«Дорогой Дядя Бимбо!
Не смог раньше ответить, т. к. Ал[ександр] Мих[айлович] только […….] (отточие означает, из Царского Села – В.Х.) вернулся в Киев.
Благодарю очень за твое письмо, а также за письма Степанова, которые я прочел. Я их получил в день приезда следователей. Это было очень удачно. От генерала Панова я не ожидал такой быстрой перемены. Как человек умный и осторожный, он понял, где сила.
Пребывание прокурора и следователя в Ракитниках было очень забавно. Началось с того, что они 2 версты прошли пешком в ужасную метель. Когда они добрались до нашего дома, то имели вид ледяных сосулек. Приступили к своим обязанностям с большой энергией, но получили от Маэстро не менее энергичный отпор. Он отказался наотрез снова повторять то, что им было уже сказано, и выразил им удивление их к нему приезду, ссылаясь на то, что раз он находится в Ракитном, значит, он уже несет наказание, а наказан он был после того, что протокол (подробный), им подписанный, был передан на Высочайшее усмотрение, следовательно, быть снова допрошен и в качестве свидетеля, после того, что по Высочайшему повелению дело якобы прекращено, является для него совершенно непонятным.
Что касается общих вопросов, то он на них с удовольствием ответит. Официальный допрос постепенно перешел в дружескую беседу, которая длилась 4 1/2 часа в два приема.
Результатом беседы было то, что когда прокурор и следователи пошли к себе в комнату, то мой камердинер, котор[ый] был призван за ними следить, слышал, как один другому сказал: “Теперь мне совершенно ясно, что князь ни при чем и что все это раздула печать”. После допроса моего камердинера Нефедова (очень поверхностного) их пригласили к обеду и вечером ставили им граммофон. На другой день они отправились в обратный путь. Было очень холодно, и прокурору была выдана меховая доха, которая очень напоминала ту доху на молодом человеке в роковую ночь в квартире Р[аспутина]. “Exceedingly funny!” [“чрезвычайно забавно” (англ.)].
Последние известия, касающиеся этого дела: на днях следствие заканчивается, виноватые не найдены, улики недостаточны. Д[митрия] допрашивать не будут. П[уришкевич] уже был допрошен (накануне допроса он получил письмо от Маэстро). Его ответ ты, наверное, читал в газетах. Пока все идет хорошо, будем надеяться, что в дальнейшем счастье нам не изменит.
Сегодня 14-е. Страшно подумать, что теперь происходит в Питере. Я очень надеюсь, что Дума поймет вызов правительства и ловушку, которую ставит им Протопопов, и не пойдет в расставленные сети. Вчера к нам приехал Ал. Мих., сегодня вечером уезжает в Киев. Я думаю, теперь он убедился, что одними разговорами делу помочь нельзя. С сумасшедшими рассуждать невозможно.
Как не хотят понять, что если не сделают то, что нужно, свыше, то это будет сделано снизу. Сколько прольется невинной крови. Г[осударь], кажется, скоро едет в Ставку, нужно было бы, чтобы Имп. М[ария] Ф[едоровна] этим воспользовалась и с людьми, которые ей могут помочь и поддержать ее, отправилась бы туда и вместе с Алексеевым и Гурко прямо потребовала бы, чтобы арестовать Протопопова, Щегловитого, Аню [Вырубову], и Ал[ександру] Фед[оровну] отправили бы в Ливадию. Только такая мера может еще спасти, если только уже не поздно. Я уверен, что пассивное отношение Г[осударя] ко всему, что происходит, является результатом лечения его Бадмаевым. Есть такие травы, которые действуют постепенно и доводят человека до полного кретинизма.
Должен закачивать письмо, Ал. Мих. уезжает.
Ирина и я крепко тебя целуем и много и постоянно о тебе думаем.
Искренне любящий и преданный тебе Феликс»[175].
В мемуарах английского посла Дж. Бьюкенена, как мы отмечали выше, после его разговора с императором Николаем II с целью оправдаться перед ним, якобы о непричастности сотрудника посольства английского офицера О. Рейнера к убийству Григория Распутина, указывается: «Поскольку я слышал, что Его Величество подозревал молодого англичанина, школьного друга Юсупова, в соучастии в убийстве Распутина, я воспользовался случаем убедить его, что такое подозрение абсолютно беспочвенно. Его Величество поблагодарил меня и сказал, что он очень рад это слышать»[176].
Далее Дж. Бьюкенен, между прочим, мимоходом поведал читателям: «Неделю спустя один мой русский приятель, ставший впоследствии членом Временного правительства, сообщил мне через полковника Торнхилла, помощника нашего военного атташе, что революция произойдет перед Пасхой, но что мне нечего беспокоиться, так как она продлится не более двух недель. Я имею основания верить, что это сообщение было основано на фактах, и что подготовлявшийся тогда военный переворот не имел целью свергнуть императора, но лишь заставить его дать конституцию. К несчастью, его опередило народное восстание, осуществившее Февральскую революцию. Я говорю “к несчастью”, так как было бы лучше и для России, и для династии, если бы давно ожидавшаяся революция произошла сверху, а не снизу»[177].
Однако оставим на совести англичан их двойную дипломатию.
Вскоре после отъезда Государя из Царского Села в Ставку (Могилев) императрица Александра Федоровна все еще переживая за возникшие разногласия в большой Императорской фамилии, писала 22 февраля 1917 г. Николаю II следующее: «Наш дорогой Друг в ином мире тоже молится за тебя – так Он еще ближе к нам. Но все же, как хочется услышать Его утешающий и ободряющий голос! Бог поможет, я верю, и ниспошлет великую награду за все, что ты терпишь. Но как долго еще ждать! Кажется, дела поправляются. Только дорогой, будь тверд, покажи властную руку, вот что надо русским. Ты никогда не упускал случая показать любовь и доброту, – дай им теперь почувствовать порой твой кулак. Они сами просят об этом – сколь многие недавно говорили мне: “Нам нужен кнут!” Это странно, но такова славянская натура – величайшая твердость, жестокость даже и – горячая любовь. С тех пор как они стали теперь “чувствовать” тебя и Калинина (т. е. Протопопова – В.Х.), они начали успокаиваться. Они должны научиться бояться тебя – любви одной мало. Ребенок, обожающий своего отца, все же должен бояться разгневать, огорчить или ослушаться его! Надо играть поводами: ослабить их, подтянуть, но пусть всегда чувствуется властная рука. Тогда доброта больше будет цениться, мягкость одну они не понимают. Удивительные людские сердца! И, странно сказать, у людей из высшего общества они не мягки и не отзывчивы. В обращении с ними нужна решительность, особенно теперь. Мне грустно, что мы были не одни во время последнего нашего завтрака, но твои тоже хотели тебя видеть. Бедная крошка Ксения с такими мальчишками, как у нее, и дочерью, вышедшей замуж в эту порочную семью, с таким лживым мужем (имеется в виду Феликс Юсупов младший – В.Х.). Мне глубоко жаль ее. Столько в мире печали и горя, великая сердечная скорбь гложет непрерывно!»[178].
После отречения императора Николая II от престола, по распоряжению Временного правительства все участники заговора по ликвидации «старца» Григория Распутина были амнистированы.
4 марта 1917 г. – «министр юстиции Керенский приказал дело об убийстве Распутина прекратить, а кн. Юсупову, гр. Сумарокову-Эльстон и [вел.] кн. Дмитрию Павловичу (участникам убийства Распутина) разрешить возвратиться в Петербург»[179]. Однако, по утверждению великого князя Дмитрия Павловича, что видно из его переписки с семьей, такого распоряжения Керенского он не получал. На следующий день, 5 марта Временное правительство заслушивает: «Запрос министра-председателя о том, сделано ли министром юстиции распоряжение об аресте Анны Александровны Вырубовой. Министр юстиции сообщил, что названное лицо до сего времени не арестовано». Было вынесено решение: «Поручить министру юстиции принять меры к аресту Анны Александровны Вырубовой»[180]. Указ об «общей политической амнистии» был утвержден временщиками 6 марта[181]. На следующий день, т. е. 7 марта на заседании Временного правительства рассматривался вопрос: «Об издании указа об амнистии» и было принято решение: «Препроводить в Правительствующий Сенат для обнародования и исполнения составленные министром юстиции указы: 1) об амнистии и 2) о сокращении срока наказания, в случае добровольной их явки лицам, осужденным за общеуголовные преступные деяния и освобожденным народом из мест заключения»[182].
Сам князь Феликс Юсупов-младший после освобождения никогда не сожалел о содеянном преступлении. «Спасти родину надо было любой ценой, ценой даже и насилия над собственной совестью», – написал он многие годы спустя в своих мемуарах.
После возвращения князя Ф.Ф. Юсупова в столицу, он в своих поздних мемуарах утверждал, что сразу же после «отречения» Государя к нему во дворец (на набережной Мойки, д. 94) в Петрограде приходили великий князь Николай Михайлович, М.В. Родзянко и вице-адмирал А.В. Колчак. Все они уговаривали Феликса занять императорский престол. Это предложение, писал князь Юсупов, «взялось из убийства» Распутина[183]. Этому можно поверить и не приходится удивляться. Зная обстановку после «великой и бескровной» революции, а, вернее, февральского переворота, когда власть стремительно ускользала от тех, кто мнил себя вершителями истории, то они готовы были пойти на любую очередную «акцию» и авантюру, лишь бы, по-прежнему, остаться у руля государства.
После возвращения князя Ф.Ф. Юсупова в столицу, он в своих поздних мемуарах утверждал, что сразу же после «отречения» Государя к нему во дворец (на набережной Мойки, д. 94) в Петрограде приходили великий князь Николай Михайлович, М.В. Родзянко и вице-адмирал А.В. Колчак. Все они уговаривали Феликса занять императорский престол. Это предложение, писал князь Юсупов, «взялось из убийства» Распутина[183]. Этому можно поверить и не приходится удивляться. Зная обстановку после «великой и бескровной» революции, а, вернее, февральского переворота, когда власть стремительно ускользала от тех, кто мнил себя вершителями истории, то они готовы были пойти на любую очередную «акцию» и авантюру, лишь бы, по-прежнему, остаться у руля государства.
Министр юстиции А.Ф. Керенский в своей речи на заседании Совета солдатских депутатов от 26 марта 1917 г. о недопущении послаблений старому правительству и Царской семье, заявил: «Вы обвиняете меня, что некоторые из лиц царской фамилии остались на свободе, – так знайте, что на свободе остались только те, кто так же, как и вы, протестовали против старого режима и царизма и боролись с ним. Дмитрий Павлович оставлен на свободе, так как он первый боролся с царизмом, он подготовил заговор и убил Гришку Распутина. И он имеет полное право остаться простым офицером в рядах русской армии в Персии»[184].
В столичных газетах была дана информация об уничтожении трупа Распутина:
«Сожжение Распутина.
Необычайна была жизнь Распутина, необычайна смерть его, необычайно и уничтожение его трупа.
Вот как об этой последней главе кошмарной истории рассказывают те, кому довелось быть свидетелем.
Анна Вырубова, исполняя волю пославшей ее, приготовила могилу для “святого”… под престолом будущей церкви. Место, как известно, было открыто и тот, кто имел право и обязан охранять спокойствие народа, распорядился раз и навсегда избавить толпу от соблазна и перечень святых от непрошеного нового имени. В этом смысле были даны инструкции очень энергичному комиссару.
И вот как было исполнено это поручение.
Вечером гроб с Распутиным был перевезен на станцию железной дороги и поставлен в вагон, который был запечатан. Любопытствующим было заявлено, что по приказу властей Распутин будет похоронен на Волковом кладбище. На самом же деле поступили так.
В Царское пришло с фронта несколько автомобилей и один грузовик с частями машин. Когда Царское Село уснуло, вагон был распечатан, гроб с трупом поставлен на грузовик, прикрыт брезентом, и автомобильная колонна с грузовиком в конце двинулась на Петроград.
Никто во всей колонне, кроме шофера грузовика и тех, кому было поручено прикончить с распутинской историей, не был посвящен в тайну грузовика.
На рассвете прибыли в Петроград, и все автомобили помещены в гараж придворного ведомства, что на Конюшенной площади. Там гроб простоял весь день до ночи рядом с придворными свадебными каретами.
Ночью грузовик в предшествии легкового автомобиля отправился на Выборгское шоссе. Решено было закопать гроб в стороне от дороги, сровнять с землей и покрыть снегом. Лопаты и кирки были приготовлены заранее. Процедуру эту должны были проделать все участвовавшие, а именно: три лакея придворного ведомства, два шофера и три лица, которым и было все это поручено.
Однако, случилось не так, как рассчитывали: наше бездорожье испортило план. Автомобили застряли в сугробах и не было никакой возможности наличными силами вытащить их. Тогда было решено снять гроб, унести его подальше и покрыть снегом, а утром явиться снова, отогреть землю и вырыть могилу.
Тем временем подозрительные автомобили обратили на себя внимание дежурных милиционеров, и была поднята тревога.
Студенты-милиционеры потребовали предъявление “пропуска”. Все оказалось в порядке, но милиционеры не успокоились на этом: уж больно все было необычайно.
Дело происходило на полудороге между Лесным и с. Пискаревкой. Скоро подоспели конные милиционеры. Помогли легковому автомобилю и, решив грузовик оставить в поле до утра, предложили всем участникам отправиться к коменданту.
Какой переполох был поднят в Лесном, видно из того, что при въезде в Лесной были устроены баррикады, чтобы автомобиль, в котором подозревался один из таинственных черных автомобилей, не мог скрыться.
Приехали к коменданту, разбудили его, вынуждены были рассказать правду и стали держать совет.
На совете решено было: труп Распутина сжечь.
Быстро собрали всех милиционеров и двинулись к оставленному в поле гробу. Местность была оцеплена. Натащили массу дров. Разложили огромный костер. Труп вынули из гроба. Он оказался набальзамированным и по уверению одного из очевидцев, лицо Распутина было нарумянено. Труп и костер были обильно политы бензином и подожжены.
Это было часов в пять утра, и только через несколько часов сожжение было окончено. Уцелевшие кости решено было уничтожить другим путем, не погребая, металлический гроб решено было расплавить, от Распутина не осталось ничего, кроме тяжелого воспоминания.
Пепел рассеян по полю и засыпан снегом.
Когда придет настоящая весна – внешние воды смоют и пепел и грязь и, может быть, буйные всходы новой жизни вытеснят из нашей памяти и самое имя Распутина.
М.С. К-н»[185].
Гнусного и не имеющего до этого примеров 8-месячного потока клеветы «псевдодемократов» после свершения «великой и бескровной» (так называемой Февральской революции, а на самом деле государственного переворота), прежде всего, направленного против представителей династии Романовых и на Григория Распутина хватило надолго. В этот период театры были заполнены весьма сомнительными и оскорбительными постановками. Была развернута массовая кампания по оглуплению и развращению российского общества. В Петрограде шли пьесы М. Зотова «Гришка Распутин», В.В. Рамазанова «Ночные оргии Распутина», В.В. Леонидова «Гришкин гарем», А. Курбского «Как Гришку с Николкой мир рассудил»[186].
Весной 1917 г. Юсуповы уехали в Крым. Революционная смута еще не добралась до юга России, и в Крыму было относительно безопасно. Все семейство князей Юсуповых поселилось в имении «Кореиз». В отличие от представителей Императорской фамилии династии Романовых еще при Временном правительстве было сделано исключение в ограничении перемещения для тех из них лиц, которые ранее вступили в морганатические браки и потеряли право на Российский престол. Таким правом пользовалась племянница царя княгиня Ирина Александровна Юсупова. Однако ее великокняжеские родители находились под домашним арестом в собственном имении Ай-Тодор. Брат Ирины Александровны юный князь Федор писал в одном из писем своему дяде великому князю Николай Михайловичу, который в это время проживал в Петрограде: «Тут адская скука, как я и думал, помнишь, я тебе говорил, что это так будет. Папа очень изменился за этот месяц, он стал раздражителен, страшно молчалив, и редко можно видеть на его лице улыбку, как это было раньше. Мне это очень тяжело, и я так хочу отсюда уехать. Мама бодра, но тоже подавлена. Обедает она у себя в комнате и остается там весь вечер. Амама (вдовствующая императрица Мария Федоровна – В.Х.) за это время тоже изменилась и ослабла…»[187]
В имениях Романовых и представителей аристократии местные Совдепы часто устраивали обыски и реквизиции. После такого обыска вдовствующая императрица Мария Федоровна 17 апреля 1917 г. в отчаянии записала в дневнике: «Я чувствую себя совершенно раздавленной и обесчещенной, даже хуже, чем вчера, если это вообще возможно, как будто я проснулась после жуткого кошмара. Бедняжка Ксения в полном отчаянии, все время плачет, я же, напротив, слез не показываю, поскольку возмущена и оскорблена до глубины души. Ненадолго выходила в сад, так как погода замечательная, однако ничто уже не может доставить мне наслаждения. Все порушено, настоящий кошмар. <…> К чаю была Зинаида Юсупова, преисполненная участия. Руки у нее дрожали больше обычного. Затем мы с Ксенией, Зиной и Орбелиани отправились прогуляться пешком, так как ездить мы больше не можем, ведь эти негодяи отобрали у нас весь бензин. Я смертельно устала и чувствовала себя настолько отвратительно, что едва передвигала ноги…»[188]
Вот еще одна запись в дневнике Марии Федоровны от 7 мая 1917 г.: «Ирина и Феликс были к чаю и рассказывали о тех жутких событиях, что произошли в Петербурге. Тем не менее, они оба дали понять, что доверяют Керенскому. Внушили себе, что он is the Man in his plane (человек на своем месте – англ.). В 4 часа из Петерб[урга] прибыла Соня с мужем, рассказывали обо всем, чему стали там свидетелями в это ужасное время. Они остались к чаю. Как всегда, вся семья собралась у меня за чаем. Обедали со мной Ирина вместе с Ольгой и Анд[реем]»[189].