— А я совсем не хочу уезжать! — вскрикнул сорвавшимся голосом Рус.
Угрюмые глаза, пораженные тоской, подобно стывшему огню, смотрели пламенно и моляще.
— Жизнь сильнее нас. Судьба ведет тебя на первый помост. Ты должен пройти его. На пути твоем возникнет не одна гора и не одна пропасть. Будет огонь, будет вода. Помни: человек создан помогать другим. Не давай памяти расслабляться.
То были последние слова настоятеля. Еще сидели они. Каждый думал свое и общее. Потрогав подбородок, тихо заговорил Пат.
— Рус, дитя человеческое. Как бы ни был мал человек и ничтожен по сравнению со Вселенной, он по силе своей мысли, мечты, по охвату и проникновению в самые удаленные и глубинные края мира, равен ей, подобен ей. Поэтому, как бы ни оставался мал человек и ничтожен в своей бренной плоти, он не имеет права мыслить мелко, низко. Разум — это то, что равнит вечность и безграничность Вселенной с силой ума человеческого. Потому, Рус, не замыкайся в себе, помни, что рядом люди, что им может потребоваться твоя помощь, что они готовы помочь тебе, что один человек — не человек, как одна звезда — не небо. Человек — плоть Вселенной. Он не менее ее, но и не более. — Пат вдумчиво вращал четки-сувениры. — Помни, Рус, тебе верят. Отпускают в необъятный клокочущий мир бытия, в котором, не пожив, не разберешься. Удачи тебе и везения! Не уподобляйся мелкой сошке. Прощай.
Опыт, молодость, бесстрашие, спокойствие, крепость воли, доброта истинная — все было в этих скупых на эмоции почтенных монахах. Таких различных, не похожих друг на друга, но объединенных одной мыслью, одной целью, питавшихся одной истиной.
Не уйти от того, что в глубинах души
Из бунтарского семени вызрело,
От того, что сейчас притаилось в тиши,
Чтобы в будущем грянуть как выстрел.
Петрусь МакальРус стоял у ворот монастыря. Глаза его ничего не видели. Недвижная бледность покрыла чело. Взгляд, частивший от беспомощной борьбы и смятения чувств, выдавал скрытый ужас. Что-то трещало внутри, как натянутый трос, готовый в любой миг сорваться.
Дэ подошел к воспитаннику.
— Ступай, сынок. Время сведет нас, и мы снова будем вместе. Ступай.
Губы Руса мелко подрагивали. Невидящим взором огляделся, еще раз поклонился старейшинам, развернулся, и неуверенно, будто впервые ступал по зимле, медленно направился к американцам.
Шел, волоча ноги. Обернулся. Чуть ли не весь монашеский анклав стоял у ворот.
— Пат, — тихо, почти неслышно, заговорил настоятель, — у меня чувство, будто мы сильного ручного зверя выпускаем на волю. Как-то он сможет там? Поймет ли жизнь?
— Сильные не погибают, — с вызовом, брошенным всем силам Рока, голосом, которым даже никогда не разговаривал с янки, вставил Чемпион.
Рус удалялся от них, повернув голову. Смотрел и шел… Спотыкался… Чем более увеличивалось расстояние, тем более темнело его лицо. Шел, как бы погружаясь в морскую пучину.
— Что за сентиментального чухла выставили нам монахи? — злорадно и язвительно изрек Динстон, с ехидством наблюдая сцену прощания.
Юноша поравнялся с янки, остановился. Пальцы мелко тряслись. Желваки на скулах нервно перекатывались. Он стоял, расставив ноги, разведя руки, как малыш, которому неинтересно и страшно подходить к незнакомым. Снова обернулся.
— Довольно, — хлопнул по плечу отрока один из охранников, — дорога длинная.
Рус, не поворачивая головы, издал хрип стенающей кошки: короткий, жуткий. Быстрый, почти неуловимый для глаз щелчок ноги. Дюжий пехотинец согнулся, схватился за живот.
Подскочил второй. С отвагой бравого джи-ай протянул руку к уху парня. Но следующее мгновение гримаса боли исказила его физиономию. Он неловко кувыркнулся у ног монаха.
— Рус!!! — громовой голос Вана заставил всех вздротуть и обернуться. — Слушайся отцов. Повинуйся обстоятельствам.
Воспитанник собрался и медленно побрел к указанной машине.
— Вот вам, сэр, и пантомима. У Смита глаза навыкате. Доедет ли до Пекина. А ведь и не бил вроде. А вы… мистификация. Японец, и тот наотрез отказался. Этот звереныш стоит своих денег. — Умно рассуждающий голос Споуна больно бил по самолюбию полковника.
— Помолчите, майор. Много вы знаете. Мы пристрелим его, как помойную кошку, голосом которой он так страдальчески воет, если что не так.
— Несомненно, мы…
Но неожиданный, новый, жуткий вопль агонизирующей гиены с дрожащей вибрацией звука заставил до потери личностного передернуться всю американскую свиту.
— Каб ты сдох, — только и сказал Маккой.
* * *
— Не так-то все просто в этом обиженном мире, — продолжил прерванный разговор настоятель, — ой, как не просто. — Но в голосе слышались нотки уверенности и нескрываемой гордости.
— Дэ, ты видел косяк двери, за которую взялся Рус в последний раз?
Настоятель и патриарх повернулись к Вану.
— Там остались вмятины от пальцев. Не думаю, что кто-то сможет пережить мертвую хватку нашего брата.
Суровый глаз Большого Чемпиона зловеще светился боевым блеском, затаенной радостью.
— Хотелось бы, — поддержал патриарх. — Не слепой да увидит, не глупый да предвидит. Но мир и души людские так неопределенны. Придется Коу Кусину держать самые прямые отношения со службами. Позаботьтесь, Дэ, чтобы через две недели все настоятели «Воли» собрались во втором Шаолиньсу.
— Значит, и мы переворачиваем свою страницу? — спросил настоятель.
— Времена круто меняются. Запах и направление ветра в Срединной не предвещают никаких послаблений монастырям. В высоких кругах уже слышны призывные склоки против храмов. Нужно почти все наши монастыри, кроме Шао, переводить дальше в горы, как во времена больших репрессий, чтобы сохранить людей. Рус дал временную поблажку только для Шао. Авторитетна ли будет его фигура в полемике, чтобы смерч анархистского дебоша не тронул наши монастыри? Скорее всего нет.
* * *
Ехали подавленно, молча. Покачивались, потряхивались в такт дорожным ухабам. Разговаривать не хотелось. Думать тоже. Но…
— А вообще-то монахи довольно странные субъекты, — встрепенул всех майор Кевинс. Дремавшие вздрогнули, но, увидев, что это майор упражняется, успокоились и приняли прежние позы. Сейчас все они ехали в бронетранспортере, так как китайские офицеры остались в монастыре. — Такое, понимаете, впечатление, что они не с тобой разговаривают, а с твоим двойником за спиной. Отношение, будто все, что ни делается, так, для чего-то несущественного.
Он помолчал. Никто не изъявил желания поддержать разговор. Кевинс не обращал внимания, что с ними ехал Рус, и то, что он изучал английский в монастыре.
— Жить без цели, — продолжал настырно свое майор, — ничего не желать, ни к чему не стремиться. Нужно ли тогда жить? Зачем все это? Прозябать в — заброшенном сарае? Такое выдержать может только душа, в которой не осталось ничего человеческого, мирского, которая имеет большое зло на людей. Человек с нормальной психикой через неделю с ума сойдет в такой тюремной обители.
— Вы так думaете? — вмешался с сомнением Споун. — Первоначально и у меня складывалось подобное впечатление. Вы заметили, — повернулся удобней к Кевинсу, — чтобы на стенах монастыря проступала плесень, ползали таpaконы или клопы? Чтобы слышался стойкий запашок гнили? В общем, всей той смеси, которая скапливается и годами не может выветриться. Ничего подобного в монастыре нет. Я бы сказал, что их строение скорее напоминает уютный особняк на манер ретро. В нем все просто, даже пусто. У меня мнение, что это больше, чем обычный монастырь, который имеет свои, далеко летящие цели.
— Я так не думою, — опережающе возразил Кевинс, — приходилось мне бывать и в китайских, и в японских, и в корейских, и прочих монастырях — порядок везде образцовый. И люди у них также стройны и бодры. Вот только взгляд, — подумал, покрутил пальцами перед собой, — разнится.
Споун согласно кивнул. Не хотелось дополнять. Впереди сидел Динстон и мог болезненно отреагировать.
— И все-таки, господа, нам еще повезло, — поспешил начальственно полковник. Он не желал снова пережить, даже в мыслях, прошедшее и торопился разрушить диалог говоривших. — Не часто из Китая выезжают наши миссии, имея в папках подписанные документы. Да, — обернулся он к офицерам, — заметили вы, настоятель поставил всего одну подпись. Подпись на ведомости счета по деньгам. Каков, а? И все. Во всех других стоят только наши закорючки да китайских офицеров. Они, точно, могут подвести меня под монастырь. Благо, что местные службы поддержали. А то что за документ с односторонним подтверждением?! Но и те козявки не особо утруждались пополнить их количеством. Хитрые: под стать своему Будде.
— Я так не думою, — опережающе возразил Кевинс, — приходилось мне бывать и в китайских, и в японских, и в корейских, и прочих монастырях — порядок везде образцовый. И люди у них также стройны и бодры. Вот только взгляд, — подумал, покрутил пальцами перед собой, — разнится.
Споун согласно кивнул. Не хотелось дополнять. Впереди сидел Динстон и мог болезненно отреагировать.
— И все-таки, господа, нам еще повезло, — поспешил начальственно полковник. Он не желал снова пережить, даже в мыслях, прошедшее и торопился разрушить диалог говоривших. — Не часто из Китая выезжают наши миссии, имея в папках подписанные документы. Да, — обернулся он к офицерам, — заметили вы, настоятель поставил всего одну подпись. Подпись на ведомости счета по деньгам. Каков, а? И все. Во всех других стоят только наши закорючки да китайских офицеров. Они, точно, могут подвести меня под монастырь. Благо, что местные службы поддержали. А то что за документ с односторонним подтверждением?! Но и те козявки не особо утруждались пополнить их количеством. Хитрые: под стать своему Будде.
— Хитрые? Не хитрые, скорее всего наглые, — резко огрызнулся Маккой, — используют момент, и все. Нечему здесь удивляться.
Сейчас, когда машины везли их обратно в Пекин, американцы, не обращая внимания на Руса, вовсю упражнялись в охаивании китайцев. Будто бы все неприятности исходили только от них. Сидя вдоль стен вместительного бронетранспортера, офицеры соревновались между собой в определении точности высказываний в сторону монахов. Остроты с пошлостями сыпались сначала осторожно — даже поглядывали по сторонам в щели бортов машины. Но чем дальше отъезжали от монастыря, тем смелее и наглее становились речи. Открыли люки, стало светлее, свежее. Скороговорок и редких оборотов речи монах не понимал, да он никак и не реагировал на их скальные гоготания и выкрики. Это совсем успокоило американцев.
— А вы заметили, господа, — продолжил инструктор по фехтованию, — как много у них варварского, средневекового. Им чужды понятия «современность», «комфорт». О чем с такими говорить, если их удел — идолопоклонство, да козни тем, кто не верует.
То один, то второй не спеша выкладывали все, что они надумали о схимниках, дополняя своим — художественным.
Маккинрой не встревал в полемику, но с интересом ловил веселые речи. Искоса поглядывал на Руса, который сидел с полным безразличием и апатией, недвижным взором уставившись в открытый боковой люк: ни к кому не прислушивался и, казалось, ни о чем не думал.
Обмен язвительными мнениями продолжался, и эксперт, слушая их, посматривал с интересом на воспитанника. Старался уловить, что-нибудь общее между сказанным и самим монахом. Что-то магически притягивающее и неожиданно отталкивающее было в его лице. Особенно во взгляде. Отрешенность, пустота, безразличие слились в белесый тон, презрительность к окружающему.
Умеренно худощавое лицо, прямой лоб, прямые брови, сухая, благожелательная мимика привлекали. Тонкий, с горбинкой, небольшой нос придавал лицу выражение целеустремленности. Выдвинутый немного подбородок — упрямство, жестокость, густые ресницы — не потерянную наивность. Но самыми выразительными в нем были его глаза. Узкие, глубокосидящие, небольшие, они придавали лицу хищно-выжидательное выражение. Настороженность, внешнее спокойствие немигающих, внимательно наблюдающих глаз эксперт заметил у многих монахов. Неподвижное, застывшее выражение в такой степени поражало концентрацией отвлеченной мысли и внимания, а лицо в такой степени ни о чем не говорило, что любой интересующийся, будучи даже не знатоком восточной борьбы, мог по глазам судить, какой ученик опытный, а какой еще не дошел до мастерства, требующего полной физической и психологической устойчивости в экстремальных условиях.
Вообще, пока эксперт наблюдал за монахом, у него не раз появлялось желание отвернуться, не смотреть, не видеть его глаз. Необъяснимо жуткое, жалящее сквозило в них: что-то застывше-белое от снежных склонов Гималаев. Мучительная грусть, как грани искринок с поверхности, высвечивалась в скользящем взгляде и растворялась в необъятном пространстве безысходной тоски. Лет неконтролируемой мысли, вспышки необъяснимого вызывали эти, ничего не говорящие, глаза. Наивно-молящее и вместе с тем неопределенно жесткое значение кристаллизовалось на его лице. Когда поднимались веки, слеза дикого бешенства опасно блестела но ресницах.
Маккинрой осторожно перевел взгляд на полковника. Тот сидел рядом с шофером: дремал, коротко покачивался в такт движению.
— Сэр, со временем, наверное, найдется способ, как разубедить монахов, если не отречься от обязывающих клятв, то, по крайней мере, не так соблюдать их.
— Вы все еще о них думаете? — сонно бурюгул Динстон.
— Да, — подтвердил эксперт, — видимо, следует активней и в большем количестве культивировать, распространить по всему свету имеющиеся стили различных видов: и японские, и корейские, и вьетнамские и прочие. Все они в своих основах перекрещиваются между собой. И, наверняка, имеют отростки тех секретов, которыми владеют монастыри. И когда мир с избытком наполнится подобной информацией, думаю, что схимники будут не так ретивы в обожествлении своих возможностей и желании наказать оступившегося.
Полковник развернулся к эксперту в догадливом удивлении, но тот настороженно косил глаза в сторону монаха.
Нещадным вихрем пронеслась мысль по застывшим чертам лицо, сохранив мазки настороженности и внимания.
— Трудно будет разобраться в чем-либо, когда в каждой стране начнут заниматься схожими видами. Полгода нам хватит на распространение всевозможных книг и брошюрок. А там, через два-три года, докажи: кто есть кто.
Динстон даже расцвел в своей широкой улыбке.
— Вы мне нравитесь, мистер. Очень нестандартная мысль. Наш метод истинно американский. Вы рождены на пакость китайцам. Что значит торгашеская хватка! Я очень положительно характеризую вас в центре. Вы нужный здесь человек.
Глава вторая
— Ну, майор, если все, что вы наговорили, правда, то монахов можно уважать. Уверяете, янки слаб. Надо же. Так стоит, так говорит кремень. Но вот с монахами не смог. Не выдержал холодного упора. Просто все как-то даже неинтересно, Ну, а деньги?
— И того проще. Как и условлено — пятнадцать процентов.
Майор Вэн с лакейской невозмутимостью выложил на стол потрепанный саквояж.
— Щедры американцы, — генерал хоть и выглядел уставшим, но при виде тугих банкнот оживился. Заговорщицки подмигнул офицерам: — Этим премиальным мы найдем ход.
Полковники сдержанно улыбнулись. Генерал продолжал разглядывать фотографии. Майор стоял рядом и по ходу комментировал снимки.
— Смотрите, товарищ Вэн, если что, аскеты с вас первого скальп возьмут. Вам не только придется присматривать за обителью, но и защищать ее. Как договорились. Первое слово старейшин. Хотелось бы, чтобы они для нас оставались в той же мере полезными.
Майор молча кивал головой.
— Сохраните самый надежный контакт с монахами. Очень важно, чтобы они всегда чувствовали нас рядом, надеялись и в положительной мере побаивались. Ведь так? — генерал взглянул на майора. Тот, как шаловливая марионетка, продолжал кивать. — Вы что, заразились, или на вас тоже сказывается монашеское влияние? — Тот снова кивнул. Генерал покачал головой. — И то хорошо, а то пришлось бы уговаривать. Не люблю этого.
Вэн виновато улыбнулся. Шеф погрозил пальцем.
— Вот только поправлюсь немного. Что-то вы все на стороне ищете: деньги или работу. Не допускайте, товарищ Вэн, утечки информации. Отвечайте. На вас вся метода изучения подготовки aгентов на американских базах. Когда русский будет в России, войдете в подчинение к товарищу Чану. Не верю я янки. А монах — наш человек, — генерал аккуратно перебирал фотографии монахов. — Но субъект тяжелый. И эти не легче. Следует к ним продолжать присматриваться самым тщательным образом.
— В монастыре никак нельзя, — словно из бочки, хрипло загрохотал Вэн, — архары не позволяют близкого контакта.
— Как нельзя? — взъерошился генерал. — А наши инструкции? Люди, которых туда присылали? Или для монахов не существуют наши требования?
— Они выполнили все условия положения, но ни на шаг больше.
— Ну, дорогой мой, разглядеть дальше — для этого и существует искусство разведчика.
— Есть отчеты, но они ничего не говорят.
— Не говорят, не говорят, — передразнил шеф. — Шли бы слесарничать. Вижу я, монахи молчат, но все время пререигрывают.