно добра. Я ни разу не видела, чтобы она делала что-то необычное, если не считать того, что она делает во время представлений. Ты утверждаешь, что она совершает какие-то ходы, но я этого не вижу. Почему ты уверен, что это не одно из творений мистера Барриса?
– Мистер Баррис способен творить настоящие чудеса инженерной мысли, но это не его рук дело. Впрочем, она усовершенствовала его карусель, в этом я убежден. Сомнительно, чтобы даже такой талантливый инженер, как мистер Баррис, мог создать раскрашенного деревянного грифона, который бы мог дышать. И пусть даже на этом дереве нет листьев, я знаю, что оно пустило корни глубоко в землю – оно живое.
Марко вновь сосредоточивается на рисунке, водя пальцем по изгибам ветвей.
– Ты загадал желание? – тихо спрашивает Изобель.
Не желая отвечать, Марко закрывает тетрадь.
– Она по-прежнему выступает в первой четверти часа? – уточняет он, доставая из кармана часы.
– Да, но… ты хочешь пойти туда и посмотреть ее представление? – в голосе Изобель слышится сомнение. – В ее шатре еле-еле помещается двадцать человек. Она тебя заметит и наверняка удивится, что ты здесь.
– Она меня не узнает, – говорит Марко. Часы в его руке исчезают. – Я настоятельно прошу тебя сообщать мне, когда в цирке появляется новый шатер.
Он поднимается и выходит прочь так стремительно, что растревоженный воздух колышет пламя свечей.
– Я тоскую по тебе, – шепчет Изобель ему вслед, но слова теряются в стуке хрустальных бусин, сомкнувшихся у него за спиной.
Она вновь набрасывает на лицо черную вуаль.
Ближе к утру, когда ее каморку покидает последний клиент, Изобель вынимает из кармана свою марсельскую колоду. Она не расстается с ней, хотя для гадания в цирке должна использовать другие карты, специальную колоду в черных, белых и серых тонах.
Из марсельской колоды она вытягивает одну единственную карту. Еще не перевернув ее, она уже знает, что там. Изображенный на картинке ангел только подтверждает давно зародившиеся подозрения.
Она не возвращает карту в колоду.
Атмосфера Лондон, сентябрь 1891 г.
Цирк приезжает в Лондон. Поезд, подползающий к месту стоянки уже после наступления сумерек, не привлекает особого внимания местных жителей. Вагоны начинают распадаться, двери и коридоры беззвучно разъезжаются в разные стороны, превращаясь в череду отдельных комнат без окон. Вокруг них разворачиваются полосатые полотнища, разматываются и натягиваются канаты, под поднятыми пологами сами собой собираются помосты для выступлений.
(Труппа считает, что, хотя часть изменений происходит автоматически, где-то есть специальная бригада, которая отвечает за это превращение, пока артисты распаковывают вещи. Раньше так и было, но сейчас никакой бригады нет, невидимые грузчики не устанавливают декорации. В этом больше нет нужды.)
В неосвещенных шатрах все тихо. Цирк откроется для посетителей только вечером следующего дня.
Пока большинство циркачей отправляется в город навестить старых друзей и пропустить кружечку-другую в любимом пабе, Селия Боуэн заперлась одна у себя в вагончике за сценой.
По сравнению с другими жилищами, скрывающимися за вереницей шатров, ее комната кажется довольно скромной. Большую ее часть занимают книги и видавшая виды мебель. Повсюду, где это возможно, весело горят свечи самых разнообразных форм и размеров, освещая спящих голубей в клетках, висящих среди ярких ниспадающих портьер. Уютное гнездышко, тихое и удобное.
Стук в дверь раздается как гром среди ясного неба.
– И так ты собираешься провести весь вечер? – спрашивает Тсукико, бросая многозначительный взгляд на книгу в руках Селии.
– Полагаю, у тебя есть идеи получше? – улыбается Селия. Девушка-змея редко заходит просто так.
– Меня пригласили в гости, и я подумала, что будет неплохо, если ты отправишься со мной, – заявляет Тсукико. – Ты слишком много времени проводишь в одиночестве.
Селия начинает было отказываться, но Тсукико решительно достает из шкафа одно из самых красивых платьев Селии. Почти все ее наряды черно-белые, но это, сшитое из темно-синего бархата и отделанное золотистой тесьмой, является редким исключением.
– Куда мы идем? – спрашивает Селия, но Тсукико не спешит удовлетворять ее любопытство. Однако для похода в театр или на балет час уже слишком поздний.
Оказавшись перед особняком Лефевров, Селия заливается смехом.
– Могла бы и рассказать, – шутливо упрекает она Тсукико.
– Тогда это не было бы сюрпризом, – парирует та.
На приеме в особняке Лефевров Селии довелось побывать лишь однажды. К тому же это был скорее ужин в честь грядущей премьеры, нежели обычная Полночная трапеза. Однако, хотя со дня просмотра в театре и до открытия цирка она бывала здесь считаные разы, выясняется, что со всеми гостями она знакома.
Ее появление вместе с Тсукико вызывает всеобщее удивление, но Чандреш тепло приветствует ее и усаживает в гостиной с бокалом вина так быстро, что она даже не успевает толком принести извинения за приход без приглашения.
– Распорядись, чтобы принесли еще один прибор, – обращается Чандреш к Марко, а затем начинает представлять Селию присутствующим.
Она находит странным, что он не помнит, как уже знакомил ее со всеми.
Мадам Падва, как всегда, сама изысканность – в вечернем платье теплого медного цвета осенних листьев, переливающемся при свечах. Сестры Берджес и мистер Баррис явно успели обменяться шутками по поводу того, что все трое, не сговариваясь, пришли в синем, и цвет платья Селии приводится как доказательство, что, видимо, таковы последние модные веяния.
Слышны разговоры об еще одном госте, который не то должен прийти, не то нет, но Селия пропускает его имя мимо ушей.
Она чувствует себя немного не в своей тарелке, оказавшись в компании людей, которые давно друг друга хорошо знают. Но Тсукико удается вовлечь ее в разговор, а мистер Баррис так внимательно ловит каждое сказанное ею слово, что Лейни начинает его поддразнивать.
Несмотря на близкое знакомство с Селией, с которой он неоднократно встречался и вел длительную переписку, мистер Баррис весьма правдоподобно делает вид, что они едва знакомы.
– Вам следовало бы стать актером, – украдкой шепчет она, улучив момент, когда их никто не может услышать.
– Я знаю, – отвечает он, трагически сдвигая брови. – Как жаль, что я упустил свое истинное призвание.
Прежде Селии почти не доводилось беседовать с сестрами Берджес. Поскольку Лейни куда словоохотливее Тары, Селии удается довольно много узнать о том, какую роль они сыграли в формировании облика цирка. В отличие от костюмов мадам Падва и инженерных достижений мистера Барриса, их вклад не столь заметен, хотя и касается почти всех аспектов.
Запахи, музыка, свет. Даже вес бархатной портьеры при входе. Они постарались сделать так, чтобы все было органично и легко.
– Мы хотели, чтобы были задействованы все органы чувств, – говорит Лейни.
– Некоторые чуть больше, чем другие, – добавляет Тара.
– Верно, – соглашается ее сестра. – Люди часто недооценивают запахи, а ведь именно они лучше всего пробуждают воспоминания.
– В том, что касается создания атмосферы, им нет равных, – замечает присоединившийся к беседе Чандреш, забирая у Селии пустой бокал и протягивая ей полный. – Они обе просто гениальны.
– Весь фокус в том, чтобы все было сделано как будто ненароком, – шепчет Лейни. – Чтобы все казалось естественным.
– Чтобы во всем было единство, – подытоживает Тара.
У Селии мелькает мысль, что собравшейся компании они оказывают аналогичную услугу. Она сомневается, что эти встречи продолжались бы так долго уже после открытия цирка, если бы не их заразительный заливистый смех. Они умеют вовремя задать нужный вопрос, чтобы поддержать разговор, заполняя малейшую паузу, стоит ей возникнуть.