– Все на пол! – крикнул рыжий незнакомец. – Быстро!
Бражники, сидевшие за столом, посыпались на пол, закрывая головы ладонями и бормоча заклинания-обереги против злых духов.
Рыжий незнакомец покосился на Озара и спросил:
– Сколько я должен тебе за воду, здоровяк?
– Ты ничего мне не должен, – проговорил Озар костяным голосом.
Незнакомец усмехнулся:
– Я так и думал. Прости, что намусорил у тебя в заведении. Убирать не стану.
Рыжий повернулся к двери, чтобы идти, но тут Озар не выдержал и спросил:
– Ты чародей?
Оборванец остановился, взглянул на Озара холодным, насмешливым взглядом и сказал:
– Я-то? Пожалуй, да. А что, чародеи у вас тут часто встречаются?
Озар покачал головой:
– Нет. Ты второй чародей, которого я вижу воочию.
Рыжий усмехнулся и хотел что-то сказать, но тут взгляд его наткнулся на женщину, одетую в черное, сидевшую в нише за толстыми дубовыми стойками, и прикрывшую ладонью глаза маленькому темноволосому мальчику.
– Эй, ты! – окликнул он женщину. – Как тебя зовут?
– Евдокия, – ответила женщина.
Лицо его было сурово и напряжено. Рыжий незнакомец усмехнулся и сказал:
– А меня Рах. Ты не бойся, обычно я смирный. – Он перевел взгляд на мальчика. – Это твой сын?
– Да, – ответила Евдокия.
– Ясно. – Рах обежал взглядом стройную, высокогрудую фигуру Евдокии и дернул уголками губ. – А ты красивая, – сказал он вдруг. – Но черный платок тебе не идет. Хочешь пойти со мной?
Проповедница побледнела и разомкнула губы, чтобы ответить, но тут мальчик оторвал от своих глаз ее ладонь и уставился на рыжего Раха. Рах встретился с мальчишкой взглядом и вдруг замер с открытым ртом.
Несколько мгновений мальчик и рыжий незнакомец смотрели друг другу в глаза, и вдруг рыжий стал тихо пятиться и испуганно вжимать голову в плечи, словно увидел перед собой не мальчика, а ужасное чудовище.
Рука рыжего дрогнула, и он вновь потянулся за своим черным посохом. Озар уловил его движение, нахмурился и вдруг одним тяжелым прыжком перемахнул через стойку, с грохотом приземлился на половицы и быстро обхватил рыжего чародея сзади, не позволив ему достать посох.
– Бегите! – крикнул он Евдокии.
Проповедница вскочила с лавки, схватила мальчишку за руку и бросилась к двери. Рыжий чародей бился и чертыхался в медвежьих объятьях Озара, но тот держал крепко. Бражники продолжали лежать на полу и бормотать заклинания, с ужасом поглядывая на обугленные останки своих собутыльников.
Евдокия распахнула тяжелую дверь и выбежала с мальчишкой на улицу. Кружало за ее спиною наполнилось грохотом и криками боли и ужаса.
Проповедница подхватила мальчишку на руки и швырнула его в крытую сеном и рогожей телегу, на которой восседал сонный мужик в дырявой шапке. Мужик вздрогнул и с изумлением воззрился на Евдокию.
– Матушка, что…
– Гони, Матвей! – крикнула Евдокия и запрыгнула вслед за мальчиком на телегу. – Гони же!
От ее ужасного крика сонливость разом слетела с опухших век Матвея. Встрепенувшись, он яростно хлестнул лошадку по крупу и завопил:
– Н-но, пошла!
Лошадка встрепенулась так же, как возчик, и, резко взяв с места, суетливо зацокала копытами по утоптанной земле, стремительно покатив телегу на большак.
– Пошла! – подгонял лошадку Матвей. – Пошла, доходяга!
Телега выскочила на большак и, подняв серые облака пыли, стала быстро удаляться.
Из кружала выскочил рыжий оборванец. Одежда его была залита кровью, а глаза дико вращались. Он наставил на уезжающую телегу свой посох и подвинул палец к выпуклости на его боку, но затем вдруг передумал и убрал палец. Пристально посмотрев вслед уезжающей телеге, он опустил свой смертоносный амулет и с усмешкой проговорил:
– Еще увидимся, щенок.
Затем сплюнул себе под ноги, повернулся и снова зашагал к кружалу.
Войдя в кружало, рыжий чародей застал все ту же картину – перепуганные охоронцы лежали на полу, прикрыв головы руками, а Озар за стойкой, сдвинув брови, мрачно таращился на дверь.
Подойдя к стойке, рыжий незнакомец остановился и пристально посмотрел Озару в глаза. Затем спросил:
– Ты меня боишься?
– Да, – тихо проговорил Озар.
Рыжий усмехнулся.
– Правильно делаешь. По-хорошему, мне следовало бы тебя убить. Но ты мне нравишься. В отличие от трусливых скотов, прячущихся под столом, ты человек.
Озар молчал. Лицо его было непроницаемо спокойно, но на широком лбу выступила испарина.
– А теперь отвечай, – продолжил рыжий чародей, – ты хочешь, чтобы я сохранил тебе жизнь?
– Да, – тихо пробормотал Озар.
– Я не расслышал.
– Да! Хочу!
На узких губах незнакомца вновь появилась усмешка.
– Молодец, – похвалил он. – Теперь ты закроешь свое заведение на замок, я сяду на лавку, и ты мне подробно обо всем расскажешь.
– О чем я должен тебе рассказать? – тихо спросил Озар.
– Обо всем. Я первый день в этом городе и ничего о нем не знаю. Не хотелось бы попасть впросак. А пока ты не начал, налей-ка мне чего-нибудь выпить.
4
В чисто выметенной горнице с белеными стенами было еще светло, несмотря на то что солнце за окном стремительно заваливалось за черные вершины деревьев.
Матушка Евдокия отложила нож и отрезанный ломоть хлеба, чтобы накрыть мальчика одеялом и заботливо подоткнуть его со всех сторон.
– Чего ты его кутаешь, матушка? – проворчала старая Марфа, сидя с вязаньем на лавке, укрытой стареньким драным кафтаном. – В горнице и так жарко.
– Тебе жарко, а ему, может быть, холодно, – ответила проповедница. Она наклонилась к ребенку, вгляделась в его бледное лицо и тихо проговорила:
– Мальчик. Мальчик, посмотри на меня.
Тот не отозвался и не взглянул на Евдокию. Темные глаза его подернулись туманом рассеянности.
– Мальчик, мальчик, – снова проворчала из своего угла старая Марфа. – Назови его уже как-нибудь, матушка.
Евдокия покачала головой:
– Нет, Марфа. Я не знаю, какое имя ему дали при рождении. Что, если он крещен? Я не язычница, чтобы отваживать злых духов ложными именами.
– Негоже ребенку быть без имени, – упрямо повторила старуха, шевеля спицами. – Раз есть человек, значит, должно быть и имя. Это богоугодно.
Евдокия поморщилась.
– Ах, Марфа, оставь. – Она снова вгляделась в лицо лежащего мальчика, на этот раз еще тревожней, чем прежде. – Что с тобой, милый? Тебе плохо? Скажи мне, что у тебя болит?
– Ничего у него не болит, – проворчала старая Марфа. – Притворяется, чтобы ты дала ему варенья или меду.
– Этот мальчик не любит варенье.
– Все дети любят варенье, – возразила старая Марфа. – А он просто притворяется, что не любит. Только отвернись – вмиг утащит туес.
– Зачем?
– Как зачем? Да из хитрости. Знаю я таких хитрецов. С ними нужно держать ухо востро.
Матушка Евдокия вздохнула и задумчиво вгляделась в лицо мальчишки. Лицо это было спокойно и почти безмятежно. Однако на лбу прорезались тонкие, едва различимые морщинки заботы.
– Хотела бы я знать, о чем он думает, – с тихим вздохом проговорила Евдокия.
Несколько секунд она молчала, затем повернулась к Марфе и сказала:
– Сегодня в «Трех бурундуках» у Озара Снопа мы видели чародея.
Старуха пожала тощими плечами:
– Ничего удивительного. Нынче их много бродит по горам да весям.
– Там были какие-то ратники. Они пристали к нему, и он их убил.
– И это тоже не новость, – равнодушно отозвалась старая Марфа. – В кружалах каждый день кого-нибудь убивают. Не иначе бесы куражатся. Не ходила бы ты туда, матушка.
– Я ведь днем. И сбитень у Озара такой вкусный – как тут устоишь?
– Все равно.
Евдокия протянула руку и положила ее на бледный лоб мальчика.
– Странно, – тихо проговорила она. – Жара нет. Марфа!
– Чего еще?
– Нужно звать лекаря Елагу. Побудь с мальчиком, а я съезжу за ним.
– В своем ли ты уме, матушка? Лекарь Елага берет плату серебром и не лечит босяков да голодранцев.
– Мы не босяки, – сказала Евдокия.
Старая Марфа кивнула.
– Точно. Мы голодранцы. Артельщикам, что строят храм, за две седьмицы не плачено. Скоро они от тебя уйдут.
– Уйдут – закончим работу сами. У нас большая община.
– Большая? – Марфа усмехнулась. – Два десятка человек, из которых больше половины – бабы да старухи, а оставшиеся – немощные бродяги.
– Господь поможет нам, – сказала Евдокия. – Пригляди за дитем, а я обернусь за полдня.
Проповедница встала со скамьи, поправила платок и зашагала к выходу.
Как только дверь за Евдокией закрылась, старая Марфа преобразилась. Она положила вязание на стол и взглянула на дремлющего мальчика с такой ненавистью, какую даже невозможно было предположить в столь хрупком и морщинистом существе.
– Ну, что, бесенок? – хрипло проговорила Марфа. – Не дал тебе Господь покуражиться? Приковал к постели?
Мальчик молчал, глаза его были по-прежнему закрыты.
Мальчик молчал, глаза его были по-прежнему закрыты.
– Дьяволово отродье, – проговорила Марфа, сжав тощие пальцы в кулаки. – Нешто думаешь, я не знаю, откуда ты к нам пришел? Это ее ты можешь обманывать, а меня не обманешь.
Мальчик и на этот раз не откликнулся.
– Ничего… – проговорила тогда Марфа, чуть шепелявя подрагивающими губами. – Ничего… Господь поможет мне.
Хрустнув старческими артритными суставами, Марфа тяжело поднялась с кресла и медленно двинулась к кровати, на которой лежал мальчик.
Проходя мимо стола, старуха, не глядя, сгребла с него нож, которым Евдокия резала хлеб, и двинулась дальше.
– Меня не обманешь, – хрипло шептала она. – Я отправлю тебя обратно в ад, бесенок. Пусть твой отец-дьявол прожжет меня молниями, но я успею расправиться с тобой. Господь на моей стороне.
Подойдя к кровати, Марфа остановилась. Пристально вгляделась в бледное лицо мальчишки, затем обхватила рукоять ножа обеими тощими руками и стала медленно поднимать нож над головой.
– Господи Иисусе, помоги мне расправиться с бесом… – бормотала она дрожащим голосом. – Дай мне силы для битвы… Будь со мной… Я всего лишь орудие в руцех твоих…
И тут мальчик открыл глаза. Встретившись с ним взглядом, Марфа затряслась и смертельно побледнела, будто из нее внезапно выпили всю кровь. Тонкие морщинистые губы ее обвисли, нож выпал из разжавшихся пальцев и со стуком упал на пол, а вслед за ним на пол повалилась и сама старуха.
– Господи… – прохрипела она, силясь приподнять голову и скосив выпученные глаза в сторону кровати, на которой лежал мальчик. – Не оставь меня в своей благода…
Слова застряли у Марфы в глотке, глаза закатились под веки, и тощая голова стукнулась об пол.
Глава вторая
1
Матушка Евдокия и лекарь Елага, седой, осанистый, хорошо одетый, вышли из избы на улицу.
– Спасибо тебе, Елага-лекарь, – горестно проговорила Евдокия. – Не думала я, что тебе придется лечить и Марфу.
– Марфу уже не вылечишь, – ответил седовласый лекарь. – После удара она не оправится. Придется тебе искать человека, который будет за ней ухаживать.
– У нас большая община. Найдется кому за ней посмотреть.
– Это хорошо.
Они остановились у богатой, расписной телеги лекаря Елаги. Проповедница сдвинула брови и сказала:
– Мы уже на улице, как ты и хотел. Теперь ты можешь сказать, что за хворь напала на мальчика и чем мне его лечить?
Лекарь тоже нахмурился.
– Мальчику твоему лекари не помогут, – тихо сказал он. – Уж прости.
Лицо матушки Евдокии оцепенело.
– Не понимаю… – рассеянно проговорила она. – О чем это ты толкуешь? Нешто его хворь нельзя лечить? Ты только скажи, чем – а я достану.
– От его хворобы нет лекарства, – сказал Елага. – Не в теле коренится хвороба его, а в душе.
– В душе? – вскинула красивые брови Евдокия. – Хочешь сказать, что его душа больна?
– Больна. Его съедает не паразит и не влага земная, а тоска. Коли до причины той тоски не дознаешься, мальчик зачахнет и умрет.
Матушка Евдокия нахмурилась.
– Елага, – тихо проговорила она, – я слышала, что ты лучший лекарь в Хлынь-граде. Неужто это все, что ты можешь сказать? Неужто не присоветуешь никакого снадобья?
Елага наморщил лоб.
– Еще раз говорю тебе, Евдокия, против хвори этого мальчика нет снадобий. Я бы мог обмануть тебя и вытянуть из тебя последние деньги, но не стану этого делать.
С полминуты проповедница стояла молча, хмуря брови и о чем-то размышляя, затем достала из кармана платья крохотный кошель и ослабила тесьму.
– Вот. – Она протянула лекарю несколько медных монет.
– Что это? – нахмурился Елага.
– Деньги.
Лекарь покачнул головой и сказал:
– Убери это.
– Почему?
– Пять лет назад был я в отъезде, а сын мой заболел. Баба моя побежала к лекарю Сновиду, чтобы тот помог. Но кошель с деньгами был при мне, а она осталась дома без единой медяшки. Сновид отказался помочь, и мой сын умер.
Елага вздохнул и продолжил:
– Мне пора, матушка Евдокия. Запомни, что я тебе сказал, и не требуй от лекаря большего, чем он может сделать. Тут скорее поможет шаман или колдун.
Лекарь двинулся к телеге.
– Погоди, Елага, – окликнула его проповедница.
Лекарь остановился и обернулся.
– Я хотела спросить… Сновид по-прежнему живет с тобой по соседству?
Лекарь качнул седовласой головой:
– Нет. В прошлую зиму он захворал, а во всей округе не нашлось никого, кто смог бы ему помочь.
– Ты был в отъезде?
Елага покачал головой:
– Почему? Нет. Я был дома. Прощай, матушка.
И седовласый лекарь зашагал к телеге.
Пока он садился в телегу, и пока телега отъезжала от недостроенного храма, Евдокия все стояла и глядела ему вслед. Лицо ее было еще суровее, чем обычно, на чистом лбу прорезались едва заметные морщинки, а плотно сжатые губы побелели.
Сколько ужасов за один день, Господи! Сперва бойня в кружале у Озара. Потом, спустя час после возвращения, слег в постель мальчик. Теперь вот Марфа… И лекарь… О Елаге говорят, что он лучший в своем деле, и что же получается? Мальчик болен, а лекарь отказался лечить. Видано ли такое?
Сердце матушки Евдокии сжалось. Благо хоть Озар остался жив. Чужеземный чародей по своей странной, непостижимой простому уму прихоти пощадил его – об этом Евдокия узнала от одного из нищих бродяжек. Это была единственная хорошая весть за весь этот долгий, страшный день, который, несмотря на то что тени давно удлинились, а небо выцвело и потемнело, никак не хотел заканчиваться.
Расписная телега Елаги прогромыхала по ухабам и скрылась за недостроенным остовом храма. Евдокия вздохнула, повернулась и, уныло опустив голову, побрела к дому. Что еще преподнесет ей этот тягучий, как кошмарный сон, день?
– Господи Иисусе, прости и помилуй меня, грешную, ниспошли выздоровление отроку, коего я пригрела, – прошептала она, истово перекрестилась и с тяжелым сердцем переступила порог избы.
2
Но не усидела Евдокия дома. Не смогла, не вынесла. Мальчику после ухода лекаря стало еще хуже – теперь его изможденное личико было так бледно и тенисто, что более приличествовало мертвецу, нежели живому человеку. Лоб его был холоден, как лед, а губы – обескровлены и белы, будто у голодного стригоя.
Устав от душевных переживаний, Евдокия сама отнесла мальчишку на телегу, сама, не дожидаясь запропавшего где-то возчика Матвея, взяла в руки поводья и сама направила лошадку за торжок к единственной вещунье, о которой она не слышала ни одного худого слова.
И вот она уже у Голицы. Голица – баба дородная, румяная, в белом кружевном чепце – смотрит на Евдокию удивленно, но без вражды.
– Не думала, что когда-нибудь увижу тебя здесь, Евдокия. – Голос у Голицы чистый и звонкий, а руки, лежащие на старательно выскобленной столешнице, нежны и мягки, как поднявшийся хлеб. – Чего в глаза не смотришь, матушка? Али вину за собой какую знаешь?
– Ни в чем я перед тобой не виновата, вещунья. И виниться не собираюсь.
– Вот как? Зачем же тогда пожаловала?
Евдокия вздохнула и как-то вся обмякла, потускнела, будто со вздохом этим из ее стройного молодого тела улетучились остатки сил.
– Несколько месяцев назад к нашей общине прибился мальчик, – произнесла она. – Сейчас он болен и лежит в моей телеге. Я вызывала лекаря Елагу, но он сказал, что ничем не сможет помочь.
– И тогда ты вспомнила обо мне?
Евдокия кивнула:
– Да.
Голица чуть склонила голову набок и пристально вгляделась в лицо гостьи своими бледно-голубыми, почти бесцветными, глазами.
– Что же твой плачущий бог не поможет тебе советом? – спросила она спокойно, без тени насмешки или издевки.
Проповедница побледнела и медленно поднялась с лавки.
– Прости… – вымолвила она. – Я пойду.
– Погоди, – остановила ее Голица и прищурила прозрачные глаза. – В спешке правды нет. Сядь. Сядь, говорю!
Евдокия снова опустилась на лавку. Голица улыбнулась улыбкой столь же светлой и прозрачной, как ее глаза, и неспешно, мягко проговорила:
– Не обижайся, Евдокия. Я не хочу ссориться ни с тобой, ни с твоим богом. Где мальчик?
– Лежит в телеге, – ответила матушка Евдокия. – Хочешь, чтобы я принесла его?
Она уже хотела подняться, но вещунья накрыла ее руку своей мягкой, белой ладонью и распорядилась:
– Сиди. Мой слуга это сделает. Валуй! – окликнула она.
В горницу вошел крепкий мужик в грубой, застиранной до ветхости рубахе.
– В телеге лежит мальчик. Принеси его сюда и положи на топчан.
Мужик повернулся и вышел из горницы. Голица вновь, еще внимательнее, чем прежде, взглянула на Евдокию.
– Хотела тебя спросить, матушка… Я слышала, ваш бог запрещает людям заглядывать в будущее. Правда ли это?
– Будущее уже предрешено, – сказала проповедница, не глядя вещунье в глаза. – Для всех.
– И что же со всеми нами будет?