— Какие? — сразу же поинтересовался Леля.
— Шкарпетки, — изрыгнула из себя Агнешка. — Бшизну. Двi пари носовичkiв… Краватку…
«Кровать-то ему зачем?» — с ужасом подумал Леля, но промолчал.
— Последнюю ночь он должен был провести в своем загородном доме?
— Про це вiн нiчого мени не казав.
Получив подобную отповедь, Леля вынул из кармана следственные трофеи: два ключа на кольце и фотографию блондинки.
— Узнаете? — коротко спросил он у домработницы. От ключей Агнешка отреклась сразу, а фотографию девушки рассматривала довольно долго.
— Повiя — наконец сказала она.
— Это имя или фамилия? — оживился Леля.
— Усе разом. I усi вони — повiї. О, матка бозка, як я їх ненавиджу! — Статичное лицо Агнешки Радзивилл было больше не в состоянии справляться с эмоциями: оно пошло пятнами и чудовищно исказилось.
— Вам плохо? — робко поинтересовался Леля.
Агнешка не удостоила его и взглядом. Она поднялась и направилась в глубь квартиры — чтобы привести себя в порядок и положить валидол под язык, не иначе. Воспользовавшись отсутствием хранительницы очага, Леля рысью обежал холл и толкнул первую попавшуюся дверь.
Это была комната Агнешки Радзивилл. Он понял это сразу: по запаху ладана, узкой монашеской койке и по статуе Девы Марии в ее изголовье. Противоположный от койки угол занимал задрапированный белым иконостас из фотографий покойного Радзивилла. Перед фотографиями потрескивали витые свечи и лежали гирлянды из навощенных полумертвых глициний.
«Просто культ какой-то, последнее прибежище безутешной сектантки», — Леля поежился.
И действительно, религиозный экстаз домработницы выглядел диковато: комнате не хватало лишь скульптурной Пьеты с распятым Радзивиллом и коленопреклоненной Агнешкой. Леля подошел к глициниям и воззрился на фотографии покойного: судя по всему, Агнешка собирала их не один год, а возможно, просто крала из многочисленных семейных альбомов.
Радзивилл был не очень-то приятным типом с шакальей головой и такими же шакальими желтыми глазами. Зато тело его было идеальным: стоило только взглянуть на один из высокохудожественных снимков — банкир в плавках, на собственной яхте, в одной руке зажат шкотик, а вторая держит фужер с шампанским.
Леля пригнулся к фотографии и заметил, что голый торс Радзивилла истыкан едва заметными дырками, похожими на булавочные или иголочные уколы. Никакой системы, никакой последовательности в этих уколах не было. Интересно, кто надругался над фотографическим телом — Агнешка или кто-то другой?
Зато другие фотографии не оставляли никаких сомнений: из них безжалостная рука домработницы выкорчевала всех остальных персонажей — они были либо отрезаны, либо (когда отрезать лишнее не представлялось возможным) заретушированы крупной нервной штриховкой. Ай да тихая сестра-хозяйка изТрускавца!
Леля скользнул глазами чуть ниже и тихонько присвистнул: в одной из глициниевых гирлянд был искусно вплетен черный толстый шнур. Кой черт шнур! Это был самый настоящий кнут из хорошей кожи, добротная плеть с раздвоенным концом. Леля осторожно провел по рукоятке плети и только теперь увидел выбитую надпись: «Probasti me , Domine, et cognovisti».
Переварить увиденное Леля так и не успел: его с головой накрыл полузадушенный от ярости голос Агнешки:
— Пся крев! Що ви тут робите?! Шахрай! Злодюга! Геть звiсдси!!! О, матка бозка, матка бозка!..
— Простите, ради бога, — пробормотал Леля. — Я не знал, что нельзя… Простите… Сочувствую вашему горю… Мы сделаем все возможное…
Но прежнее хрупкое равновесие так и не было достигнуто. Агнешка закрылась окончательно. Она наотрез отказалась говорить о Радзивилле и об Эмме Александровне, даже двадцатилетний сын Радзивиллов Адам вызывал в ней раздражение. К концу беседы Леля был почти уверен в том, что Агнешка Радзивилл ненавидит всех, кто так или иначе имел доступ к телу брата. Она хочет владеть безраздельно — если не им самим, то хотя бы памятью о нем, памятью, вплетенной в гирлянды из цветов. Чертов кнут… Интересно, что он может символизировать: власть над братом или рабскую покорность ему? Судя по иконостасу в комнате — последнее. Но ведь и рабы часто восстают…
Промучившись с Агнешкой еще полчаса, Леля наконец-то выяснил туманный смысл слова «повiя». Банальное «шлюха» — вот что это было. А к шлюхе двоюродная сестра Радзивилла прикрепила и фамилию — Никольская. Как-то раз Радзивилл привел в квартиру девушку, которая провела здесь ночь и оставила после себя расческу с клоком волос («Нечлуйна истота, о, матка бозка!») и упаковку противозачаточных таблеток («Яка розпуста! Ганьба!1»). Очевидно, ночная посетительница так поразила воображение целомудренной Агнешки, что она запомнила ее фамилию. Или позже выведала у самого Радзивилла.
Что ж, «нечлуйна истота» — это уже кое-что. Во всяком случае, мифические девочки Радзивилла начинают принимать вполне реальные очертания…
— Ты выяснил, что означает это выражение: "Probasti me , Domine, et cognovisti "? — спросилЛеля у Гусалова через два часа после визита на Ланское шоссе.
— Вот справочка, — Саня положил перед следователем листок бумаги. — Заверена специалистами по латыни. «Господи! Ты испытал меня и знаешь».
— Интересно, что это может означать? Судя по комнате старой девы, господом у нее числился сам Радзивилл.
— Что, у кузенов были какие-то непристойные тайны? — поинтересовался Гусалов.
— Не знаю, не знаю, — Леля тотчас же вспомнил истыканное булавочными уколами тело Радзивилла на снимке.
— А что залетная дамочка Никольская? Может быть, мне с ней встретиться? Снять показания? — оживился Саня.
— С ней встречусь я сам.
— Пользуешься служебным положением, Петрович? Ну-ну…
…Леля нашел Ксению Никольскую на съемочной площадке в одном из павильонов «Ленфильма». Она только что отснялась в клипе Известного Эстрадного Певца, где довольно удачно изображала неприступную возлюбленную. Известный Эстрадный Певец выступал в клипе страдающей стороной.
На жалкие корочки Лели Никольская даже не взглянула.
— Что вам угодно? — спросила она, когда Леля проводил ее до гримерки.
— Поговорить.
— Господи, ну нет покоя… Просто нет покоя… Только сегодня прилетела из Гамбурга, сразу на съемку, даже переодеться не успела. Я ведь уже все рассказала вашим людям… О том, что Марина перевозила наркотики, я и понятия не имела… И вообще, мы никогда не были близкими подругами, выступали несколько раз вместе на показах, не более того…
— Боюсь, что я не по этому поводу, — прервал Никольскую Леля.
Судя по всему, веселая у вас жизнь, девчонки!..
— Не по этому? А по какому?
— Мы можем поговорить?
— Я очень устала…
— Это не займет много времени.
— Ну, хорошо, — смилостивилась Никольская. — Проводите меня в гримерку.
В гримерке манекенщица сразу же сбросила с себя накидку из перьев, призванную подчеркнуть стервозно-птичий характер героини клипа.
— Вас не смутит, если я начну переодеваться?
— А вас?
Никольская выразительно посмотрела на Лелю и улыбнулась: улыбка была такой же безжизненной, как и грим для съемок клипа о поруганной чести Известного Эстрадного Певца.
— Меня — нет.
Она уселась на стул перед гримерным столиком: теперь Леля мог созерцать только ее голую спину, вспоротую узким рубцом позвоночника.
— Ну, и о чем вы хотели со мной поговорить?
— О Германе Юлиановиче Радзивилле.
— Что, с ним что-то произошло?
— Ну, как вам сказать… Его убили. Позвоночник Никольской изогнулся и завибрировал, как хвост воздушного змея.
— Что вы говопите. — с видимым удовольствием произнесла Никольская, ничуть не удивившись этому известию.
Леля ожидал чего угодно, только не подобной реакции.
— Странно, — наконец сказал он. — Странно. Вы ведь были… близки некоторое время.
— Ну и что?
— Ничего… Но я думал… Если между людьми когда-либо существовала связь…
— Мне наплевать, о чем вы думали.
Быстро сняв грим, Никольская поднялась и так же быстро спустила бретельки на платье. Платье упало на пол, и перед Лелей во всей красе предстала вздернутая грудь манекенщицы. Леля почувствовал зуд в ладонях и покраснел. Никольская переступила через валяющийся на полу кусок ткани и, виляя бедрами, отправилась в дальний угол гримерки.
— Я бы хотел поговорить с вами о покойном, — просипел Леля.
— У меня нет желания о нем разговаривать.
— Тогда мне придется вызвать вас повесткой. А мне бы этого не хотелось. Честное слово. — Еще бы, визит в управление такой роскошной эксгибиционистки парализует работу сотрудников на целый день.
Никольская все так же бесстыдно-неторопливо влезла в джинсы и натянула свитер. Прямо на голое тело. Раздвоенный змеиный язык груди скрылся в шерстяных недрах, и Леля сразу почувствовал себя лучше.
— Я бы хотел поговорить с вами о покойном, — просипел Леля.
— У меня нет желания о нем разговаривать.
— Тогда мне придется вызвать вас повесткой. А мне бы этого не хотелось. Честное слово. — Еще бы, визит в управление такой роскошной эксгибиционистки парализует работу сотрудников на целый день.
Никольская все так же бесстыдно-неторопливо влезла в джинсы и натянула свитер. Прямо на голое тело. Раздвоенный змеиный язык груди скрылся в шерстяных недрах, и Леля сразу почувствовал себя лучше.
— Ну, хорошо. Что именно вас интересует?
— Все. Все, что касается ваших отношений с Радзивиллом.
— Наших отношений… — Никольская неторопливо раскрыла сумочку, достала пачку слабеньких дамских сигарет и закурила. — Вы посещаете секс-шопы, господин следователь?
— Не понял…
— Хотя бы иногда. — Кольцо дыма, выпущенное Никольской, лениво поднялось к потолку. Не дав ему раствориться в воздухе, манекенщица соорудила еще одно, при этом рот ее округлился, и Леля с ужасом обнаружил, как вся его милицейская благовоспитанность на предельной скорости мчится к низу живота.
— Нет.
Он решил отделаться полуправдой. Переступить порог срамного заведения ему мешала должность, но втайне он мечтал, что когда-нибудь по одному из многочисленных дел у него будет проходить владелец интим-салона. Хотя бы в качестве свидетеля.
— Жаль. Любая, самая грязная порнокассета в любом секс-шопе — вот и вся суть наших отношений с Германом Юлиановичем.
— В каком смысле?
— В самом что ни на есть прикладном. В женщинах его интересовали только определенные места.
— Сколько вы с ним были знакомы? И когда расстались?
— Это имеет какое-то значение?
— В деле об убийстве все имеет значение.
— Христова невеста настучала? — проницательно спросила Никольская. — Целомудренная дрянь?
— Это не имеет никакого значения, — ушел от ответа Леля.
— А она не сообщила вам, что это прискорбное мимолетное событие имело место быть три года назад? Неожиданный пассаж.
— И больше вы не встречались с Радзивиллом? — Леля попытался взять себя в руки.
— Несколько раз. На презентациях… На показах. Он был большим любителем показов. И когда только время находил при его-то занятости!
— А вы неплохо осведомлены.
— Обыкновенная логика. И даже не женская, дорогой мой.
— А после того, как вы расстались… у Радзивилла появился кто-нибудь? — глупо спросил Леля.
Никольская погасила сигарету в крошечной, инкрустированной перламутром пепельнице и рассмеялась.
— Ну, расстались — это громко сказано. Наш роман уместился в неделю. Будет что вспомнить, когда отойду от дел. Он пригласил меня во Францию.
Леля поднял брови. И здесь — Франция. Радзивилл летел в Париж просто так, никаких деловых встреч у него запланировано не было. А что, если…
— Мы перешли на «ты» только в самолете, — продолжила Никольская. — Три дня в Париже, неделя в Ницце, сутки в Монте-Карло… Я поставила на зеро и выиграла пятьсот долларов… Он умел красиво ухаживать. Орхидеи в коробочках, милые ювелирные безделицы под подушкой. Я находила их каждый день.
— И что же было потом, когда вы вернулись?
— Мне не хотелось бы это обсуждать. Скажем так, в какой-то момент мы поняли, что не подходим друг другу. Слава богу, на это не ушло много времени.
— Что значит «не подходим»?
Никольская с сожалением посмотрела на следователя: бедняжка в свитере со спущенной петлей, давно не чищенных ботинках и кургузом пиджачке. Стоит ли потрясать его такое же кургузое воображение расшифровкой термина «не подходим»?
— Неужели вы не понимаете?
— Ну, хорошо… А с кем еще был… э-э… знаком Радзивилл?
— Думаю, об этом нужно спрашивать не у меня. Хотя он предпочитал определенный тип. Блондинки-манекенщицы с классическими параметрами. Да, в какой-то мере Герман… Герман Юлианович был однолюб. Все его пассии были похожи друг на друга и представляли яркий контраст с женой. Я видела его с несколькими девочками-моделями…
— С кем именно? — Леля достал блокнот, щелкнул ручкой и приготовился записывать.
— Не помню.
— А вы попытайтесь.
— Нет… К сожалению… — Никольская поднялась и направилась к вешалке, на которой была распята роскошная лисья шуба.
И Леля снова почувствовал легкое волнение в паху. Чтобы хоть как-то скрыть это, он мелким бесом подскочил к лисе и ухватился за воротник.
— Я помогу!
— Рискните.
Лелина так не к месту прорезавшаяся галантность действительно была сопряжена с риском: Ксения Никольская была на голову выше его. Надеть шубу ей удалось только со второго захода, унизительно присев перед Лелей. Никольская, сквозь зубы поблагодарив низкорослого следователя, направилась к выходу из гримерки. Леля поплелся за ней, чувствуя себя раздавленным.
— Его и вправду убили? — тихо спросила манекенщица, когда Леля распахнул перед ней дверь.
— Да. В тот вечер, накануне убийства, он ужинал с дамой в ресторане «Дикие гуси». Возможно, именно с этой. — Леля достал из кармана фотографию из бумажника покойного Радзивилла и протянул ее Никольской:
— Вот, взгляните.
Никольская впилась в фотографию глазами. А потом резко отставила ее.
— Нет, мне незнакома эта девушка, — подбирая слова, медленно произнесла она. — Никогда не видела ее раньше.
— А если присмотреться?
— Нет.
Она сказала это слишком поспешно, разом закрывая тему, как закрывают дверь в темный чулан с твердым намерением в него не возвращаться. Никольская тоже не хотела возвращаться в чулан — должно быть, в детстве она боялась темноты.
— А кто-нибудь еще ее опознал? — неожиданно спросила она.
— Почему вы спрашиваете?
— Просто интересно.
— Пока этот вопрос остается открытым. Ну, хорошо. — Леля вынул фотографию из рук Никольской и снова спрятал ее в карман.
— А какое отношение эта фотография имеет к Герману? — Похоже, слишком уж энергичная девушка решила перехватить у него инициативу ведения беседы.
— Они были найдены среди вещей покойного.
— Ну надо же! — в голосе Никольской послышались ревнивые нотки.
— Что же вы замолчали?
— Я просто внимательно вас слушаю.
— Убийство произошло третьего. А четвертого Радзивилл должен был вылететь во Францию.
Никольская подняла идеально подрисованные брови.
— Вот как?
— Частный визит.
— Частный визит… Я тоже через это проходила.
— Последний раз живым Радзивилла видели в тех самых «Диких гусях». Вы никогда там не были?
— Была. Надеюсь, в этом нет ничего криминального?
— С Радзивиллом?
— Может быть, и с ним. Не помню. А… личность его спутницы так и не установили?
— Нет. Ресторанная обслуга не смогла дать даже приблизительное описание.
— Ничего удивительного. Они никогда не видят лиц, — медленно произнесла модель.
— Как это — «не видят лиц»?
— Они смотрят на ноги. На ноги и чуть выше, неужели не понятно? В этом была одна из фишек Радзивилла. Он выбирал не просто блондинок. Он выбирал женщин с умопомрачительно длинными ногами.
— Как у вас? — не удержался Леля.
— Как у меня. Он даже измерял их длину. Думаю, в его халупе найдется какой-нибудь донжуанский список. Если эта старая польская курва его не сожгла…
Выйдя на улицу, Никольская погрузилась в устрашающего вида джип.
— Вас подвезти? — в ее словах было лишь надменное сострадание, не больше. Еще минута — и она подаст копеечку нищему следователю, отирающемуся на паперти закона.
— Не стоит.
— Как хотите. Знаете что… Поговорите с Виолеттой Гатти.
— Кто это?
— У нее модельное агентство «Калипсо». Только не выдавайте меня. Не говорите, что это именно я направила вас к ней.
— Поговорить? О чем поговорить?
Но джип, коротко рыкнув, уже тронулся с места и спустя мгновение затерялся в потоке машин на Камен-ноостровском. А Леля еще добрых пятнадцать минут топтался под сенью обшарпанных колонн «Ленфиль-ма», всеми силами пытаясь отвязаться от светлого образа Ксении Никольской. И только потом вытащил блокнот и печатными буквами вывел: "ВИОЛЕТТА ГАТТИ. МОДЕЛЬНОЕ АГЕНТСТВО «КАЛИПСО». И поставил против вычурной итальянской фамилии жирный вопрос. И такой же жирный восклицательный знак.
Ох уж эти агентства, ох уж эти модели, ох уж эти бесстыжие глаза, груди и берцовые кости! Проводить дознание с подобными бабенками — верный способ нажить себе гипертонический криз и аденому предстательной железы. Никольская, конечно, изрядная сука, но до чего хороша! Да и он тоже хорош: беседу провел — хуже не придумаешь.
Леля сунул руки в карманы, поднял воротник и направился в сторону метро «Горьковская».
Хороша-то она хороша, но что-то есть во всем этом… Что-то слишком уж не правдоподобное, что-то фальшивое. Какая-то заноза, которая торчит в свеженькой розовой пятке истории, рассказанной Никольской. Во-первых, она сама. Слишком уж легко согласилась и слишком быстро разоткровенничалась. Во-вторых, не очень-то она и удивилась известию о смерти банкира. Ну, то, что она его терпеть не могла, это и так понятно в свете вышеизложенного. Но хотя бы удивиться могла! Так, слегка, не особенно напрягая мышцы лица по этому поводу. Но она восприняла слова Лели как само собой разумеющееся. Она как будто знала об убийстве Радзивилла.