– Время работает на него? – спросил Андрей.
– Конечно. Он успокаивается, возвращается в нормальное состояние и уже может участвовать в разговорах о нем же, не выдавая себя, не срываясь на мелочах. Он уже себе нравится, готов восхититься своей неуязвимостью.
– Мать погибшей девочки, Света... Она говорит, что знает его, но не хочет выдавать, пусть, дескать, его постигнет божья кара.
– Не верю, – решительно сказал Аркадий. – Не верю. Я помню эту Свету. Мне кажется, все сложнее... Она не может признать, что ввела в дом и доверилась совершенно незнакомому человеку и этим самым обрекла дочь на такую участь. Я говорил о нравах курортных городов – все легко и просто, все хмельны и веселы, у всех есть деньги на коньяк... Достаточно улыбнуться, рассказать анекдот, коснуться локоточка – и все! Нового знакомого уже можно вести к себе на ночь.
– Думаете, Света из них?
Аркадий помолчал, вскинув брови, словно удивился вопросу, потом поднял с пола бутылку, убедился, что она пуста, и снова задвинул ее в угол.
– На этот вопрос лучше ты мне ответь. А я отвечу на другой, который ты еще не задал... Она не знает этого маньяка. В смысле – кто он, откуда, чем занимается, как его зовут... Скажу жесткие слова – ей и не нужно было все это знать, когда она приводила его к себе на ночь. Она помнит имя, которым он назвался, и этого обычно бывает достаточно. Я допускаю, что она даже не хотела знать, как его зовут по-настоящему... Вот и все.
– Сурово, – пробормотал Андрей.
– Не забывай, с кем разговариваешь. Я трупы вскрываю. Мне простительны слова, которые нормальным людям могут показаться суровыми.
– Как вы относитесь к мистике? – спросил Андрей неожиданно для самого себя. Он даже не осознал, откуда возник этот вопрос и что за ним стоит. Но какая-то работа в нем уже шла, он уже подбирался к будущим своим решениям и поступкам.
– Положительно! – не задумываясь, ответил Аркадий. – Я уже говорил тебе, что иногда разговариваю со своими клиентами. – Он ткнул большим пальцем куда-то за спину, где, очевидно, и располагался морг.
– И они что-то отвечают? – спросил Андрей.
– Отвечают, и по делу! Их голосов я не слышу, Бог не дал им речи. Вернее, Бог речь у них отнял. Но в моем сознании их ответы звучат. Я слышу то, что им хочется произнести.
– Вы сказали, что говорят они по делу... Вы имели в виду – по уголовному делу?
– Они отвечают по смыслу. В ответ на мои слова, к ним обращенные.
– С Леночкой не пришлось поговорить? – негромко спросил Андрей.
– Пришлось.
– Она сказала что-нибудь по делу?
– Да. Сказала, что его зовут Миша. Почему-то у меня в сознании возникло имя Миша. Но сейчас у него другое имя, он никому не говорит, как его зовут по-настоящему. Так она сказала... Значит, уже затевал злодейство. Но, с другой стороны, знаешь, есть люди, которые постоянно представляются чужими именами без всякой задней мысли. Например, назвали его папа с мамой Серафимом, а ему нравится быть Сергеем.
– Как бы там ни было, но при удачном расположении звезд это тоже может оказаться следом.
– Мне больше нравится говорить не о звездах, а о картах. Все зависит от того, как легла карта.
– Я еще загляну к вам, ладно? – Андрей поднялся.
– Конечно, заходи. Всегда рад видеть тебя... Живым.
– Мне что-то угрожает?
– А ты сам не догадываешься? Стоит тебе в своих поисках приблизиться к нему, он сразу это почувствует. Они, эти маньяки, видишь ли, чувствительны, – усмехнулся Аркадий. – Но при этом безжалостны. Хотя нет, я неточно выразился... Они не безжалостны, просто у них нет жалости. Безжалостно может поступать человек, у которого жалость в душе ли, в характере все-таки есть. Так что береги себя. Им нечего терять.
– Вы не первый, кто говорит мне это.
– Ничего удивительного. Эта мысль просто носится в воздухе.
– Я бы сказал, что эта мысль висит в воздухе, как хороший, полновесный топор.
– И так можно сказать, – Аркадий поднялся, пожал Андрею руку. – И Свету предупреди – в опасности девочка. А я... Поскольку мы с тобой слегка выпили... Пойду поговорю со своими... Может, чего дельного скажут. – Аркадий похлопал Андрея по плечу.
Андрей с облегчением вышел из сумрачного помещения и некоторое время стоял на крыльце, ожидая, пока из него выветрится сероватый, сыроватый воздух морга. И единственная мысль, которая пришла ему в голову, пока он, зажмурившись, стоял, подняв лицо к солнцу, была такая: «Надо срочно звонить Равилю».
Он бы ни за что не вспомнил об этом человеке, о давнем своем друге, если бы не мистические откровения Аркадия, если бы не его рассказ о том, как он беседует иногда с покойниками, что они могут даже что-то сказать об обстоятельствах собственной смерти.
Если об этом задуматься здраво и спокойно, то нужно признать, что мистического в этом не так уж и много, если вообще что-то мистическое здесь присутствует. Все мы частенько разговариваем с людьми, которые от нас в данный момент далеко, мысленно разговариваем, мысленно. Мы ссоримся с ними, выясняем отношения, миримся, прощаемся, объясняемся в любви и ненависти. И опять же, не всегда эти люди живы, часто их давно уже нет на земле. Но наши отношения с ними не прекращаются, мы продолжаем доказывать им свою правоту или каяться в том, что натворили десятки лет назад. Бывает, они нас прощают, а случается, припоминают такие подробности давних наших поступков и проступков, что хочется уже не мысленно, а криком кричать, пытаясь что-то доказать, в чем-то повиниться...
Поэтому слова Аркадия Андрей принял как нечто естественное, что происходит время от времени с каждым, независимо от того, выпьет ли человек перед этим коктебельского коньяка или парного молока...
– Не в этом дело, не в этом дело, – проговорил Андрей вслух. – Как только дело выходит за пределы здравого смысла – анатом беседует с мертвецами, жертва преступления помышляет о божьей каре, на набережной стоит очередь за коктейлями с цикутой и ядом гюрзы, человек по имени Амок подыхает по веселящейся блуднице, среди загорелых пляжниц бродит маньяк, высматривая девочку десяти неполных лет...
Самое время позвонить Равилю.
Как выразился однажды Пифагор... Если за окном начинается рассвет, а гости твои от вина и яств уже не могут подняться, и никто из них не может внятно произнести ни единого слова, а юные гетеры, разметавшись на коврах, спят сладким сном... Самое время позвать виночерпия.
Поистине только великий человек мог произнести такие слова. Впрочем, слова могли быть и другие, но за мысль ручаюсь.
Все, Равиль... Твой час пробил, собирайся в дорогу.
Ну что, ребята, сказать, для подобных вечеров есть только одно слово, которое может хоть в какой-то степени отразить их суть, – упоительность. Во всех смыслах этого слова. И в греховном тоже. Где-то над Тихой бухтой из-за Хамелеона поднималась вызывающе громадная и до неприличия красная луна. Прошло совсем немного времени, и она отразилась протянувшейся к самому берегу соблазнительной лунной дорожкой, влекущей и обещающей что-то там совершенно невероятное – сладкую тревогу, радостное безумие касания тел, к которым стремишься ты и которые стремятся к тебе, будоража прохладой и жаром...
Так бывает, ребята, так бывает. Именно противоположные по значению слова часто наиболее правильно, полно, до сладкой боли в груди и создают, и отражают редкие счастливые мгновения, случающиеся с нами в этой жизни. Впрочем, на это способны не только слова, но и поступки... И встречи... И прощания... И вышеупомянутые касания.
Да, прохлада и жар.
Небольшая площадь залита огнями, забита торговыми прилавками, украшена сотнями пылающих и пышущих свежим загаром юных тел – а июльским вечером здесь, на коктебельской набережной, других тел и не бывает. И все они радостны, хмельны и счастливы. Сколько бы им ни было лет, какие бы трагедии ни зарождались, ни клубились в их душах.
Хотя, если честно, счастливы, конечно, не все.
По себе знаю.
Хорошо так, убедительно и беспросветно, подыхал я не однажды именно в такие вот вечера. А если бы не подыхал я в свете красной луны, на фоне все той же лунной дорожки... А если бы не подыхал я по той простой причине, что кто-то поганый, рыжий и кривоногий оказался на несколько десятков лет меня моложе, если бы не выпивал я коньяк прямо из горлышка бутылки и до дна, до дна, и не прокусывал от безысходности насквозь свою же достаточно поношенную шкуру...
Вам знаком вкус собственной крови? Будет случай, попробуйте, хлебните, не помешает – чтобы знать себя на вкус и знать, кто ты есть на самом деле. А то все заблуждаетесь, в иллюзии впадаете, в глупые, хотя и красивые мечты, на зов откликаетесь, искренний, между прочим, зов...
Не надо, ребята, не надо. Повторяю – не заблуждайтесь.
Так вот, если бы не подыхал я в свете красной луны, на фоне лунной дорожки, если бы не выл я у голубой скамейки на ту же луну...
То и не сел бы за этот роман.
А так вот пожаловался на жизнь, и отпустило маленько. Снова небо увидел, шум ветра за окном услышал, крики голодного кота... Жизнь потихоньку начала в меня просачиваться. Опять же радость нечаянная, весточка случайная – поганый, рыжий и кривоногий ушел из ее жизни, а значит, и из моей тоже...
Ладно, возвращаемся к роману. Что там у нас... Вроде слова о голубой скамейке проскочили? Вот возле нее и соберемся.
Когда Андрей подошел к скамейке, Наташа уже была там, рядом сидела Света, невдалеке на теплом парапете расположился Амок. Раздвигая полуголую толпу мощной своей грудью, подошел Слава. С улыбкой осмотрел всех, хмыкнул.
– Тут собиралася компания блатная, – произнес он нараспев. – Тут были девочки Маруся, Роза, Рая... Какие новости на нашем фронте?
– Без перемен, – ответил Андрей.
– В Феодосии был?
– Был, с Аркадием разговаривал.
– Есть зацепки?
– Появились.
– Позже расскажешь. Мне тоже есть чем поделиться. Вроде бы вокруг полная безнадега, но в болоте беспросветности начали появляться кочки, на которые можно опереться, на которых можно отсидеться, а то и осмотреться. – Все-таки Слава писал стихи, и мог иногда выразиться красиво. – Да, Света?
– Как скажешь, Слава, как скажешь, – Света кивнула и, словно бы ища поддержки, положила ладонь на колено Наташи.
– Жизнь продолжается, – твердо произнес Слава, словно бы сразу пресекая возможные возражения. – И будет продолжаться еще некоторое время. Это я вам обещаю.
– Спасибо, Слава, – обронила Света чуть слышно, но была в ее голосе непокорность, а то и усмешка.
Слава услышал, но промолчал.
Подошел Жора.
– Ну вот, опять луна в Стрельце – быть мне с фингалом на лице, – проговорил он, устанавливая свою черную сумку на парапете. – А почему трезвые?
– Тебя ждали, – ответил Слава.
– Тогда я пошел.
– Возвращайся быстрее, – напутствовал его Слава. – Ждем. С недорогим сухим, разбавленным вином, – он произнес строчки из стихотворения Жоры и этим как бы смягчил суровость своего тона.
– Мне Коктебель не по карману, – ответил Жора тоже своей строчкой.
– Добавить?
– Перебьюсь, – отмахнулся Жора. – Стихи нельзя воспринимать с практичным прищуром.
– А как же прикажешь относиться к твоим сочинениям?
– Восторженно и с придыханием. Как если бы ты объяснялся в любви, заранее зная, что тебя пошлют подальше.
– Подобное знакомо только тебе, – не оставался Слава в долгу.
– У меня другая информация...
– Клевета злопыхателей! – взревел Слава в непритворном гневе, но Жора уже скрылся в толпе. Появился он минут через пять, держа в руках две холодные бутылки алиготе, а на горлышко каждой были надеты по нескольку пластмассовых стаканчиков.
– Смирился с тем, что я не гений – нехватка серости в мозгу, – бормотал Жора, открывая бутылки и разливая вино по стаканчикам. – Но с тем, что не хватает денег, никак смириться не могу...
– Может, и хмыря твоего пригласить? – спросил Слава у Наташи, кивнув в сторону Амока. – А то не по-людски как-то...
– Не надо, – кратко ответила Наташа.
– Доиграешься, девочка. Не надо бы так...
– Мне есть с кем выпить.
– Чувствую, не с теми пьешь.
– Ты еще можешь что-то чувствовать? – удивилась Наташа.
– Хочешь убедиться?
– Чуть попозже.
– Я подожду, – ухмыльнулся Слава.
– Кончай трепаться, – жестковато произнесла Наташа, поняв, что игривый разговор зашел далековато.
– Вот то-то и оно, – удовлетворенно ответил Слава, одержав в этом перебрехе маленькую победу – во всяком случае, ему так показалось. – А стаканчик я ему поднесу.
– Не возьмет.
– Спорим?
– Проиграешь.
– Проиграть красивой женщине – это всегда выигрыш!
– Господи! – с досадой произнесла Наташа. – Чем только люди не тешат себя! Чем только не пытаются ублажить свое пошатнувшееся, между прочим, величие.
– В общении с тобой я готов вообще отказаться от всякого величия.
– Ха! Все готовы! – победно рассмеялась Наташа.
Слава ничего не ответил, но чувствовалось, что последние слова Наташи его задели. Он молча направился к Амоку, сидевшему невдалеке на парапете. Но в последний момент, когда Слава повернулся к ней спиной, Наташа успела погрозить Амоку кулачком – только попробуй, дескать. Вино он взял, что-то произнес, видимо, поблагодарил, но пластмассовый стаканчик поставил на парапет.
– Друзья мои! – вскричал неожиданно Жора, которому не нравились любые обострения в разговоре на голубой скамейке. – Хотите стихи? Свеженькие, только испеченные...
По-моему, очень неплохо... Главное – в тему, тебе не кажется? – спросил он у Андрея вполголоса.
– Новостей нет? – спросил тот.
– Еще не вечер. Нам с тобой нужно заглянуть к одному человеку.
– Свету берем с собой?
– Зачем? – удивился Жора. – Она молчит здесь, будет молчать там.
– Вы уходите? – спросила Света, она слышала их разговор.
– Ненадолго, милая девушка. Мы вернемся сразу, как только.
– Значит, сегодня вас не...
Андрей вдруг увидел, что Света как бы окаменела – остался незаконченным вопрос, остановился взгляд, замерла рука в незаконченном жесте. Света неотрывно смотрела в проплывающую мимо толпу... Нечто похожее происходило, наверное, в сказке, когда принцесса неосторожно уколола палец веретеном и сбылось, все-таки сбылось давнее предсказание злой колдуньи – весь дворец, все царство остановилось, замерло в неподвижности на сто лет, пока не пришел прекрасный принц и не поцеловал принцессу.
– Это он там промелькнул? – спросил Андрей.
Света чуть заметно кивнула.
– Тебя видел?
– Да...
– Так он еще и развлекается по вечерам?
– А почему бы и нет... Ведь его никто ножом не кромсал.
– Что-то божья кара затягивается.
– Поторопи. – Света исподлобья посмотрела на Андрея.
– Помоги.
– Тогда это будет уже не кара, а так... мелкая месть.
– Месть не бывает мелкой. Она может быть несправедливой, но не мелкой. И потом, знаешь... Есть другие слова, более подходящие для нашего случая... Возмездие, например. Суровое и неотвратимое.
Андрей и Света сидели рядом и переговаривались почти шепотом. Их никто не слушал, да никому и не было до них дела. Слова у всех становились все игривее, легкомысленнее, шаловливее – алиготе начинало действовать. И Андрей вдруг понял, что случившаяся с Леной, со Светой беда неумолимо уходит в прошлое, как бы растворяется в сегодняшней жизни, в разговорах, отношениях. А то кровавое и несуразное в своей дикости, что произошло два месяца назад, постепенно уносится морским ветерком, дыханием гор, полынным духом степных трав. И самое печальное – это правильно, так и должно быть, так и происходит в мире, потрясенном на какое-то время злобой и ненавистью. Проходит совсем немного времени – и опять солнце, опять прозрачная волна, легкие стихи Жоры, хмельной женский смех, в котором зов и обещание, надежда на счастье, пусть краткое, пусть незаконное и тайное, а потому еще более желанное...
И уже улыбалась Света в ответ на какую-то шутку Славы, смеялась Наташа, повиснув на подошедшем кривоногом детине, она называла его Апполонио – к божественной красоте стремилась девочка. А был он рыж и нагл, и на его груди, на черной майке, красовалась все та же Наташа в самой легкомысленной позе, которую только можно вообразить на коктебельской набережной после алиготе.
А надо сказать, что на коктебельской набережной после бутылки сухого вина, а еще лучше, если это вино будет слегка разбавлено хорошим глотком коньяка, так вот, в свете восходящей луны с человеческим воображением происходят довольно странные превращения – оно становится безнравственным и беспредельным. Впрочем, и безнравственность, и беспредельность никого не смущала, скорее, забавляла, тешила, да чего уж там – восхищала.
Андрей улучил момент и всмотрелся в ухмылку рыжего – зубы у него были в порядке. Редковаты, правда, с просветами, но все на месте. «Значит, не он, – подумал Андрей, – все легче».
И еще подумал Андрей, пусть несправедливо, но ведь подумал – всю черновую работу ему придется выполнять самому. Да, эти милые друзья и подруги на его стороне, они искренне желают ему преуспеть в благородном деле возмездия. Но помочь не смогут. А если выразиться жестче и точнее – не станут отягощать себя делами хлопотными и рисковыми.
Не так ли и все мы, ребята, не так ли и все мы, в минуты гиблые и тягостные, растроганно слушаем слова наших друзей, слова, полные любви и добра. И готовы поверить, что не одни оказались перед свалившейся бедой, что есть плечо, на которое можно опереться, есть локоть, который так хочется почувствовать рядом, когда оказываешься один на один с жизнью беспросветной и безысходной...