Вторжение в Империю - Скотт Вестерфельд 34 стр.

Пушка замолчала за несколько секунд до того, как очередная порция дротиков могла настичь рикса. Орудие то ли перегрелось, то ли вышло из строя.

В инфракрасном диапазоне х_рд увидела множество милиционеров, бежавших со стороны центра связи, примерно за километр от нее. Милиционеры бежали пригнувшись, не слишком быстро и очень нервно. Х_рд выпустила по ним еще один залп микрофольги, чтобы вывести из строя любые датчики, способные засечь тепло тела Раны Хартер. Затем она выстрелила в воздух и бросилась к своей утраченной ноше. Подхватив Хартер на руки, рикс побежала дальше. Сверкающие чешуйки фольги летели вслед за х_рд, ветер дул ей в спину, и фольга сыпалась на землю, как металлический снег.

Рикс пробежала по тундре двадцать километров и решила проверить, не ранена ли Хартер. Это стало ее второй ошибкой.

Кожа Раны была покрыта синяками. Термальным зрением х_рд уловила усиление кровотока. Тело реагировало на растяжение лучезапястного сустава. Нижняя губа Раны была рассечена и кровоточила. Ее веки дрогнули и приоткрылись. Только по прошествии времени можно было бы понять, есть ли у нее скрытая травма головы. А потом х_рд разглядела еле видимый при свете звезд в полярной ночи темный кружочек запекшейся крови на форменной милицейской одежде.

Х_рд опустилась на колени. На миг ее ослепила волна странного, жуткого чувства. Она тут же овладела собой и более внимательно осмотрела рану.

Дротик пронзил грудь Раны Хартер насквозь, и хрупкие кальциевые кости грудной клетки не остановили его. Внутри тела дротик должен был бы превратиться в шрапнель, но предназначался для цели, защищенной броней. В груди Раны Хартер не оказалось ничего такого, что оказало бы достаточное сопротивление. Дротик не попал ни в сердце, ни в позвоночник, но проколол легкое.

Женщина дышала часто и неглубоко. Х_рд прижалась ухом к ранке и стала слушать – не раздастся ли красноречивый шелест, говорящий о пневмотораксе. Нет, давление внутри грудной полости не возросло. Кровотечение остановилось?

Х_рд облегченно вздохнула и испытала удивительное, трепетное ощущение, для которого не могла найти слов. Не просто удовлетворение оттого, что выполнен еще один этап операции, нет – это чувство было животным, наподобие сексуальной страсти или успокоительных запахов родной орбитальной станции.

А причина этого чувства, этой всепоглощающей радости была проста: Рана Хартер останется жить.

Война изменила все.

За неделю состоялось несколько заседаний военного совета, во время которых очерчивались главные контуры серьезнейших потрясений на Восьмидесяти Планетах в ближайшие десятки лет.

Для миров Дальних Пределов совет внес изменения в законы о рождаемости и образовании. Следующее поколение должно было стать многочисленнее, предусматривался высокий прирост населения. Сенатор-экспансионист, входящий в состав совета, выступил с предложением, в котором звучали термины типа «заместительное население». На Нару Оксам этот эвфемизм произвел отталкивающее впечатление. Почему бы просто не назвать этих несчастных сиротами?

Однако она проголосовала вместе со всеми остальными. Решение было принято единогласно. За рост рождаемости предполагалось выплачивать щедрое земельное вознаграждение из имперских резервов. На двадцати планетах наиболее многодетным родителям должны были выделять участки девственных лесов. К тому времени, когда сотни боевых кораблей из центра галактики доберутся до мест своей новой дислокации вблизи границы с риксами, малыши – детища демографического взрыва – подрастут и станут десантниками, пехотинцами, заменят технический персонал, втянутый в воронку войны. Это невероятно многочисленное поколение, взращенное на окраинах Империи, предполагалось использовать для заселения уничтоженных городов, а потребовалось бы – и для повторной колонизации выжженных войной планет.

«Величественное шествие константы – вот удобство в ведении войны», – думала Нара Оксам. Притом, что диаметр Империи равнялся тридцати световым годам, скорость продвижения войны замедлялась до таких временных рамок, внутри которых человеческое семя могло быть посажено, как озимые, – на всякий случай, на черный день. Оксам была вынуждена согласиться на необходимость прироста населения даже на своем родном Вастхолде, в семи световых годах от риксской границы. Результатом этих законодательных мер должно было стать освоение нетронутых материков Вастхолда: здесь биомасса стабилизировалась в течение нескольких столетий, а теперь ее предполагалось уничтожить буквально за сутки, чтобы было где вырастить поколение пушечного мяса.

Империя наполняла кровавую ванну, способную поглотить десятки миллиардов людей.

Сенатор-экспансионистка порой доходила до экстаза, расписывая эти планы, от ее разума исходили волны партизанской лихорадки. Ее фракция в сенате уже давно призывала к увеличению рождаемости. Экспансионисты разделяли с секуляристами и утопианцами тревогу за рост власти мертвых. При этом их девиз гласил: «Хороните мертвых вместе с живыми». Они пытались изменить баланс власти только за счет численного преимущества, за счет непрерывно растущей популяции (и следовательно, за счет существования вечно агрессивной расширяющейся Империи, внутри которой мертвые ни за что не смогли бы преобладать).

Утопианцы придерживались другой, столь же непрагматичной тактики: они обещали всеобщее возвышение, при котором симбиант даровался бы любому гражданину Империи. Тогда мертвые были бы представлены всеми классами, и каждый имел бы право на свой кусок пирога бессмертия.

Сенатору Оксам и представляемой ею партии секуляристов обе эти стратегии представлялись абсурдными. Громадные массы живых, за которые ратовали экспансионисты, были обречены на то, чтобы стать людьми второго сорта. Как сказал один древний философ: «Бедные бедны только потому, что их много». А если бы к этому уравнению прибавилось бессмертие мертвых богачей, то классовая рознь в Империи Воскрешенных стала бы еще более заметной. Картина будущего, рисуемая утопианцами, при которой каждый год возвышение получали бы миллиарды, также не выдерживала критики. При таком варианте развития событий Восемьдесят Планет попросту задохнулись бы и живые согнулись под грузом своих предков. Обе схемы создавали такие демографические проблемы, которые можно было бы решить только путем завоеваний.

План секуляристов выглядел проще. Зай давным-давно справедливо назвал их поборниками смерти. Всеобщая и неотвратимая естественная смерть уравнивала всех членов общества. Конечно, изобретенную технологию изготовления симбианта уже нельзя было отменить, однако его применение следовало до предела ограничить. К возвышению нужно было прибегать редко, а отказ от него – поощрять. Кроме того, секуляристы мечтали о том, чтобы в руках живых было сосредоточено как можно больше власти, а мертвые могли жить в своих «серых» анклавах и созерцать черные стены, но не должны были пользоваться своим единомыслием и накопленными богатствами для определения общего курса Империи.

Эти три партии, составлявшие в Сенате явное большинство, противостояли Императору, однако оппозиция не была единой.

Для того чтобы поддержать свою идею прироста населения, сенатор-экспансионистка продемонстрировала советникам записи, сделанные во время Первого вторжения риксов. Восемьдесят лет назад риксы пытались навязать Империи свою волю, заставить согласиться с внедрением гигантских разумов во все имперские инфоструктуры. Вторжение началось с наглого террора. Города живых обстреливали из космоса хаотичными гравитационными лучами. Здания рушились, как будто было выстроены из соломы, толпы людей превращались в груды трупов, валявшиеся вперемешку с обломками металла и пластика. Анклавы «серых» обстреливали особыми разрывными снарядами. Симбианты после попадания таких снарядов восстановлению не подлежали. В сельской местности, вдали от атомных станций, население и животных уничтожали обычными бомбами.

Оксам смотрела на эти страшные кадры и думала: смерти хватает на всех.

Возможно, в этом была природа соблазна войны: она давала всем партиям то, чего те желали. Миллионы новых возвышенных героев – для утопианцев, колоссальный рост населения – для экспансионистов, множество настоящих смертей – для секуляристов. А для Императора и лоялистов – период непререкаемой авторитарности.

Когда сенатор-экспансионистка закончила свое выступление, мертвый монарх кивнул. Сгущалась тьма. Оксам догадывалась, что Император не спал двое суток, а сутки на Родине были долгие. Мертвые во сне нуждались мало – они просто ненадолго входили в состояние медитации, общались с вечностью и за это время омолаживались. А вот живые члены совета выглядели изможденными.

– Рад, что вы решили приготовиться к худшему, сенатор.

– Благодарю вас, ваше величество.

– Есть возражения? – осведомился Император.

Нара поняла: вот оно. Весь пакет законопроектов – рост населения, детство, наполненное муштрой, бесчисленные девственные земли, принесенные в жертву войне, – все сводилось к обычному голосованию нескольких измученных мужчин и женщин. Все происходило слишком быстро.

Она кашлянула и проговорила:

– Не кажется ли уважаемым членам совета, что теперешнее Вторжение риксов отличается от Первого?

– Отличается? – спросил мертвый генерал. – Оно еще, по сути, и не началось.

– Но ведь предыдущее Вторжение началось внезапно, с четкого ультиматума, за которым последовала волна одновременных террористических актов на нескольких планетах.

– А разве это Вторжение началось не внезапно, сенатор Оксам? – спросил Император.

Нара научилась лучше понимать этого человека. Сейчас он был заинтригован.

– Столь же внезапно, но оно отличается строгой ограниченностью, – ответила Оксам. – Была атакована единственная планета, ни одна из гражданских целей не подверглась разрушению.

– Шантажом они добились того, чего не достигли бы террором, – возразил мертвый генерал. – На планете бесчинствует гигантский разум, навязанный нам за счет захвата заложников.

Оксам кивнула и постаралась скрыть отвращение. Во время Первого вторжения Империя потеряла четыре миллиарда подданных, но не пожелала сдаться. А когда возникла угроза для возлюбленной Императрицы, риксам дали зеленый свет.

– Какие бы отвратительные цели риксы перед собой ни ставили, – сказала Оксам, – они проявили удивительную избирательность своей атаки. Единственная планета, единственная заложница, ограниченные результаты.

– И абсолютный успех, – добавил Император.

– Неповторимый успех, сир, – уточнила Оксам.

Она почувствовала, что советники осознали справедливость ее слов. Риксы вряд ли могли захватить еще одного заложника, по статусу равного Императрице, и никто, кроме Императора, не сумел бы ничего противопоставить упрямству, проявленному Заем.

– Вы думаете, они теперь успокоятся, сенатор?

– Я думаю так, сир: они уже пытались поставить нас на колени, но это у них не получилось. На этот раз они решили испытать более хитрый подход.

Она обвела взглядом круг советников и заметила, что сквозь их усталость начал проступать интерес.

– Мы не знаем, какова их конечная цель, – продолжала она. – Но было бы странно с их стороны начинать войну с настолько четко рассчитанного удара только для того, чтобы затем вернуться к тактике грубого террора, применявшейся во время Первого вторжения.

Мертвый генерал прищурился.

– Допустим, сенатор. Как вы сказали, их сомнительная победа неповторима. Но наверняка она и не бесцельна. Теперь у них на одной из имперских планет функционирует работоспособный гигантский разум, и они намереваются вступить с ним в контакт. Они явно желают получить какие-то стратегические преимущества за счет оккупации Легиса.

– Преимущества, следствием которых станут акты террора, подобные тем, что имели место во время Первого вторжения, – подхватил Император. – Если риксы получат те знания, которые их разум почерпнул на Легисе, они будут знать нас лучше, чем сто лет назад.

– Так пусть они узнают о нашей стойкости, – с пафосом проговорил Ратц имПар Хендерс.

– Интересное выражение, сенатор Хендерс, – похвалил его Император. – Вероятно, нам следует продемонстрировать, на какие великие жертвы мы готовы.

– Какая жертва более велика, чем четыре миллиарда жизней, потерянных во время Первого вторжения? – спросила Акс Минк. – В этом смысле риксы должны бы нас хорошо знать.

Император задумчиво кивнул. Советники уважительно притихли.

И тут Нара увидела это в мыслях мертвого монарха – нависшую тень страха и силу его решимости.

Воля Императора достигла пика, абсолюта. Он был готов на все, лишь бы не позволить риксам войти в контакт с гигантским разумом.

Если «Рысь» подведет, могло случиться нечто ужасное.

На этот раз все встретились в каюте Хоббс.

Она вовсе не хотела, чтобы эта мрачная репетиция проходила в ее маленьких личных владениях. Но ее каюта больше других походила на каюту Зая размерами и планировкой. Только наблюдательного пункта не хватало. К тому же капитанская каюта была совсем рядом.

Заговорщики нервно заняли свои места – они исполняли роли убийц в игре, которую все еще боялись воплотить в реальность.

– Вы уверены, что сумеете провести нас к нему? – еще раз осведомилась Магус.

Хоббс кивнула.

– У меня уже несколько месяцев есть все коды капитана. Он иногда посылает меня к себе в каюту, если что-то там забывает.

– А вдруг он поменял коды?

– Не поменял, – коротко ответила Хоббс.

Ей очень хотелось, чтобы Магус перестала спрашивать об этом. Ни к чему было заговорщикам знать о ее намерениях.

– Хоббс можно верить, – успокоил Томпсон второго пилота. – Они с капитаном большие приятели.

Эти слова больно ранили Хоббс. Эта ударная волна вины была похожа на очередной скачок гравитации. Стрелок Томпсон теперь полностью доверял ей, и в его взгляде сквозило не только доверие. Ее утопианская красота снова все осложняла.

Она заметила, как остальные отреагировали на высказывание Томпсона. Похоже, они не разделяли его слепой веры. Магус по-прежнему немного опасалась Хоббс, а Ху, похоже, уже начал верить в то, что все это с самого начала замыслила она, а не Томпсон. Кэтри поняла, что надо быть осторожнее.

– Входи, Кинг, – распорядился Томпсон.

Вошел лейтенант Кинг. Глаза у него испуганно бегали. Во время убийства его работа заключалась в блокировке записывающих устройств корабля, то есть он должен был находиться на своем рабочем месте связиста. Поэтому сейчас он играл роль капитана Зая.

Магус и Хоббс взяли его под руки, неуверенно переглянулись и осторожно потянули вперед. Все это происходило во время ежедневной получасовой отмены высокого ускорения, и сейчас «Рысь» двигалась с милосердно устойчивой гравитацией в один g, но все равно заговорщики передвигались с повышенной осторожностью. За последние пять дней их тела успели настроиться на любые неожиданности и сюрпризы.

Томпсон сел на корточки посередине каюты, на ритуальном коврике, с «клинком ошибки» в руке. Этот клинок был самый настоящий. Его, как сказал Томпсон, ему подарил отец в честь окончания академии. «Хорош подарочек», – подумала Хоббс. Она и не представляла себе, что семейство Томпсона настолько «серое». На самом деле все заговорщики были родом из консервативных семей. В этом и заключалась ирония ситуации: бунты никак не укладывались в рамки имперских традиций. Но с другой стороны, безусловно, именно «серых» наиболее сильно возмутил отказ Зая от ритуального самоубийства.

Хоббс и Магус толкнули Кинга вперед. Томпсон вскочил и вогнал кулак в живот лейтенанта.

Изобразив крестообразное рассечение, положенное по ритуалу, он отступил назад, а Кинг весьма убедительно рухнул на коврик.

Заговорщики уставились на распростертое на коврике тело.

– А как мы узнаем, что все нормально? Поверят ли нам? – жалобно проговорила Магус. – Мы же не патологоанатомы.

– Полного исследования не будет, – заверил ее Томпсон.

– Самоубийство без видеозаписи? А не будет ли отказ моего оборудования выглядеть чересчур подозрительно? – спросил Кинг, поднявшись с коврика.

– При таких перегрузках – не будет, – сказала Хоббс.

На протяжении семи дней после начала маневра на корабле то и дело выходили из строя какие-нибудь системы, их диагностические и ремонтные блоки работали на последнем пределе. Люди постоянно срывались. Несколько раз за последние десять часов старший помощник гадала, не перессорятся ли между собой заговорщики, и надеялась на то, что мятеж; развалится под собственным весом.

– Не волнуйся, – добавил Томпсон. – Любые отклонения, которые обнаружатся при вскрытии, можно будет списать на фокусы легкой гравитации.

– Даже кровь на твоей форме? – поинтересовалась Магус.

– А я форму в космос вышвырну.

– Но тщательное расследование…

– …останется на усмотрении капитана Хоббс, – закончил за Магус начатую фразу Томпсон.

Все уставились на нее. И снова она ощутила на своих плечах груз заговора. «Когда я успела стать во главе бунтовщиков?» – задумалась Хоббс. Не завела ли она компанию заговорщиков дальше, не втянула ли их во все это глубже, чем если бы вообще не отреагировала на речи Томпсона? Она усилием воли прогнала сомнения. Размышления о содеянном – упражнения в бессмысленности. Теперь Хоббс была обречена, и ей следовало играть свою роль.

– Официально все это будет выглядеть, как обдуманное самоубийство, – сказала она. – И такая трактовка станет разумной и политически приемлемой.