Саня быстро пресек лирическое отступление:
— Ну, так что девушка?
— А что девушка? Кроме как красивая, ничего особенного сказать о ней не могу. Разве что она выглядела немного нервной.
— Что значит — «выглядела немного нервной»?
— То и значит. Доберманов не просто так выбирают. Особенно взрослых. Доберман — собака неустойчивая. И к тому же коварная. А если уж решился на взрослого добермана, несмотря на все издержки, — значит, тебя прижало.
— А эта ваша Тума…
— Да нет, — Вайнонен перевел дух. — Тума — это особый случай.
— Что же в ней такого выдающегося? Вайнонен шумно отхлебнул из чашки и утерся рукавом.
— В том-то и дело, что ничего, — сказал наконец он. — Тума — это бракованный материал.
— Ну ты даешь, Нестор Иваныч, — снисходительно удивился Саня. — Подсунул беззащитной девушке дрянную собаку?
— Да никакая она не дрянная. Просто характер у нее не охранный и не сторожевой. — Вайнонен наклонился к Сане, обнажил длинные зубы, смахивающие на бивни слона, и хихикнул. — Мамаша ее убежала в течку, с трудом нашли. А пока бегала, кто-то из дворняг постарался. Да еще из самых что ни на есть безобидных. Вот Тума и пошла — экстерьером в мамашу, а характером — в папашу беспородного. Только вид устрашающий и морда исправная, а так — болонка болонкой. Гавкает через раз и избирательно. Словом, по-человечески ко всему относится.
— А как же два трупа и сорванный скальп? — Саня решил тянуть свою линию до конца.
— Вот и я думаю — как? На нашу это не похоже.
— А девушка?
— Девушка нервничала. Я же говорю, как будто боялась чего-то. Потребовала самую обученную и злобную суку.
— Так и сказала — «злобную»?
— Может, и не так, да только я так понял.
— И что же ты, Нестор Иваныч, оконфузился?
— Пожалел красавицу. — Вайнонен протер очки и шумно вздохнул. — Чужому человеку со взрослым доберманом не справиться. А Тума — в самый раз. Жили бы душа в душу…
— Это точно. А уши у тебя не шевелились, когда красавице за ее же деньги фуфло подсовывал?
— Не такие уж и большие деньги были. Всего-то триста долларов. Я за обученную собаку вдвое больше беру. А то и втрое.
— Что ж очки новые не прикупишь? С таких-то денег?
Вайнонен встал и отодвинул заляпанную жиром занавеску со штампом «МПС. СМЕНА». Должно быть, эта занавеска была украдена в одном из поездов в незапамятные времена.
— Видите, сколько собак? Производство. А в производство нужно вкладывать. Закон рынка.
— Ну ладно. А вот с девушкой нехорошо получилось. Обманул ты ее, Нестор Иванович.
— Да не обманул я! Как раз напротив, пожалел цветущую красоту. А Тума — она очень грозного вида. Только самоубийца подойдет. Так что невинность соблюл и капиталец приобрел. Все довольны.
— Ага. Кроме жертв нападения. Готовься, Нестор Иванович. — Саня решил дожать Вайнонена: он уже и сам почти поверил в им же придуманную страшилку. — Будем вызывать как свидетеля.
— Может, спутали что-то? Может, это не Тума? Не могла она…
— Как же не Тума? Вот здесь так в родословной и указано: от лучших зарубежных производителей, потомков Герхильды фон Тюринген. Родословную тоже сам клепаешь?
— Ну что вы! — Вайнонен зарделся и сразу же постарался перевести тему:
— А девушка? Она не пострадала?
— В бегах твоя девушка… Возможно, что и за границу укатила.
— А собака? Тума?
— Тума тоже в бегах, — вздохнул Саня. И это была единственная правда, которую изрыгнул его лукавый милицейский рот за последние десять минут.
— Так а я? Со мной что?
— Живи пока. Свидетелем, возможно, вызовут. А на будущее учти: никаких подлогов. У нас твоя крокодилья ферма теперь на заметке будет.
…На ближайшую электричку Саня опоздал.
Но теперь это было неважно. И мокрый снег, который пошел сразу же, как только он распрощался с Вайноненом и вышел на улицу, был неважен. Важным было только одно: поездку в Пудость можно признать удавшейся. Дарья Литвинова купила охранную, как она думала, собаку, потому что она чего-то боялась.
И довольно серьезно.
13 февраля
Леля
Дело принимало паскудный оборот. Самый паскудный из тех, которые только можно себе представить.
Леля понял это сразу, как только получил результаты экспертизы. Впрочем, ее можно было и не проводить, потому что результаты лежали на поверхности. Небрежно затертая кровь на полу действительно принадлежала Радзивиллу. На перочинном ноже, найденном в сумочке покойной, тоже были обнаружены следы крови Радзивилла. И с некоторой натяжкой нож с выбрасывающимся тонким лезвием можно было назвать орудием преступления.
Но это не объясняло присутствия мертвой Литвиновой в коттедже. Зачем она вернулась? Взяла рубаху, но забыла нож? И приехала за ним? И по ходу пьесы решила уколоться, да не рассчитала?
Как бы то ни было, на сегодняшний день это является единственной правдоподобной версией: и отсутствие отпечатков, и наличие билета в Мурманск только подтверждают это.
Мотив, худо-бедно, тоже просматривался. И все упиралось в садистские наклонности Радзивилла. Возможно, он вошел в раж, сделал девушке нестерпимо больно, она попыталась защититься и убила его случайно. Такое тоже может быть, если…
Если Радзивилл был садистом.
А если он был мазохистом — то есть страдающей стороной?
Самым удивительным было то, что за несколько дней, которые он вплотную занимался Литвиновой, он так ничего и не смог узнать о ней. Ну, не то чтобы совсем ничего, но все-таки…
Во-первых, квартира на Большом проспекте. Дарья вселилась туда только два месяца назад. А до этого счастливого события в паспорте покойной красовалась отметка о том, что она проживает в городе Апатиты Мурманской области. Очевидно, до последнего времени она просто снимала квартиры. Как это делают тысячи людей, тщетно жаждущих покорить надменную Северную столицу.
Во-вторых, ее профессиональная деятельность. Она действительно работала в «Калипсо», но эта ее работа носила скорее эпизодический характер: за последние три года — несколько крошечных и не таких уж впечатляющих контрактов, пара-тройка съемок в рекламных роликах, не более того. С большей или меньшей периодичностью она появлялась лишь в показах коллекций, но ни с одним из модельеров не сотрудничала постоянно. И находилась, что называется, на подхвате.
Запасной игрок, ничего не скажешь. И всему виной наркотики.
Интересно, как, не имея постоянных источников дохода, она смогла купить себе квартиру в престижном районе, обставить ее и набить дорогой техникой? Впрочем, на этот вопрос можно было ответить и не имея особенно горячечного воображения. Такой вариант добычи средств к существованию юморист Саня Гусалов характеризовал достаточно двусмысленной фразой: «Ласковая телка у двух папок сосет». Что-то похожее ему уже приходилось слышать и от Виолетты Гатти, и от Регины… Регина.
Так. Взять себя в руки и постараться не думать о ней. Хотя бы в рабочее время.
Впрочем, не думать получалось мало. Вернее, не получалось совсем. Без Бадер Леля задыхался. Это было не поэтическим преувеличением, а самой настоящей физиологической реальностью. С появлением Регины Леля быстренько ознакомился с собственной анатомией, о которой до последнего времени даже понятия не имел. Теперь он точно мог определить, где находится сердце, которое постоянно прыгало на скакалке, как какая-нибудь семилетняя девочка. Или качалось на «тарзанке», как какой-нибудь семилетний мальчик. А стоило ему только увидеть Регину, ее глубокие глаза и такой самостоятельный шрам на щеке, как все его внутренние органы сбивались в кучу и еще долго не хотели отлипать друг от друга.
Регина почти переселилась к нему, но о дальнейших отношениях не было сказано ни слова. Она первая наложила на это табу. После одного-единственного разговора в постели.
Это была их вторая ночь, как раз после обыска на квартире Литвиновой.
Самым нежным голосом, на который он только был способен, Леля потребовал ясности в будущем. Это требование плевать хотело и на работу Регины, и на ожидающий ее тихий Безансон. Но и здесь Бадер оказалась на высоте.
— Обещай мне, что никогда не попросишь от меня никаких жертв, милый, — сказала она. — Ни жертв, ни жертвоприношений.
Леля выразился в том плане, что никаких жертв ему не нужно, но…
— Если я с тобой, то я — с тобой, — Регина поцеловала его в грудь. — Мы вместе, как же ты можешь желать большего?
— Вместе, но не совсем…
— Люди либо рядом, либо нет. «Не совсем» не бывает. Все очень просто. И жизнь вообще очень простая штука.
— Если ты уйдешь…
— Я не уйду.
— Но ты… Ты ведь совсем другая… Твоя работа и все эти люди вокруг тебя, все эти мужики, — Леля вдруг скатился на подленькую ревность. — Ваша работа, она предполагает…
Она не дала ему закончить:
— Ничего она не предполагает. Если ты думаешь, что меня можно соблазнить мешком денег, упакованным в штаны от Версаче, то ты глубоко ошибаешься. У меня психология некрасивого человека.
— Что ты сказала? — Леля засмеялся и обнял девушку. — Некрасивого человека?
— Я же рассказывала тебе, какой я была… И если бы не Вета…
Выслушивать панегирики рыжей Виолетте Сергеевне Леля был уже не в состоянии. Но благоразумно промолчал: Регина относилась к Гатти, как относятся к открытой кровоточащей ране — с максимальным вниманием и максимальной осторожностью.
— А для некрасивых ничто не имеет значения, кроме человеческой души.
— Конечно, они довольствуются малым, — неудачно пошутил Леля.
— Ну что ты… Некрасивые заглядывают в самые глубокие колодцы и берут по максимуму.
— Я надеюсь…
Он так до сих пор и не мог понять, что же нашла такая блестящая небожительница, как Регина Бадер, в нем, Леле. Ведь не на внешность же она купилась, в самом деле, не на рутинную работу следователя! Или в самой глубине колодца Лелиной души она увидела то, что ей всегда не хватало? Надо бы и самому заглянуть на досуге…
А сейчас — Дарья Литвинова.
Регина рассказывала о ней со сдержанной грустью, Гатти — с горьким цинизмом, но все сводилось к одному и тому же: Литвинова обожала мужчин и с их помощью решала все свои проблемы. После обыска и муторного составления необходимых бумаг и отчетов они с Региной снова отправились в «Доктор Ватсон». Там Регина поведала Леле о двух девушках, которые с самого основания агентства стали визитной карточкой «Калипсо», — Ксении Никольской и Дарье Литвиновой. Чуть позже к ним присоединилась Регина Бадер, которую Ксюха Никольская сразу же прозвала Бадер-Бадер (по аналогии с Баден-Баденом): отчасти из-за созвучия слов, отчасти из-за терапевтического воздействия, которое оказывала Регина на более темпераментных подруг. «Ты, Бадер-Бадер, прямо бальнеологический курорт в горах Шварцвальда, да и только», — любила подшучивать образованная шлюха.
Впрочем, их близкой дружбы хватило только на два года.
Потом девочки повзрослели и предпочли пробиваться в одиночку. Все, за исключением Литвиновой. Она просто физически не могла долго находиться одна — сказывалось горькое апатитское сиротство.
— Она была слишком зависима от мужчин, — сказала Регина Леле. — Может быть, именно это ее и погубило.
— Разве это плохо?
— Ты шовинист. Женщине нужно быть независимой, чтобы по-настоящему почувствовать, что она женщина, — улыбнулась Регина.
— А какие отношения были между Никольской и Литвиновой в последнее время? — Леле все еще не давало покоя то, что Никольская отказалась опознать фотографии Дарьи. Он бы с удовольствием спросил об этом саму Ксению, но та улетела в Прагу.
— Что ты имеешь в виду?
— Остались ли они хотя бы приятельницами?
— Не знаю… Мы давно не собирались вместе. И толком не разговаривали. Не думаю, чтобы они часто встречались. Если судить по последним двум годам, характер у Дарьи резко испортился. Всех женщин она считала конкурентками в борьбе за самцов, и это стало своего рода манией.
Бедняжка.
— Послушай, Регина, — Леля взял девушку за руку. — Я встречался с Никольской…
— Ты делаешь мне признание?
— Да нет же, господи, ты не так поняла… Я встречался с Никольской и показывал ей фотографии Дарьи. Но она сделала вид, что не узнала Литвинову. Сказала, что никогда не видела этой девушки. Как ты думаешь, почему она солгала?
— Это та самая фотография, которую вы нашли у банкира?
— Да. Но откуда ты знаешь?
— Вета рассказала мне о ней. Ты хранишь ее в нагрудном кармане, правда?
— Уже нет, — рассмеялся Леля.
— Правда?
— И все же… Ты ведь знаешь Никольскую, Регина. Чем это можно объяснить?
— Возможно, ей была неприятна сама фотография. — Регина замялась, подбирая слова. — Потому что она тоже была близка с банкиром.
— Как ты думаешь, почему она обрезана? — неожиданно спросил Леля.
— Кто?
— Фотография… Обычно такие огрызки с групповых снимков не дарят возлюбленным. Бадер наморщила лоб и закусила губу.
— Я не знаю, милый… Я правда не знаю.
— А что за роман был у Никольской с Радзивиллом? — сменил тему Леля. — Который до сих пор заставляет ее… м-м… быть не совсем адекватной?
— Ну хорошо, я расскажу… Я была посвящена в эту историю с Германом. И застала самое ее начало, можешь себе представить. Они прилетели во Францию на несколько дней, и Ксюша приезжала ко мне в Безансон. Тогда она была в восторге от Германа. А спустя совсем короткое время позвонила мне и сказала, что он подонок. И что она ушла от него. В подробности особенно не вдавалась. А я не стала настаивать. Теперь я думаю, что это как-то связано с коллекцией плеток в этом его доме.
Лицо Регины вдруг исказилось, а ноздри затрепетали от ненависти. Леля притих, жадно разглядывая лицо девушки: ты прекрасна и в гневе, любовь моя!
— А что произошло между Никольской и Гатти? — вздохнув, спросил он. Будь проклята сыщицкая доля, которая отрывает его от созерцания любимой.
— Это не имеет никакого отношения к делу, и мне не хотелось бы… Я уже говорила тебе — я на стороне Веты. Хотя и Ксюшу я не осуждаю…
— Она выступила против порядков в «Калипсо»? Потребовала прибавки к жалованью? Подняла бунт на корабле?
Регина улыбнулась, протянула руку через стол и взъерошила ему волосы.
— Будем считать, что так, дорогой мой Шерлок Холмс. И давай закроем тему.
Тема была благополучно закрыта, но что-то все равно тревожило Лелю. Латынь Никольской — вот что не выходило у него из головы. И что было первично, а что вторично — ее беглое цитирование библейских изречений или надпись на кнуте в комнате Агнешки Радзи-вилл? И кому принадлежал этот кнут, и в честь кого была выгравирована эта надпись? От самой Агнешки ничего нельзя было добиться. Она перешла совсем уж на дремучий польско-украинский, бросала трубки и не желала никого видеть. Следующим шагом вполне может быть самоубийство на могиле банкира. Такое развитие событий Леля тоже допускал. А пока она не сделала этого, расследование движется по унылому кругу с массой улик и двумя трупами, которым остается только обвинять друг друга. От самой очевидной версии «она сама его убила, а героин убил ее» Леля отбрыкивался руками и ногами: цены бы этой версии не было, будь в альпинистской связке Литвиновой и Радзивилла кто-то еще. Но этот «кто-то» отсутствовал напрочь.
Больше всего Лелю интересовала записная книжка покойной. Но, судя по всему, Литвинова уже давно ею не пользовалась. И к тому же была весьма неразборчива в связях. Во всяком случае — еще года два назад (именно к этому времени относилось большинство записей).
Он изучил книжку вдоль и поперек, и вся она была заполнена телефонами, именами и фамилиями мертвых, уехавших за рубеж или благополучно севших на длительные сроки мужчин. В большинстве случаев. Некоторые из этих фамилий были знакомы Леле. А с обладателем фамилии Кирсанов Леля в свое время столкнулся непосредственно.
Кирсанов был философичным хакером, продвинутому героину предпочитал марочку-другую старого доброго ЛСД и в свое время потряс Питер дерзким скачи-ванием денег со счетов нескольких коммерческих банков. На следствии, а потом и на суде Кирсанов умело разыграл сумасшедшего последователя синкретической секты «Вечный священный орден Херувимов и Серафимов». И под именем «баба-аладура» — «отца молящихся» — читал конвою и секретаршам суда проповеди и обещал божью благодать всем, кто примкнет к нему. Кирсанова отправили в психушку, из которой он вышел через полгода, чтобы покончить с собой в своей запущенной квартире на Пряжке. Его похоронили в прошлом ноябре.
У Кирсанова было много последователей — и среди употребляющих концептуальный ЛСД престарелых хиппи-"системников", и среди совсем молодой поросли хакеров-экстремистов, любителей «чистого искусства». Вот только в каком контексте кирсановский телефон мог появиться в записной книжке Литвиновой — Леля не знал. И где искать точки соприкосновения между покойной Литвиновой и покойным Кирсановым — тоже.
В записной книжке была и еще одна интересующая Лелю фамилия — «Машков».
О Всеволоде Машкове он впервые услышал от Регины и постарался собрать о нем всю имеющуюся информацию. Машков был управляющим банком средней руки, который оказался погребен под руинами финансового кризиса. После этого Машков выехал в Прагу, где у него была недвижимость, но затем его следы терялись. На запрос, посланный в Прагу, пришел ответ, что гражданин России Машков Всеволод Илларионович в настоящее время на территории Чехии не проживает. Но самым интересным оказалось то, что в середине девяностых Машков, перед тем как уйти на повышение, работал в одном из филиалов радзивилловского «Ирбиса».
В связи с этим была в очередной раз приглашена на беседу Эмма Александровна Радзивилл. Она-то и поведала Леле, что покойный муж на какое-то время приблизил к себе способного молодого клерка, он даже был вхож в их дом, но потом наступило внезапное охлаждение.