Так что я без долгих раздумий согласился с вождем террористов, вступил в Лохань святой веры и вприпрыжку побежал сюда, в этот чертов лагерь.
Все, что требуется от Майора – шпионить, чтобы я берег тайну и никому ее не разглашал. Я берегу. Никаких проблем. А все остальное – никого не касается. Красавчика я им не отдам.
Красавчик. Он сейчас нежится в медсанчасти на белых шелковых простынях. Я забинтовал ему голову – пусть считают, что он ранен, хотя на самом деле у него всего лишь сотрясение мозга. Нет, больше никаких караулов, никаких боевых тренировок. Когда я примчался в будку, его уже развязали, и он смотрел на меня, как щенок, брошенный хозяином. На щеке засохла кровь, и я гладил, гладил, целовал его щеку, я могу часами его целовать.
Любимый мой. Пусть воюют, взрывают, стреляют, погибают другие. Он не создан для войны и для смерти. Он создан для меня. И он счастлив со мной.
Конечно, и он, как все эти несчастные ребятишки, получает свою ежедневную дозу. Я читал его личное дело. Незачем ему знать, что было до меня. Какое значение имеют теперь его многочисленные родственники, увешанные титулами и нагруженные богатствами. Для них он уже умер, и они его оплакали. Им война принесла горе, а мне – счастье. Всегда есть тот, кто выигрывает. Красавчик – мой. Мой пленник, любимый, вся моя чертова жизнь. Я трижды проклял себя за то, что отпустил его в караул. Как я мог! Я должен был предвидеть. Конечно, Котенок сначала испробовал бы все самые легкие пути к бегству. Слава Лоху, что он не убил Красавчика.
А ведь мог бы. Спокойно мог бы. Пуля прошила бы это сладкое, это белоснежное тело, вонзилась бы рядом со светло-коричневой родинкой под левым соском. И оставила почти незаметное, аккуратное отверстие. И через пару часов под мертвой кожей разлилась бы желтизна, и я бы не смог поцеловать эту кожу, я бы крепко набрался спирта и всадил себе пулю в голову.
Я должен был предусмотреть эту опасность. Красавчик говорил мне, что они дружат с Котенком, – я еще принялся ревновать, выспрашивал, чем они занимаются там, на берегу речки. Дурак. Надо было не ревновать, а думать о главном, о том, что подставляю любимого человечка под гибель, дурную случайную гибель.
«Ну, хорош митинговать, – вновь цыкнул зубом Полковник. – Будем ловить Котенка. Уйти ему, сами понимаете, некуда. Господа капитаны, берите свои отделения и прочесывайте лес. Ставьте в ружье всех, кроме охраны базы и караульных. Идите навстречу друг другу, с разных сторон, берите Котенка в кольцо. Он вооружен, но брать его приказываю живым. Только живым. Ребят берегите, не подставляйте под пули. Вперед!».
3. КАПИТАН-1Я взглянул на часы – около четырех утра. Котенок покинул лагерь в 20:46, и вообще-то с погоней можно было не спешить. Полковник прав, деться беглецу некуда.
Но пока я двигался к казарме, что-то ныло в голове, какая-то недодуманная мысль. Зачем Котенок ударился в бегство? Судя по пропажам в каптерке, все он спланировал заранее. Тщательно, без эмоций. В чем же заключается его план? На что он рассчитывает?
Да, это главный вопрос. Парень может оказаться не так-то прост.
Оба отделения уже построились, успели получить оружие. Двадцать один диверсант. Восемь – в нарядах и в карауле, один – в бегах. Оставшиеся – в роли загонщиков. Старший над моими одиннадцатью – провинившийся Буйвол. Заработал неделю ямы за незапертую каптерку – и ничего. Его хоть вверх ногами подвесь – будет молча висеть, пока не снимут или не сгниет заживо. Идеальная машина для войны. Судя по нашим мученикам, высшая тайна себя оправдывает. Производство ударных и террористических групп можно будет ставить на поток. Причем, что самое ценное, нечистые станут уничтожать нечистых. В моем отделении чуть меньше половины – нечистые по происхождению. Но истово молятся на вечерних лохотронах, будто умели это с детства. И готовы разорвать врага, неугодного всемилостивейшему Лоху.
Стоят, хлопают глазами, еще не проснулись толком. И Котенок, между прочим, точно так же стоял вместе с ними во время учебных тревог. Что с ним случилось? Что сдвинулось в его хорошо обработанной голове? Капитан-2 недолюбливал Котенка. Если кто-то обидел Котенка здесь, в лагере, тогда все ясно, и никакой угрозы нашему общему делу. Парень дрогнул, психика дала трещину. Иди поддержим, иди отбракуем, дедо техники. А есди не в этом причина? Есди недостаточно надежно то, что составляет высшую тайну? Даже думать об этом не хочется. На доработку могут уйти годы. Десятилетия. И до конца жизни я обречен мельтешить в партизанской войне. Стычки в горах. Два-три крупных теракта в год. Шуму много, а толку никакого. Дорого. Неэффективно. Кратковременное устрашение – да, такими методами его добиться можно. А настоящую победу обеспечит только военное превосходство. Обидно положить жизнь и не увидеть результата.
Капитан-2 закончил объяснять диспозицию. Я приказал Буйволу выдать всем портативные рации и забрать гранаты, боевые патроны. Котенок нужен живым. Он должен рассказать нам, почему бежал. От его ответа зависит перспектива нашей борьбы на много лет. И моя судьба тоже.
Бойцы спускаются вниз, на плац. Оттуда мы разойдемся двумя маршрутами, чтобы там, за пределами лагеря, окружить Котенка. Капитан-2, не особо таясь, приложился к фляжке. Ас, великий знаток войны, никто из нас так не владеет сложным техническим оборудованием. Мог бы возглавить всю нашу армию, но предпочел медленно сжечь себя алкоголем. Сделать подарок врагам.
Мы рассыпались по зарослям. Я иду в цепи крайним слева, дальше всего от лагеря. Первая мысль была – вообще поручить прочесывание зарослей Буйволу, а самому изучить следы, ведущие от караульной будки. Они там есть, я заметил. Но в зарослях, скорее всего, Котенок использует все то, чему я их учил. Он способный ученик. Причем именно это ему удается больше, чем другим – запутывать следы, хитрить. Так что тратить время на одиночное преследование ни к чему. Быстрее поймаем Котенка облавой.
Как все-таки я соскучился по настоящему делу. Баловство, развлечение – загнать беглеца в угол. А кровь бежит по жилам быстрее. В том, как движешься, дышишь, слушаешь, принюхиваешься, появляется что-то звериное.
Зверь. Звереныш. Таким показался мне Котенок, когда мы впервые пришли в дом его матери. Бедный был дом, в нем пахло бедняцким ужином – картошкой, а не мясом. Мы принесли плохую весть. Брат Котенка был взят в плен и расстрелян нечистыми. А незадолго до того их отца в клочья разорвал взрыв фугаса. Мать Котенка выслушала нас и молча вышла из комнаты. Потом ее хватил удар, она потеряла способность двигаться и разум, кажется, тоже потеряла. Котенок зыркнул на нас зло, по-звериному и бросил: «Уходите». Как будто это мы убили его родственников. Как будто это нам он должен мстить за их смерть.
Впереди, намного левее, темнеет что-то вроде коряги. И чужой, не лесной звук едва коснулся моего слуха. Я приостановился, чтобы нацелить цепь на эту корягу, поднес рацию ко рту, но дать команду не успел. Большой, горячий комок ударил в грудь и пресек дыхание. Ноги сразу перестали держать меня, и уже валясь на мягкую, поросшую густой травой землю, я услышал грохот выстрела.
«Как глупо», – это последнее, что я подумал.
4. КОТЕНОКЯ и не знал, что свобода так опьяняет. Подумать только – утром меня уже не подбросит команда «Подъем», и на утреннем лохотроне не нужно будет слушать заклинания Майора. Когда настанет утро, я и сам помолюсь всемилостивейшему Лоху.
Сам себе хозяин – мерно колотилось в голове в такт бегу. Сам себе хозяин. Что хочу, то и делаю. Почему это простое и удивительное чувство не посещало меня до сих пор?
Лох всемогущий, до чего просто и до чего удивительно. Делать что взбредет в голову в любой неурочный час. Да и нет их для меня, неурочных часов! Делать что вздумается, а не что требуется. Жить своей жизнью. Ужасно, что для всех нас это – преступление. Ужасно и несправедливо. Наверное, если бы не война, свободы было бы гораздо больше.
Я хохотнул – не смог представить жизнь без войны. Полковник, Майор, Капитан-1 – чем бы они занимались? Война у них в крови. Капитану-1 как-то в столовой случайно положили нашего варева больше, чем обычно, с горкой, а он не доел, лишнее оставил на тарелке. Он ест ровно столько, чтобы заниматься тем, чем занимается каждый день. Преодолевать полосу препятствий, стрелять, применять приемы рукопашной. Ни ему, ни другим свобода вовсе и не нужна. Все они нужны войне. Все мы нужны сегодня войне. Ну, может быть, кроме Доктора. И Красавчика.
Я точно знал, что бегу верно. Конечно, я по многу раз менял направление, запутывал следы. Но по множеству ориентиров возвращался на главную траекторию – вглубь леса, вдаль от моря.
Понемногу начало светлеть небо. Еще примерно через час я должен был, судя по карте, достичь берега довольно большой реки. И тогда погоня из лагеря мне будет совсем не страшна.
Понемногу начало светлеть небо. Еще примерно через час я должен был, судя по карте, достичь берега довольно большой реки. И тогда погоня из лагеря мне будет совсем не страшна.
Красавчика должны уже обнаружить. Он пропустил обычный ночной доклад дежурному по штабу, и теперь вокруг караульной будки суета. Красавчик, наверное, в обиде на меня. Жаль, что так получилось. Ему меня не понять. Он, конечно, свободнее, чем любой из ребят, Доктор позволяет ему вольности. И все равно он – тоже белка в этом однажды заведенном колесе. Свобода Красавчика заканчивается перед колючей проволокой вокруг лагеря, перед постелью, которую он делит с Доктором. Интересно, как они любят друг друга. О чем говорят, когда одни. Красавчик об этом помалкивает, не любит отвечать на такие вопросы. Но к Доктору его тянет, это точно. Никто не принуждает Красавчика идти в медсанчасть. Странно все это. Странно и несовместимо с устоями мученика.
Красавчик, между прочим, мог бы сейчас бежать вместе со мной. Он побежал бы, если бы по какой-то причине потерял своего Доктора. Тут с Майором не поспоришь: Красавчик – плохой мученик.
А хорошо было бы здесь, на свободе, вдвоем. Гораздо удобнее и безопаснее. Можно дежурить по очереди: один спит, второй стоит на часах. Ну и просто – было бы с кем перекинуться словечком.
Заросли неожиданно расступились, и я едва сумел остановиться на краю обрыва. Я не верил глазам. Впереди лежало серо-зеленое море. И только сейчас я осознал, что давно уже слышал отдаленные крики чаек, только не придавал этому значения.
Как я мог ошибиться? И где я сейчас нахожусь? Если я не сбился с пути, то должен был достичь реки. Вот она на карте – толстой синей прожилкой. Нет, сбиться с пути я никак не мог. Я ориентировался по звездам, и по Луне, и по восходящему солнцу. Я проверял направление по компасу. Эти ориентиры не обманывают.
Я вернулся к самому краю обрыва. И по левую, и по правую сторону, насколько хватало обзора, лежало морское пространство. «Остров! – спокойно и убежденно сказал мне внутренний голос. – Ты на острове, Котенок, карта врет!».
Силы как-то враз оставили меня. Машинально я развязал вещмешок, достал и вскрыл самую маленькую банку, с консервированной колбасой, сделал бутерброд, запил водой из фляги. Вокруг меня снова была клетка.
Лох милосердный, они подсунули нам фальшивую карту! Они лгали нам, мне и ребятам. Пока мы, в поту, учились драться, управлять подводными капсулами, в тридцатиградусную жару штурмовали укрепления, – все это время нас водили за нос. Играли с нами. Использовали нас. Готовили к чему-то, о чем знать было не положено. В бешенстве я отбросил прочь пустую банку.
И сразу – Эмма. Это имя как будто полыхнуло в мозгу. Так звали мою маму. И я тут же вспомнил, как мы с ней расстались. Меня забрали вечером. Я ненадолго отлучился – задать корму рабам. Мы дорого заплатили за нечистых, отдали последнее. Сами стали жить впроголодь, и я был сердит на рабов. Мне казалось, что они мало работают. Хотя, по совести, нам досталось ровно то, за что мы смогли заплатить. Это были два давно плененных, больных, слабосильных раба. Даже еда уже не пробуждала в них жизни, они сидели в яме безучастно и ухом не повели, когда я пришел их кормить. Раздраженным я вернулся в дом, и оказалось, что у нас гости. Люди в военной форме, трое. Они, видно, пытались поговорить с мамой, но быстро поняли, что она парализована. Они молча ждали меня, усевшись за стол. Один из них, старший… Он очень на кого-то похож… Нет Бога, кроме Лоха, воистину велик и он, и пророки его! Это был Капитан-1. Точно, это был он. Увидев меня, он сказал: «Эмма, мы забираем твоего сына. Он нужен для священной борьбы. Пусть о тебе позаботятся соседи».
Все, чем мама могла двигать, – глаза. Они кричали. Они кричали так, будто ее убивают. Я всегда успокаивал ее тем, что закон запрещает забирать на войну единственного кормильца. И выходило, что я ее обманул.
На часах 4:30. Они уже ищут меня. Они уже похватали оружие и двинулись по моим следам. И они знают, что лагерь – на острове. Полковник, Майор, капитаны наверняка это знают. Не торопясь, размеренно они догоняют меня. И очень скоро догонят.
Я вскочил и ринулся обратно в заросли. Нужно было правильно выбрать позицию. Что делать дальше, я не представлял. Время, нужно выиграть время. Чтобы хорошенько все обдумать. Чтобы вырваться все-таки отсюда на свободу.
Я обосновался за корнями вывороченного из земли дерева. До чего неведом мир, по которому меня носит. Я не знаю, как зовется это дерево. По комьям земли, застрявшим меж корней, ползало невзрачное насекомое – и его имя было мне неизвестно. Все, что я знаю: меня зовут Котенок, и скоро меня придут убивать. Нет! Еще я знаю, как зовут маму – Эмма.
Небо стало совсем светлым, но в лесу еще клубился сумрак. Верно я сделал, заранее оборудовав позицию и определив пути отхода. Потревоженные мною птицы уже успокоились, не выдадут своими криками. И автомат, отобранный у Красавчика, сейчас очень мне пригодится. Только в нем сейчас и есть мое спасение.
Они шли цепью, не слишком частой. Ребята шагали понуро, бездумно. А вот Капитан-1, крайний в цепи, охотился по-настоящему, все видел, все слышал и все тут же раскладывал по полочкам. Лица его видно не было, но я мог ясно представить это лицо – цепко бегающие глаза, нос, тщательно втягивающий запахи. И язык, который время от времени облизывает сухие губы.
Ты сам учил нас выводить из строя самого опасного противника. Я старательно прицелился и спустил курок. И – давай Лох ноги.
5. КАПИТАН-2Ни черта они не могут, эти нынешние.
С самого начала все было неправильно. Не надо было преследовать пацаненка. Не надо было отбирать у мучеников боевые патроны.
Ай да Полковник. Совсем из ума выжил. Или, может, Майор на него так действует своими воплями.
Ну куда бы он делся, Котенок? Поплутал бы по лесу денек-другой. Погоревал бы. Еда рано или поздно кончится. И он приползет обратно в лагерь. Тут его и бери голыми руками, только караулы усиль.
Развели истерику. Все последние годы – сплошная истерика. На войне можно ставить крест, она проиграна. И на мне можно ставить крест.
Поначалу, когда здесь оказался, еще теплилась надежда на новое оружие, на эту филькину высшую тайну. И что в итоге? Кучка молокососов, обезьян с гранатами. Да, их ничего не удерживает, ничего не отягощает, они готовы к подвигам. Но они пойдут на смерть обманутыми. Они умрут не ради идеи, не ради свободы. Их руками водят другие люди, а этими людьми движут совсем иные идеи.
Все, с кем я начинал, мертвы. Они уходили в мир иной со спокойной душой, их смерть была оправданна и справедлива.
Эти мальчики подохнут зазря. И даже если они взорвут полмира, это не даст нам победы. Побеждают не взрывы, не технологии. Побеждают идеи. То, ради чего люди сознательно отдают жизнь.
Наплевать, из-за чего сбежал мальчишка. Он сбежал, и точка. От Майора с его лохотронами, от Капитана-1 с его искусством воевать. И от меня с моим прошлым, которое предано и забыто нынешними. И от проигранной войны.
Буйвол срывающимся голосом передал по рации, что Капитан! убит. Ничего удивительного. Мы все давно убиты. Ходим строем, поем гимны, машем знаменами. Но не хотим побеждать. Нам стадо удобно жить в рабстве. И какая разница, у кого – у нечистых иди у самих себя.
Жаль Капитана. Но он сам подставился. Он слишком берег себя. Жид не сегодня, а завтра. Все думы и мечты – о грядущем высоком предназначении. Ну, что ж, теперь он живет вчера.
Надо крепко выпить, чтобы эти мысли не лезли в голову. Я вызвал по рации Полковника, доложил о боевых потерях. Не удержался и сказал о том, что Котенок сам приползет в часть. Неохота было дальше прочесывать лес.
«Возвращайтесь», – помолчав, приказал Полковник.
Я дал команду старшему моего отделения, Рябому, бегом вести ребят обратно в лагерь. А сам с наслаждением хлебнул пару больших глотков из фляжки и в одиночестве поплелся вслед за ними прогулочным шагом. Возвращайтесь… Я бы вернулся, но только лет на десять-пятнадцать назад.
6. ПОЛКОВНИКПеремудрили.
Ах, как плохо.
Зря поддался Доктору. Размяк. Эти интеллигентские беседы за шахматишками. Отвлеченные умствования. Надо же понимать, что Доктор – чужой. И даже больше, чем чужой. Он пороха не нюхал. Он видел только чистенькую, стерильную, заранее запланированную смерть. Смерть чужого человека. Если с таким вот Доктором поделиться властью – каюк.
Вот он и грянул, каюк. Принесли из леса Капитана-1 вперед ногами. Позорные, грубейшие просчеты. Один за другим.
А как он разливался, Доктор. «Ампулы действуют, они убирают из их памяти все лишнее, все те знания, которые отвлекают от самопожертвования. Ампулы подчищают их жизнь, их жизненный опыт, но они не в силах изменить того, что заложено природой. Мы освободили мальчиков от внешних якорей – от прошлого, близких, от ценностей, которые кажутся вечными и единственно верными. Но в них все равно живет природный страх смерти. И он может проснуться, проявиться, подвести в самый неподходящий момент».