Он выдал эту тираду после того, как я рассказал о Котенке. В каждой из подводных капсул мы имитировали нештатную ситуацию – важно было убедиться, что мальчики не запсихуют, когда поймут, что капсула им больше не подчиняется. Перестраховываемся, не хотим идти по стопам японцев, которые сознательно воспитывали идейных самоубийц, камикадзе. И правильно перестраховываемся. Какую химию не изобрети, камикадзе – штучный товар. Нельзя целое поколение долгое время удерживать на таком напряженном градусе веры. Поколение сломается. И пойдет обратная цепная реакция – от неуемной жажды смерти маятник качнется к такой же неуемной жажде жизни.
Лучше готовить мальчиков не к смерти, а к подвигу. И принять меры, чтобы умная техника не позволила отменить подвиг, даже если мученик струсит на ближних к нему подступах. Знаменитый диверсант Скорцени не зря считал, что смертнику совершенно необходимо оставлять пусть самый минимальный и фантастический шанс на выживание. Заранее объявленный смертный приговор изнуряет и оглупляет. Фанатик думает не о том, как причинить врагу максимальный ущерб, а о том, как бы поскорее свести счеты с жизнью, прервав мучительную пытку ожидания смерти. И смертник, изнуренный этим ожиданием, не может действовать эффективно.
Да, я рассказал, как тряслись у Котенка руки, как катились слезы, и он не мог их остановить. Но он единственный из всех за считанные секунды нашел выход из абсолютного тупика. Даже Капитан-2, готовивший тренировку, не видел этой возможности. Котенок переиграл нас всех, он вернул управление и запустил торпеду, которая не должна была покинуть капсулу ни в коем случае. Капсула вместе с Котенком, вместе со смертельным взрывчатым грузом должна была, на самом-то деле, таранить и потопить цель – какой-нибудь большой пассажирский лайнер нечистых. Пожар, паника, многие тысячи жертв, и большая часть – женщины и дети. То, от чего содрогаются сердца нечистых и шатаются их государства.
Я привел эту историю как пример роковой непредсказуемости, причина которой – в непостижимом человеческом нутре. И Доктор завелся. Да, Котенок необычайно эмоционален и подвижен, и это может помешать нашему делу. Делать на него ставку как на террориста – нельзя. Так давайте используем его как учебное пособие. Ребят надо встряхнуть. Сплотить. Повязать кровью. А то, если они надорвутся от предстоящего геройства, обожрутся уставом мученика, рассыплются. Вон у Буйвола, при его-то внушительной комплекции, чрезвычайно низкий болевой порог. Получил по морде в контактном бою – выл как маленький. Ананас грохнулся в обморок, когда Доктор брал у него кровь из вены. Боятся боли ребятишки, боятся смерти. Им не о чем думать и вспоминать – рано или поздно они, вследствие этой пустоты мозга, задумаются о лишнем, вредном, о жизни и смерти. Так пусть все вместе поучаствуют в ней. Станут палачами. Убийцами. Не в теории, а по-настоящему.
Каким убедительным казался нам план! И как блистательно он начал исполняться! Доктор всего-то навсего лишил Котенка обычной дозы – всем мальчикам содержимое ампул он ежедневно растворял в пище. И Котенок рассыпался. Мы с Доктором радостно наблюдали, как он готовится к побегу.
Доктор, поминутно протирая вечно заляпанные очки, с упоением комментировал каждую строчку в личном деле Котенка. Вот сегодня в нем проклюнулось пока еще неосознанное воспоминание о несправедливости. А сегодня оно превратилось в тревогу о матери. Память возвращается постепенно. И начинается ее возвращение с мелочей, с каких-то смутных обрывков, с еле заметных шевелений в душе.
Неделя, всего неделя ушла на то, чтобы память мальчика одержала верх и над насаждаемой нами дисциплиной, и над проповедями Майора, и над железной логикой войны.
Когда все уже было готово к побегу, мы вновь совещались с Доктором. Он настаивал на том, чтобы мы сняли минное заграждение на одном из участков за проволокой – открыли путь Котенку. А как ему об этом сообщить, дело техники. Я возражал. Мне не хотелось огласки, а пуще всего не хотелось посвящать в нашу операцию Майора. И еще мне захотелось немного уязвить Доктора, этого доморощенного теоретика, знатока человеческих душ. «Пусть Котенка пропустит в лес Красавчик, они же друзья, – сказал я. – Это будет естественно. А Красавчика выгородим. Все знают, что он диверсант липовый. Отделается легким испугом».
Ах, как позеленел Доктор, как он задергался! Но я его сразил простым аргументом: ты же уверен в успехе нашей операции, чего ж ты дергаешься? В последний момент, перед назначением в караул, предупреди Красавчика, что Котенок собрался в «самоволку». И скажи, чтобы пропустил и тут же сообщил в штаб, дежурному. Ничего страшного. Дальше – сплошное развлечение, игра в прятки. А в финале – очередная проповедь Майора, быстрое решение военного лохосудия, которое Майор и вынесет, и публичная казнь дезертира. Казнь, которую произведут сами мальчики. После нее они будут повязаны кровью Котенка. Станут глупее и злее. И будут готовы мстить всему миру за эту казнь, смывать кровью кровь. Очень все выглядело красиво. И очень здорово впутать в эту историю Доктора с его Красавчиком, думал я.
Вот здесь мы и прокололись. Не предусмотрели, что Красавчик выйдет к Котенку, и Котенок вздумает завладеть его автоматом. И теперь все наперекосяк. Теперь крови хлебнул Котенок. Сегодня-завтра он, уже подышавший воздухом свободы, обнаружит, что отсюда, с острова, не выбраться. Кто следующим попадет в его прицел?
7. БУЙВОЛЯ отдал ребятам снаряжение, свое и капитаново, и взвалил на закорки мертвое тело. Кому как не мне его тащить. Был он мне командир. Таких командиров поискать. Он из меня человека сделал. В самом начале, когда у меня на занятиях ничего не выходило, он так меня поперек лопаток прикладом хватанул, аж косточки затрещали. А после говорит: «Ты, Буйвол, старайся. Неуклюжий ты, мужик, неловкий, зато силы в тебе как в бульдозере. Ты научись силу из мышц во все клеточки, когда требуется, загонять. В пальцы, в нервы, в глаза, в ступни ног. Старайся, мужик, и выйдешь в дамки». Чудно он говорил со мной, Капитан-1. Не все слова разберешь, чего они значат. А на учениях, когда дождь зарядил и мы в шатре грелись, он закурил и все глядел на меня, глядел, будто в первый раз видел. И сказал, тихонько так: «Эх, Буйвол, для тебя война как мать родна. Радоваться надо, мужик, что ты к нам попал и помрешь первым. Угораздило бы тебя дожить до победы, дождаться мирной жизни – заездили бы тебя, дурака, вконец, и сдох бы ты в плевках, под забором».
Вот тащу я теперь Капитана, а сам думаю: чего дальше-то будет? Про мирную жизнь думать неохота, да и ни к чему она мне, раз Капитан так решил. Мне тут житье – лучшего и не надо.
Быстро сгинул Капитан, в одночасье. Мы и моргнуть не успели. Постреляли вслед этому вражине, да что толку холостыми пулять. Ушел он, понятное дело. А Капитан мертвехонек валяется. На груди – пятно кровавое. Был человек – а теперь мертвый груз. Не дай Лох так вот помереть, ни за грош. Позорно как-то. И боязно. Должно быть, больно это, когда пуля шкуру продырявит и до сердца доберется. И обидно. Сколько сил положил, чтобы обучиться, сколько потов сошло, сколько подзатыльников заработал, и все зазря. Бабах в тебя из засады, и полетела душа в рай. Нет уж, на такое я не согласный.
Но кому какое дело до твоего согласия. Был бы Капитан жив, спроси его, желает ли он сгинуть зазря, – вот он посмеялся бы. Аюбил он надо мной посмеяться. Все дураком называл. А по мне так хоть горшком назови. Дурак – не дурак, а отделением командовать поставили. Капитан вот умный был, обстрелянный, а кто его теперь на загорбке тащит? То-то, что дурак. Зато живой.
Гимнастерка на спине подмокать начала: видать, кровь из Капитановой раны натекает. И запах ее слышен стал. Соленый такой, острый запах. Прямо в голову шибает. И туманится голова, кружится слеганца.
Ребята движутся ходко, а Капитан-2, выпивоха, приотстал. Не ровен час, схлопочет себе подарочек с пылу с жару. Лох знает, что у Котенка на уме. А вдруг да он рядом скользит, выслеживает, выцеливает. Ему закон не писан. На меня он, между прочим, волком посматривал, факт.
Ребята переговариваются, беспокоятся о том же. «Скачем, как вши на блюдечке, а Котенок, налегке-то, нас, поди, обошел и на мушке держит, – Ананас хнычет. – Вот честное слово, каждую минуту жду – сейчас вдарит».
«А ты больше бы лез к нему, половой гигант, – подначивает Рябой. – Думаешь, чего Котенок в лес драпанул? Он ведь знал, на что подписывается. Ему назад дороги нет. Вот ухлопает тебя да еще пару таких же приставучих – и дело в шляпе. А последний патрон себе в лобешник».
«Чего ты каркаешь! – пугается Ананас. – Он что, придурок полный? Я же в шутку, я ж не со зла к нему лез. Больно ему надо ради меня такой цирк устраивать!».
«А зачем еще, по-твоему, приспичило ему в лес убегать, а?», – продолжает Рябой.
«Чего ты каркаешь! – пугается Ананас. – Он что, придурок полный? Я же в шутку, я ж не со зла к нему лез. Больно ему надо ради меня такой цирк устраивать!».
«А зачем еще, по-твоему, приспичило ему в лес убегать, а?», – продолжает Рябой.
«На свободу захотелось».
«А правда, хорошо ведь в лесу, – пыхтит конопатый Крендель. – Птички поют. Никто над душой не стоит».
«Нормальная свобода, – издевается Рябой. – А жратву вам в лесу что, с неба спустят? Вот сказочники хреновы. Котенка в лагере разве на цепи держали? Да он и в яме-то ни разу не сидел. Победим нечистых – вот и будет всем нам свобода. А пока – война. Ты воюешь, тебя за это кормят. Не устраивает кого-то? Пусть идет к Котенку – прятаться по зарослям, жевать кору с деревьев».
Крендель не смущается: «А все-таки интересно, что там дальше, за лесом. Я бы поглядел».
«Под ноги себе гляди, – визжит Ананас. – Ветка мне прямо в рожу прилетела!».
Свобода. Выдумали тоже. Правильно Рябой пригвоздил – сказочники. Что там, за лесом? А не все ли равно. Ну, может, другой лес. А может, другой такой же лагерь, как наш, и другие такие же парни готовятся помереть в борьбе с нечистыми. Кто ее видел, свободу? Кто ее знает в лицо? Кому и на что она, к бесу, нужна, коли вся она – туман, один туман, да еще солоноватый запах. Запах крови, которая натекла из тяжелого мертвого тела. Капитан-1 – вот он сейчас свободен. Гуляет по райским садам, где текут ручьи.
Вот ежели случится, меня кокнут – вряд ли кто осилит меня на загорбке тащить. Больно я мясист, и кость у меня чугунная. Бросят, должно быть, в лесу, и дальше побегут.
Майор говорит: не называйте покойниками тех, кто погиб во имя Лоха. Живы они, живее многих. И вы, говорит нам Майор, были мертвецами, а Лох оживил вас, чтобы умертвить, а после вновь оживить.
Как представлю себя мертвецом – мурашки по коже. Ни на какие сады с ручьями не променял бы я нашу казарму, занятия, берег моря, волны. Смотришь на них, а на сердце пусто и радостно.
Нет уж. Я жить хочу. А потому надо убить Котенка. Найти и убить, пока он, гаденыш, меня не кокнул. Я ему глотку распластаю широким десантным ножом и послушаю, как пахнет его кровь, и успокоюсь. Или я его, или наоборот. Жалко мне помирать раньше положенного срока. Вот и вся вам свобода. Одному – свобода, а другому-то – забота, мученье да страх, как бы шкуру сберечь.
8. МАЙОРПочти всю ночь я потратил на то, чтобы составить подробное донесение о чрезвычайном происшествии. Которое я направил в Лохариат немедля, как только Полковник собрал нас по тревоге.
Работа над донесением не клеилась, я начал нервничать. Описать внешнюю сторону событий было легко, но чем дальше я заходил в описаниях, тем яснее становилось, что движущие пружины событий остаются вне поля зрения. Поступок Котенка казался необъяснимым. Я успел побеседовать с некоторыми будущими мучениками – это не помогло. Они охотно отвечали на все вопросы, но их ответы были пусты. Только незначительные бытовые разногласия с Котенком, ничего серьезного.
Раннее утро добавило хлопот. Желто-коричневое лицо Полковника приобрело зеленоватый оттенок, какой бывает у старых бронзовых статуй. «Капитан-1 убит, – сообщил Полковник. – Дело поворачивается очень серьезно. Нам нельзя ошибаться. Какие мысли имеются, выкладывайте».
Я был ошарашен, да и сам Полковник – не меньше. А Капитан-2 беззастенчиво клевал носом. Винные пары, исходившие от Капитана, быстро заполнили комнатку. Лохариат слишком мягок по отношению к ветеранам священной борьбы. Никакие былые заслуги не оправдывают надругательства над дисциплиной. Будь моя воля, Капитан-2 не стоял бы в боевом строю. Куда уж ему стоять, если ноги не держат.
Как всегда, мне пришлось брать огонь на себя. Это, конечно же, мой долг, и я его, будьте уверены, выполню как полагается. Я давал не только воинскую присягу, но и духовный обет пожизненной преданности Лохани нашей святой веры. И сегодня на меня равняются другие братья. Все-таки я единственный из полевых командиров, удостоенных высокого духовного звания «лохарий».
Однако дело, которое мы собрались обсуждать, требовало именно военной инициативы. А военные молчали, вопреки своему долгу.
«Наверное, здесь есть люди, которые считают, что всемилостивейший Лох послал нам испытание, – начал я. – Это не так. Нам выпало не испытание. Мы несем наказание за мягкотелость, расхлябанность, за те просчеты, число которых давно превысило меру. Как быть, спрашивает Полковник. Об этом нас спрашивает командир, который когда-то освободил от нечистых столицу республики, который много лет сражался рядом с вождями и видел перед собой примеры их мужества и воинской мудрости!».
Краем глаза я заметил, как забарабанил пальцами по столу Полковник. Барабанщик. Заяц, а не командир. Наши военные неудачи именно тогда и участились, когда твердость и верность Лоху покинули военачальников. Да, на их счету подвиги. Я подавал бойцам водку у партизанских костров, а затем делал первые шаги на духовном поприще, – а Полковник в то время латал жуткие раны, полученные при захвате тысячи заложников в одной из школ на территории нечистых. Но те дни сменились другими днями. Пришло время отправлять ветеранов на отдых. На смену бесшабашной, необузданной воинской удали должно было явиться нечто новое. Новая сила, новая мудрость, ведущая к победам. Я поразмыслил и сделал выбор. Я поставил на Лохариат крепнущую духовную основу вечной борьбы, и я не прогадал. Если честно, сейчас, в штабе, меня переполняло ликование. Глупый случай с Котенком должен помочь мне добиться своего, все расставить по местам. Я готов возглавить лагерь и нести весь груз ответственности за использование высшей тайны, в которую, кстати сказать, Лохариат меня совершенно напрасно и необоснованно отказался посвящать. Ничего, я терпелив, всему свое время. Нет бога, кроме Лоха, и он поможет мне преодолеть косность нашей управленческой системы. Мне бы только вовремя и безошибочно докопаться до истинных причин нынешнего происшествия. И, как ни кощунственно звучит, гибель Капитана-1 – на пользу дела. Этот мог меня обскакать. Его пасли там, наверху, примечали и привечали. Потому-то я и побаивался до сих пор скидывать Полковника. Я потружусь, а плоды трудов, глядишь, достались бы Капитану-1. Повысили бы его в звании как дважды два, а меня оставили бы в бесславной роли духовного пастыря. Святая вера учит нас смирению, но не до такой же степени нужно смиряться! Сказано: Лох не меняет положения людей, пока они сами не изменят свои помыслы. А помыслы мои чисты: отдать жизнь во имя торжества религии истины и унижения ее противников. Больно смирять горение души, когда видишь, как торжествуют нечистые.
«Все ответы уже найдены задолго до нас, – тем временем продолжал я, с удовольствием наблюдая, как никнут головы Полковника и Капитана под градом моих справедливых напоминаний. – Обратитесь к символу нашей веры – перелистайте святую Лохань. Если твой народ отвратился от веры и сбился с прямого пути – отринь народ свой и родину свою, Лох уготовил им великое наказание. Если друг твой предал тебя и все, что тебе дорого, гласит она, ты свободен убить его, как собаку, любыми способами и средствами, не откладывая возмездие ни на час. Лох милосерден, но только к тем, кто является другом его и духовным сыном. Котенок – предатель, а предателю нет от гнева Лоха защитника, и покроется его лицо клочьями ночи беспросветной. Мы свободны уничтожить его безотлагательно. Вот что я предлагаю».
Подал голос Капитан-2. «Майор геройствует, – сказал он, – а готов ли ты, Майор, отвечать за тех, кого Котенок пристрелит в следующий раз? Это же молокососы, Майор, и учили мы их не войне, а террору. Это просто смертники, которые сядут кто в подводную капсулу, кто в самолет, кто в автомобиль, и протаранят цель. Вся их задача – в нужный момент перестать жать на кнопки. А ты надеешься, что они сумеют нажать на курок. Да они же друг друга поубивают в зарослях!».
«Лохариат дал вам задание в короткий срок обучить их азам военного искусства, – холодно парировал я. – Есть возможность потренироваться в реальных условиях, укрепить боевой дух и проверить навыки. А вы, Капитан, почему-то не рады такой возможности. Может быть, потому, что пьянство отвлекало вас от выполнения главнейшей обязанности?».
«Да заткнись ты, стукач, – вспылил Капитан-2. – Это я, а не ты ночью с ребятами по лесу бегал. С холостыми патронами, по милости покойничка».
Началась перепалка, какие частенько имеют место в нашем веселом штабе. Хорошо еще, что Доктор отсутствовал – был занят трупом Капитана-1. А то и он не преминул бы блеснуть интеллектом.
Наконец до Полковника дошло, что решение принимать все равно придется. «Я уверен, Майор, что ты не упустишь шанса обвинить меня во всей этой истории. Лох с тобой, потом разберемся. Сейчас надо Котенка поймать. Бегать за ним по лесу с автоматами наперевес – это, конечно, можно. Рано или поздно догонят паршивца или подстрелят. Но сколько наших он успеет положить, неизвестно. Котенка надо брать наверняка, чтобы исход операции был предсказуем. Поэтому приказываю: сформировать разведгруппу, которая придет по следу паршивца к месту его расположения. Группа должна быть совсем небольшой и мобильной. Если представится удобный случай, пусть берут Котенка живым или уничтожают его. В сложившейся ситуации второе даже предпочтительно. Но главное – не надо рисковать. Их задача – обнаружить Котенка и доложить нам об этом. Командир группы – ты, Майор. Немного боевых заслуг тебе не помешает».