В конце концов Рана стала посвящать часы своей безмятежной радости – работе. Она принялась за изучение транссветовой связи. В этом ей оказала неоценимую помощь легисская библиотека. Почти сразу же Рана отыскала там необходимую экспертную программу. Там были указаны нужные тексты, с которыми Рана быстро ознакомилась и почерпнула немало сведений, расширивших ее элементарные познания о ретрансляторных устройствах. Программа словно бы понимала Рану, и та легко усваивала знания, принимавшие именно ту форму, какая соответствовала ее образу мышления. Своеобразный, компьютероподобный ум Раны выхватывал из хаоса информации нужные сведения и питался ими. Херд принесла домой оборудование для воздушного экрана и проектор вторичного зрения, что позволяло Ране погружаться в полную синестезию. Она блуждала посреди хитросплетений данных, раз за разом выхватывая из них добычу. Херд ни разу не говорила Ране о том, какую именно цель она преследует здесь, на полюсе, но изыскания, похоже, шли как бы сами собой, сами собой управляли.
У Раны вызвали восхищение вспомогательные приемные устройства центра, собиравшие обычные сообщения со всей планеты и переправлявшие их на транссветовую решетку. В центре было установлено много таких систем – на тот случай, если бы отказали кабельные линии связи, но Рану особенно привлекла группа прочных небольших саморемонтирующихся устройств, установленных посреди полярных пустошей вокруг центра. Они были похожи на те недорогие, довольно распространенные приборы, которыми Рана прежде пользовалась в микроастрономии. Прочность этих машин позволяла им выдерживать арктические зимы, землетрясения и террористические акты.
Проведя за этими занятиями несколько бессонных суток, Рана погрузилась в сон, который продлился неведомо сколько времени. Когда она проснулась, рядом с ней была Херд и прикладывала к ее воспаленному лбу холодную тряпку. Обычная радость пробуждения переполнила Рану. Теперь к этой радости примешивалась уверенность, созданная новыми познаниями. Эта уверенность сквозила во всем – в блеске глаз Херд, в том, как ловко и изящно она выжимает лишнюю воду из тряпки. Ожил воздушный экран – и на нем возникла картина изысканий, осуществленных Раной. Комнату наполнил аромат озарения.
– Экспертная программа, – произнесла Рана по-риксски. – Ее создал гигантский разум, да?
Херд кивнула и тихо ответила:
– Он всегда с нами.
По-риксски вся фраза свелась к одному слогу.
В другой руке рикс держала рыжий парик. Волосы Раны, так давно остриженные, теперь казались ей чужими. Херд надела на нее парик. Он оказался теплым, как будто его только что вынули из духовки, и прекрасно подошел Ране.
– Завтра ты будешь Раной Хартер, – сказала Херд.
Мысль о том, что придется выйти из дома, напугала Рану.
– Но ведь я даже не знаю, чего ты хочешь, – сказала она, перейдя на диалект Легиса. Имперский язык вдруг показался ей грубым, рот словно наполнился густой кашей.
– Нет, знаешь, – ответила рикс.
Рана покачала головой. У нее сформировалась мысль на родном языке. Она не знала ничего. Как на протяжении всей своей жизни, она ощущала непоколебимую уверенность.
– Я не понимаю. Я недостаточно умна.
Херд улыбнулась и приложила ко лбу Раны холодную тряпку. От этого прикосновения волнение Раны усилилось. Отдельные нити стали сплетаться между собой: почерпнутые за время поиска данные об устройстве ретрансляторов, зародившееся постижение формы и вкуса риксской культуры, чувства, рожденные присутствием Херд, – звуки стремительных фуг Баха, блеск зернышек проса.
Совершенно неожиданно Рана Хартер поняла, что знает желание гигантского разума.
Херд заработала руками, зажужжали сервомоторчики. Рикс наносила на раздраженную кожу Раны какой-то крем. Ощущение было восхитительное. Крем, подобно волшебному бальзаму, исцелял Рану от лихорадочного чувства озарения.
– Не бойся, моя удачная находка, – приговаривала рикс. – Александр теперь с тобой.
Александр. Оказывается, у него было имя. Рана прикоснулась кончиками пальцев ко лбу.
– Внутри меня?
– Везде.
Старший помощник
Кэтри Хоббс наливала воду в стакан. Вода лилась тоненькой медленной струйкой, пока не наполнила стакан до краев. Кран выключился автоматически, не дав ни капле пролиться через край. Нет, пока потребление воды на борту «Рыси» не ограничили, но бесполезная трата чего бы то ни было не сочеталась с флотской эстетикой.
Хоббс медленно отвернулась от раковины. Взгляд зеленых глаз был прикован к движениям ее собственной руки. Она пристально наблюдала за игрой сил поверхностного натяжения, удерживавшего воду в стакане. Хоббс сделала несколько шагов – ровно столько, сколько было нужно, чтобы пересечь каюту. Наверное, со стороны ее движения напоминали утрированную пантомиму. Стакан казался до странности тяжелым, хотя высокое ускорение, с которым шла «Рысь», по идее, полностью корректировалось. Может быть, лишний вес лишь мерещился ей, был следствием стресса? А может быть, у Хоббс попросту устали руки из-за постоянных скачков легкой гравитации.
Однако, вероятно, все дело было в ощущаемом ею разочаровании. Не успела она опомниться после откровений Зая, как начались всякие пакости, вызванные высоким ускорением.
Обычно издержки пребывания в условиях искусственной гравитации лишь немного беспокоили Хоббс – не сильнее, чем морская болезнь во время поездки на большом прогулочном лайнере на родной Утопии. Но сейчас «Рысь» двигалась с ускорением в десять g, и все отрицательные аспекты легкой гравитации проявлялись значительно сильнее.
С точки зрения теории поля, легкая гравитация представляла собой классическую метахаотическую систему, полную случайных аттракторов, стохастических перегрузок и уймы прочих математических химер. Колебания массы с одной стороны солнечной системы могли непредсказуемым и порой фатальным образом повлиять на легкие гравитоны с другой стороны. Не сказать, чтобы эту картину молено было уподобить смерчу, завертевшемуся из-за того, что мотылек помахал крылышками, и все же быстрое вращение семи газовых гигантов, входящих в систему Легис, а также мощные вспышки на солнце создавали хаос, воздействующий на вестибулярный аппарат.
Действие высокого ускорения ощущалось и на суставах. Каждые несколько минут в самых простых движениях вроде шагов по каюте что-то было не так, неправильно – например, пол казался слишком твердым. А бывало, что предметы вдруг выскальзывали из рук, словно их тянул к себе кто-то невидимый. Каждая из этих неприятностей не была так уж страшна сама по себе, но постоянная непредсказуемость самых обычных событий постепенно изматывала, истощала рефлексы, колебала веру в реальность. Теперь Хоббс уже не доверяла себе в самых элементарных действиях, так же как не доверяла и собственным эмоциям.
Какой же она была дурой.
Как ей вообще хоть на миг могла прийти в голову мысль о том, что Зай в нее влюблен? Откуда взялась, эта безумная идея? Она казалась себе законченной идиоткой, желторотой дурочкой, классически втюрившейся в недосягаемую знаменитость почтенного возраста. Из-за всего случившегося Хоббс перестала верить в себя, а постоянные скачки гравитации, одолевавшие «Рысь», совсем не помогали преодолеть это чувство. Хоббс жалела о том, что не может принять горячую ванну, и проклинала флот за пренебрежение к таким простым и необходимым удобствам.
Хорошо еще, что ей нужно было переживать не только из-за этого. Колебания гравитации не просто давали о себе знать в ощущениях, у них были и другие, более пугающие проявления. Например, прошлой ночью мраморная шахматная доска, лежавшая в шкафчике, вдруг треснула, и этот оглушительный звук разбудил Хоббс.
За первые несколько дней движения с ускорением на борту «Рыси» произошло несколько мелких травм. Стали обычным явлением переломы лодыжек и вывихи коленного сустава, у одного молодого десантника без видимых причин сломалось предплечье. Хоббс то и дело замечала у своих товарищей по экипажу лопнувшие капилляры в глазах. Днем раньше у самой Кэтри вдруг внезапно невыносимо разболелась голова. Боль быстро прошла, но оставила неприятное ощущение. Корабельный врач погиб, и для тех, у кого бы вследствие одного из скачков гравитации повредился головной мозг, надежды на выздоровление не было.
Хоббс шла осторожно и добралась до черного лакированного столика, не пролив ни капли воды.
Поставив стакан на столик, она села и уставилась на поверхность воды. Поверхность слегка покачивалась у самого края стакана. Не было ли это связано с какими-то пертурбациями поля легкой гравитации? Или просто легкая вибрация «Рыси» при высоком ускорении вызывала выброс гравитонов из работавших на пределе двигателей?
В какой-то момент вода заметно дрогнула, но поверхностное натяжение не сдалось. Несколько капелек сконденсировались на стенке стакана и медленно поползли вниз. В этом крошечном сегменте пространства все, казалось бы, было в полном порядке.
Хоббс шла осторожно и добралась до черного лакированного столика, не пролив ни капли воды.
Поставив стакан на столик, она села и уставилась на поверхность воды. Поверхность слегка покачивалась у самого края стакана. Не было ли это связано с какими-то пертурбациями поля легкой гравитации? Или просто легкая вибрация «Рыси» при высоком ускорении вызывала выброс гравитонов из работавших на пределе двигателей?
В какой-то момент вода заметно дрогнула, но поверхностное натяжение не сдалось. Несколько капелек сконденсировались на стенке стакана и медленно поползли вниз. В этом крошечном сегменте пространства все, казалось бы, было в полном порядке.
Глядя на этот образчик прочности и нормы, Кэтри обретала ощущение надежности.
Пронаблюдав за стаканом с минуту, Хоббс подняла его и медленно вылила часть воды на столик.
Вода словно бы почернела, оказавшись на лаковой поверхности. В зависимости от невидимых невооруженным глазом впадинок и выступов она разлилась по крышке столика ручейками и лужицами. Вскоре поверхностное натяжение заставило воду улечься крупными округлыми озерцами.
На сухой островок посреди этого неглубокого моря Хоббс положила подаренный ей Заем алмаз – яркую точку на фоне непроницаемой тьмы.
Затем Хоббс поставила на столик полупустой стакан и воззрилась на результаты своего труда.
Поначалу жидкость вроде бы успокоилась, разлеглась неравномерно разбросанными лужицами. Только одна крошечная речушка добралась до края столика и закапала на пол. Но затем Хоббс заметила какое-то движение, силовую волну – она возникла так, будто столик кто-то толкнул. Прошло еще несколько секунд – и один из ручейков вдруг взволнованно изогнулся и задергался, как выброшенная на берег рыба. Еще одна капелька словно бы ожила и проделала путь в несколько сантиметров, поглотив крошечный бриллиантик. Потом поверхность воды снова успокоилась.
Хоббс терпеливо наблюдала. Через некоторое время последовали новые микроскопические изменения. В двухмерном пространстве, на гладкой крышке столика, не встречая почти никакого сопротивления, разлитая вода зримо реагировала на скачки искусственной гравитации на борту «Рыси». Совершая синусоидальные движения, вода отражала линии гравитационных сил точно так же, как выстраиваются по линиям магнитного поля железные опилки.
Созерцание движения воды успокаивало Кэтри Хоббс. Теперь она воочию увидела те невидимые силы, которые так мучали ее товарищей по команде уже целую неделю, и это позволило ей хоть немного овладеть собой. Она не сводила глаз с черного столика и пыталась что-то понять в образовавшихся на нем бесформенных фигурах, выудить из них какой-то смысл. Однако легкие гравитоны отличались хаотичностью, сложностью, непредсказуемостью: вот так же понятия древних о божествах, туманные и тусклые, толкали маленьких, как мошки, людей, в разные стороны, к непонятным целям. «Чем-то это похоже, – вдруг подумала Хоббс, – и на те политические силы, которые гнали „Рысь“ по черному, пустому холсту космоса, к черте новой войны». Эти силы сначала обрекли капитана на смерть, потом простили его, а теперь толкали всех, кто находился на борту фрегата, к неминуемой гибели.
Подобно капелькам воды на столике перед Хоббс, экипаж «Рыси» слепо болтался в пространстве, созданном этими силами. То чувство, которое казалось Хоббс таким сильным, непреодолимым, вдруг стало мелочным и смешным. В масштабах вселенной отвергнутая любовь старшей помощницы к капитану не вызвала бы даже ряби на поверхности.
И все же в это мгновение Хоббс поняла, что ненавидит Лаурента Зая всем сердцем.
Когда прозвучал дверной звонок, Хоббс вздрогнула и ударилась коленом о ножку столика.
– Войдите, – проговорила она, получив очередную травму и потирая ушибленную коленку.
Вошел второй стрелок Томпсон – осторожными, медленными шагами, словно алкоголик с большим стажем. Увидев залитый водой столик, он улыбнулся.
– Что-то пролили? Со мной такое всю неделю творится.
– Просто эксперимент, – ответила Хоббс.
Он пожал плечами и вопросительно указал на кресло напротив. Хоббс кивнула. Томпсон осторожно уселся, опасаясь буйствующих по кораблю гравитационных полтергейстов.
Хоббс вдруг поймала себя на мысли о том, что второй стрелок никогда раньше не заходил к ней в каюту. Вел он себя всегда дружелюбно, но, пожалуй, излишне фамильярно – так, будто ему казалось, что аристократическое происхождение ставит его выше звания. А Хоббс знала о том, какое впечатление она производит на некоторых членов экипажа. Ее утопианское происхождение и воспитание сделали неизбежными несколько косметических операций, а «серые» родители никогда бы такого своим отпрыскам не позволили. Многие из товарищей по команде считали Хоббс ослепительной красоткой, другим она представлялась мультяшно-сексуальной, вроде шлюхи в какой-нибудь пошлой комедии. Она порой подумывала о еще одной косметической операции, чтобы приобрести более среднюю внешность, но такой шаг мог быть воспринят с точностью до наоборот. Хоббс была такой, какой была.
Заняв безопасную позицию, Томпсон облегченно вздохнул.
– У меня все тело ноет, – признался он.
– А у кого не ноет? – отозвалась Хоббс. – Радуйтесь, что не ощущаете все десять g сразу. Вот тогда бы у вас все ныло по полной программе. Если честно, то вы уже померли бы.
Томпсон в отчаянии запрокинул голову и прикрыл глаза.
– Самое противное, – сказал он, – что я даже понять толком не могу, где у меня болит. Знаете, так бывает, когда подвернешь лодыжку: похромаешь несколько дней, а потом у тебя другая нога болеть начинает – из-за того, что ты на нее сильнее наступал.
– Это называется «коллатеральная травма», – кивнула Хоббс.
– Точно. Но у меня такое чувство, будто я весь скроен из этих самых коллатеральных травм, и никак не могу вспомнить, в каком месте заболело сначала. Ужасно удручает, честное слово.
Хоббс перевела взгляд на столик. Из-за того, что она стукнулась об него коленкой, вода ровно растеклась по блестящей поверхности и теперь не отражала ничего, кроме ровной вибрации корпуса корабля.
– Я понимаю, что вы имеете в виду, – проговорила она. – Я сама пыталась уловить какую-то систему. Взглянуть на все это… в перспективе.
Томпсон открыл глаза и, щурясь, уставился на Хоббс. Через пару секунд он пожал плечами.
– Вам раньше случалось так долго летать с высоким ускорением, Хоббс?
Она покачала головой. Мало кому из команды случалось. К высоким ускорениям обычно прибегали во время сражений, но и тогда такие условия на борту длились не более нескольких часов.
– Вот тут и призадумаешься, за что нам такие муки, – проворчал Томпсон.
Что-то в его голосе заставило Хоббс оторвать взгляд от залитого водой столика. Томпсон продолжал смотреть на нее, сощурившись.
– Мы потеряли Дитя-императрицу, – спокойно отозвалась она.
Он кивнул – еле заметно, словно опасался даже этого легкого движения.
– Долг, который не оплачен, – произнес он негромко.
У Хоббс неприятно засосало под ложечкой, а ведь ее уже и так слегка подташнивало.
– О чем это вы, Томпсон?
– Кэтри, неужели вы вправду думаете, что командование флота хочет пожертвовать «Рысью»? – спросил Томпсон. Теперь он заговорил полушепотом. – Только ради того, чтобы один гигантский разум не потолковал по душам с неким риксским кораблем?
– Видимо, все обстоит именно так, Томпсон.
– Но не сможем же мы навсегда отрезать этому разуму все пути-дорожки, – возразил Томпсон. – Ведь речь идет о гибели всей планеты по воле Императора. Риксы найдут какой-то способ переговорить со своим детищем.
– Возможно. Но они не смогут этого сделать, пока здесь «Рысь».
– Долго ли она протянет? – прошептал Томпсон.
Хоббс вперила взгляд в столик. На миг она утратила способность ясно мыслить. Вода теперь выглядела иначе. Похоже, силы поверхностного натяжения снова взяли верх, опять начали образовываться капли и лужицы. Это спонтанное упорядочение казалось непонятным. Неужели энтропия уступала место порядку, неужели линия времени развернулась наоборот?
И что имел в виду Томпсон?
– Скажите мне толком, что у вас на уме, второй стрелок, – приказным тоном произнесла Хоббс.
– Все шито белыми нитками, Кэтри, – ответил он. – Нет никаких сомнений в том, почему «Рыси» дали такой приказ. Нас укокошат за этот самый чертов неоплаченный долг.
Хоббс закрыла глаза. Она понимала, что должна ответить Томпсону как можно скорее.
В академии Кэтри Хоббс числилась далеко не средней курсанткой, но и не одной из лучших. Происходя с утопианской планеты, она была не настолько дисциплинирована, как ее «серые» однокашники. Сама себя звездой она не считала, но оказалась довольно сильна в определенных разновидностях тактических расчетов. Но даже в те мгновения, когда ее одолевали самые ужасные сомнения, Хоббс продолжала гордиться собой за одно качество: решения она принимала быстро.