Вдовствующая императрица Мария Федоровна, обеспокоенная складывающимися тревожными обстоятельствами обострения взаимоотношений в императорском семействе, пытаясь урезонить царствующего сына и тем сгладить конфликтную ситуацию, написала ему из Киева: «Прости, я уверена, что ты отдаешь себе отчет, как глубоко ты возмутил всю семью своим резким ответом, бросив им ужасное и полностью необоснованное обвинение. Я надеюсь, что смягчишь участь бедного Дмитрия, не отсылая его в Персию… Бедный дядя Павел (отец Дмитрия, великий князь Павел Александрович – В.Х.) написал мне в отчаянии, что он не имел возможности даже попрощаться с сыном… Не подобает тебе вести себя таким образом… Это меня очень расстраивает».
Позднее, после революции, оказавшись в эмиграции, младшая сестра императора великая княгиня Ольга Александровна в своих воспоминаниях пыталась анализировать сложившуюся обстановку в большом семействе в последние годы перед всеобщей катастрофой: «Михаил был единственным братом, который у него остался. Он мог бы оказать Ники большую помощь. Снова повторяю, виноваты мы все. Из троих сыновей дяди Владимира один был выслан за границу, второй, Борис, открыто жил с любовницей, а от третьего, Андрея, не было никакого проку. А ведь они были сыновьями старшего великого князя и по закону о престолонаследии стояли на третьем месте – после Алексея и Михаила. Не было никого из членов нашей фамилии, которые могли оказать поддержку Ники, за исключением, может быть, Сандро, моего зятя, да и там со временем начались нелады: между Сандро и Ксенией появились серьезные разногласия. Какой пример мы могли дать своим соотечественникам? Ничего удивительного в том, что Ники, не находя нигде поддержки, стал фаталистом. Нередко, обнимая меня за плечи, он говорил: “Я родился в день Иова Многострадального. Я готов принять свою судьбу”»[167].
Сохранилось письмо Феликса-младшего из ссылки (имения Ракитное) от 2 января 1917 г. великой княгине Ксении Александровне, которое позднее было опубликовано в советской печати. Опальный молодой князь сообщал своей теще:
«Дорогая Мамаша!
Очень благодарю тебя за письмо. Мне запрещено писать, поэтому не мог этого сделать раньше. Боялся, что перехватят по дороге. Меня ужасно мучает мысль, что императрица Мария Федоровна и ты будете считать того человека, который это сделал, за убийцу и преступника, и что это чувство у вас возьмет верх над всеми другими.
Как бы вы ни сознавали правоту этого поступка и причины, побудившие совершать его, у вас в глубине души будет чувство – “а все-таки он убийца!”
Зная хорошо все то, что этот человек чувствовал до, во время и после, и то, что он продолжает чувствовать, я могу совершенно определенно сказать, что он не убийца, а был только орудием провидения, которое дало ему ту непонятную, нечеловеческую силу и спокойствие духа, которые помогли ему исполнить свой долг перед родиной и царем, уничтожив ту злую дьявольскую силу, бывшую позором для России и всего мира, и перед которой до сих пор все были бессильны.
Ирина [Александровна] на это смотрит так же, как и я. Это большое утешение. Мы живем тут тихой деревенской жизнью, и если бы те, кто нас сюда сослал, знали бы, как нам тут хорошо, то наверное бы не оставили.
Конечно, Ирина уже успела простудиться и лежала несколько дней в кровати. Я нашел, что она очень поправилась и несмотря, что очень худа, имеет здоровый вид.
Погода довольно… (далее отточие и сокращение редактора журнала – В.Х.).
Мама (княгиня З.Н. Юсупова – В.Х.) простудилась и лежит уже второй день. Ужасно скучно без Беби (имеется в виду маленькая дочь Ирина Феликсовна Юсупова – В.Х.), говорят, она все время болтает. Так хотелось бы ее послушать и вас всех повидать. Бог знает, когда попаду в Крым. Мы много читаем, я пишу свои записки и теперь ими совсем поглощен.
Андрей и Федор (братья княгини Ирины Александровны – В.Х.) меня глубоко тронули своим отношением ко мне, а Папаша (А[лександр] М[ихайлович]) все, что он для меня сделал, я никогда не забуду и люблю его всей душой.
Ты, пожалуйста, о нас всех не беспокойся. Мы довольны нашей судьбой и живем мирно и хорошо в Ракитном. Крепко, крепко тебя целую, а также всех детей, Беби и Папочку.
Феликс»[168].
После убийства Г.Е. Распутина князь Феликс Юсупов-младший был сослан в село Ракитное Курской губернии, где собралось все его семейство. Это было одно из самых обширных имений Юсуповых, где работали сахарный, кирпичный и шерстяной заводы, многочисленные лесопилки и фермы, которые приносили большие доходы. Именно здесь Ирину и Феликса застала Февральская революция.
По воспоминаниям А.А. Вырубовой после гибели Г.Е. Распутина и ссылки его убийц царская чета была подавлена всем произошедшим, а главное неожиданной реакцией на эти события в стране: «Расстроенный, бледный и молчаливый, Государь эти дни почти не разговаривал, и мы никто не смели беспокоить его. Через несколько дней Государь принес в комнату императрицы перехваченное министерством внутренних дел письмо княгини Юсуповой, адресованное великой княгине Ксении Александровне. Вкратце содержание письма было следующее: “Она (Юсупова), как мать, конечно, грустит о положении своего сына, но Сандро (великий князь Александр Михайлович) спас все положение; она только сожалела, что в этот день они не довели своего дела до конца и не убрали всех, кого следует… Теперь остается ЕЕ (большими буквами) запереть. По окончании этого дела, вероятно, вышлют Николашу и Стану (великого князя Николая Николаевича и Анастасию Николаевну) в Першино – их имение… Как глупо, что выслали бедного Николая Михайловича!”
Государь сказал, что все это так низко, что ему противно этим заниматься. Императрица же все поняла. Она сидела бледная, смотря перед собой широко раскрытыми глазами… Принесли еще две телеграммы Их Величествам. Близкая их родственница “благословляла” Феликса на патриотическое дело. Это постыдное сообщение совсем убило Государыню; она плакала горько и безутешно, и я ничем не могла успокоить ее»[169].
Великая княгиня Елизавета Федоровна в начале 1917 г. писала своей подруге княгине З.Н. Юсуповой:
«Милая Зинаида!
Вам всем троим – мои нежные молитвы. Только молитвы ничуть, ничуть не меняются, и чем больше живешь на свете, особенно в наше время, тем больше чувствуешь связь душ перед Богом. Я работаю, как всегда, много, и это меня поддерживает. Все грустно, грустно и затянуто тучами, громы войны и глухой ропот беспокойных душ – когда взойдет солнце? Когда Бог благоволит снять с нас бремя, которое дьявол возверг из ада на бедную Россию? Нужны молитва, терпение и надежда. Мы не можем всего понять, понять причину, но Богу она ведома, и, если совесть чиста, а вера крепка, все можно перенести, как мученики в давние времена.
Благодарение Богу, Вы в кругу своей семьи, и да окружают вас всех Ангелы. Говорят, Дмитрий в хорошем климате, слава Богу, и с ним все в порядке. Я так надеюсь, что у него будет возможность отличиться там, на войне и что недалеко уже то время, когда полная победа приведет к славному миру. Да поддержит Бог Государя и да даст ему мудрость Соломона. Сколько я молюсь за них и вас всех, какая трагедия, и да сжалится над нами Бог!
Дорогая душенька, будьте мужественны, это моя молитва о всех вас.
Ваша Е.»[170].
В домашнюю ссылку в свое имение Грушовка Херсонской губернии в канун нового 1917 г. попал за неумеренные речи в яхт-клубе и великий князь Николай Михайлович. Это не мешало «ссыльным» обмениваться между собой посланиями. Так, например, сохранилась краткая весточка от великого князя Дмитрия Павловича от 19 января 1917 г. дяде великому князю Николаю Михайловичу весьма странного содержания, подчеркивающая лишь неприязнь к упомянутым в записке лицам: «Очень тронут милым приветом. После сильной простуды совсем оправился. Надо лишь удивляться настойчивости рыбака (имеется в виду Николай II – В.Х.), поймавшего и держащего так крепко жабу (министр внутренних дел Протопопов – В.Х.), предварительно прогнавши кабана (премьер-министр Трепов – В.Х.). Лайминг приехал обратно в Петроград. Обнимаю, что знаешь о маэстро (Феликс Юсупов – В.Х.)? Дмитрий»[171].
Молодая пара Юсуповых написала совместное ответное письмо великому князю Николаю Михайловичу от 31 января 1917 г., в котором значится:
«Дорогой Бимбо!
Очень благодарю тебя за письмо. Так была рада его получить. Моя благодарность немного запоздала, но лучше поздно, чем никогда, как принято говорить в таких случаях. Мы очень тебе благодарны за письма Степанова, которые посылаем тебе обратно. Они очень интересные. Возмутительно, что дело до сих пор не прекратили.
Молодая пара Юсуповых написала совместное ответное письмо великому князю Николаю Михайловичу от 31 января 1917 г., в котором значится:
«Дорогой Бимбо!
Очень благодарю тебя за письмо. Так была рада его получить. Моя благодарность немного запоздала, но лучше поздно, чем никогда, как принято говорить в таких случаях. Мы очень тебе благодарны за письма Степанова, которые посылаем тебе обратно. Они очень интересные. Возмутительно, что дело до сих пор не прекратили.
Мы много о тебе думали, сочувствуем и ужасно хотим тебя видеть. Если будут интересные письма, посылай их ко мне. Мы с остервенением накидываемся на всякие новости. Должна кончать, т. к. Феликс тоже хочет писать на этом листе. Он мучается, т. к. не знает, как тебя назвать. Думает написать Дядя Бимбо, потому что очень тебя любит и надеется, что ты на него не рассердишься. Крепко целую дорогого М. Лекока (М. Лекок – сыщик, персонаж романов Э. Габорио – В.Х.).
Ирина.
Дорогой дядя Бимбо!
Благодарю очень за письма. Прочел их внимательно, за “маэстро” можно быть совсем спокойным. Он идет по верному пути, и никто и ничто его с этого пути не сдвинет. Про Д[митрия] я имею тоже известия. Он там хорошо окружен и теперь здоров. Если будешь ему писать, то прошу передать, что я себя чувствую хорошо, постоянно думаю о нем и крепко его целую, полон энергии и надежд.
Мы с Ириной и моими родителями часто тебя вспоминаем и ужасно жалеем, что ты не можешь сюда приехать поохотиться. Все ждем подходящей погоды.
Выписал пластинку для граммофона “Слушайте, если хотите”. Буду ее все время заводить и вспоминать нашу жизнь у Д[митрия], где ты проявил ко мне столько сердечности.
Крепко тебя целую и еще раз благодарю.
Феликс»[172].
Стоит отметить, что великому князю Николаю Михайловичу писали не только родственники, а многие деятели, в том числе и официальные лица. Так, например, сохранилось письмо сенатора А.В. Степанова от 11 января 1917 г., который поведал ссыльному великому князю многие актуальные новости, в том числе по делу убийства Г.Е. Распутина:
«Ваше Императорское Высочество, узнав от посетившего меня сегодня Михаила Николаевича Молодовского о том, что он отправляет Вам завтра почту, я пользуюсь случаем присоединить к прочей корреспонденции и мое письмо. Я был очень огорчен Вашим внезапным и неожиданным отъездом и искренно сожалел о том, что, узнав о нем, я лишен был возможности явиться и лично засвидетельствовать Вашему Высочеству мое глубокое уважение и преданность.
Зная со слов Михаила Николаевича, что Вы продолжаете интересоваться ходом следствия по делу Распутина, я позволю себе сообщить Вам те последние сведения, которые я получил от Завадского: министру юстиции было указано, что следствие ведется недостаточно энергично и слишком медленно, но Завадский на сделанное ему по этому поводу замечание ответил, что следствие ранее двух месяцев кончено быть не может, так как потребуются поездки следователя в Тобольскую губернию для допроса дочерей Распутина, а затем по месту нахождения Пуришкевича для допроса сего последнего. Сейчас закончены опросы всех свидетелей в Петрограде, в том числе опрошена прислуга Юсуповых, но все поведение свидетелей не дало данных для суждения о виновных. Вся прислуга Юсуповых заявила только, что стол был накрыт на 8 кувертов, но у стола никто не служил, а потому, кто был, неизвестно.
Дворецкий Бужинский, спрошенный по поводу синего сукна со стола, в которое было завернуты ноги Распутина, заявил, что такого сукна в доме Юсуповых никогда не бывало, но при этом он так густо покраснел, что следователю стало ясно, где истина. Однако, это личное впечатление следователя в протокол не занесено и никакой роли при направлении дела играть не может. Обнаруженный на гатчинском шоссе автомобиль оказался принадлежащим 6 автомобильной роте, а автомобиль, в котором перевозилось тело Распутина, следствием не найден. Сегодня производился осмотр дома Юсуповых, чем он окончился, мне пока неизвестно, но совершенно очевидно, что за потерей такого промежутка времени осмотр в смысле улик ничего дать не может.
Поэтому надо думать, что месяца через два, к удовольствию всей благомыслящей России, дело за отсутствием улик будет прекращено.
Самым щекотливым моментом будет допрос Пуришкевича, который по своей экспансивности может сболтнуть лишнее. Хотя я считаю неустановленным, что Пуришкевич там был, так как в разговоре с городовым мало ли кто мог назваться его именем.
Очень жаль, что уходит Завадский, хотя этого надо было ожидать, так как он человек несговорчивый и по нынешним временам неудобный. Его заместитель прокурор виленской палаты Шульгин милый и порядочный человек, но инертный, безразличный и ленивый.
Дело Манасевича-Мануйлова по докладу министра юстиции получает дальнейшее движение и вновь назначено к слушанию на 13 февраля. Такой поворот дела дал, однако, совершенно неожиданные результаты, так как после этого, как говорят, по распоряжению генерала Батюшина были обысканы в Москве Соединенный Банк и его Председатель гр. Татищев. Обыск никаких результатов не дал, но доказал банкам и частным лицам, насколько опасно обращаться к властям за защитой от Манасевича-Мануйлова и К°. Генерал Батюшин оказался тесно связанный с Манасевичем-Мануйловым.
День 9 января прошел в Петрограде спокойно, хотя в этот день бастовало 120 тысяч рабочих, но в разных местах города были попытки устроить манифестации, окончившиеся, однако, неудачей. В целом настроение рабочих спокойное, и ожидать в ближайшее время возможности их активного выступления не приходится. Подождем, что даст 14 февраля. В Москве в интеллигентных кругах настроение очень повышенное.
Извиняюсь, что занял Ваше внимание, может быть, неинтересными подробностями.
Позволю себе пожелать Вашему Императорскому Высочеству доброго здоровья.
С чувством глубокого уважения и истинной преданности имею честь быть Вашего Императорского Высочества покорный слуга.
А. Степанов»[173].
Поддерживал переписку с опальными родственниками великий князь Александр Михайлович, который находился в Киеве и руководил штабом авиации. В его письме великому князю Николаю Михайловичу от 3 февраля 1917 г. сообщалось:
«Мой милый Николай!
Спасибо за письма, они очень интересные, особенно в виду того, что я сегодня еду в Петроград и они меня ориентируют. – Относительно твоего письма скажу следующее: посылать теперь его не следует, момент упущен, можно было написать тотчас после высылки, а месяц спустя, не стоит; я бы подождал возвращения в Петроград и если ты и тогда увидишь, что отношение к тебе продолжает оставаться недоверчивым и не доброжелательным, тогда пошли письмо. – Относительно дела Феликса все постараюсь узнать, меня оно не особенно страшит, потому что, если акт совершили Д[митрий] П[авлович] и Ф[еликс] вместе, то, конечно, Д[митрий] П[авлович] не оставит Ф[еликса] единственно виновным, и тогда дело само собою будет прекращено.
Спешим добиться свидания с А[ликс], по этому вопросу советуемся с Мишей (великий князь Михаил Александрович – В.Х.), от которого получаем полную поддержку, и затем, смотря по обстоятельствам, мы оба намерены ехать к Н[ики] и еще раз попытаться раскрыть ему глаза. – Видел на днях М[ихаила] И[вановича] Т[ерещенко], только что вернувшегося из Петрогр[ада], но что услышали, крайне неутешительно. – Он мне передавал, что ходят слухи о желании заставить Н[ики] оставить [……] (многоточие означает, оставить трон – В.Х.), она же, т. е. А[ликс], сделается регентшей, причем в совете регентши главную роль будет играть Щегловитов. – Это настолько дико, что верится с трудом! Миша, которому я оба письма передал, нашел, что если что-нибудь подобное состоится, то удобнее будет разрешить существующее невыносимое положение. – Из достоверного источника слышал, что Протоп[опов] говорил одному лицу, что он кровью зальет Россию, но курса не изменит, приятная перспектива. – Я решил во что бы то ни стало увидеть А[ликс] и говорить все, причем постараюсь узнать, что она хочет и в чем ее планы; возможно, что меня совсем не примут, но я буду настаивать. Еду по авиационным вопросам вследствие желания англичан и телеграммы Н[ики] в ответ на мою, в которой испрашивал указаний. – По моим сведениям, Н[ики] не возвращается в Ставку, этого допускать нельзя, произведет отвратительное впечатление на армию, буду и об этом говорить. – Молчание Сергея [Михайловича] меня удивляет, думаю, что есть приказ невмешательства. – Рад был слышать от Леона, что ты здоров и не так сумрачен. – Крепко целую. – По возвращении напишу.
Твой Сандро»[174].
Все ссыльные царские родственники продолжали по-прежнему обсуждать создавшееся положение и зло критиковать «самодержца». Так, например, князь Феликс Юсупов-младший в своем письме великому князю Николаю Михайловичу от 14 февраля 1917 г. из Ракитников писал: