– И что же со всеми нами будет?
– Высший судия придет судить людей. И каждому воздастся по заслугам его.
Голица задумалась.
– Это было бы справедливо, – сказала она после раздумий. – Но ничего этого не будет. Боги помогают только сильным.
– Мой Бог жалеет слабых и увечных, и сам открывает пред ними двери в царствие свое, – возразила Евдокия.
Голица усмехнулась:
– Что же это будет за царство, коли в нем станут жить только слабые да увечные?
– Царство добра, – спокойно ответила Евдокия. – В том царстве не останется лютости и несправедливости, и людям не будет нужды лить слезы.
Голица посмотрела на гостью мягким, лучистым взглядом, вздохнула и проговорила:
– Хотела бы я жить в таком царстве, матушка Евдокия. Но, боюсь, не доведется. Да и как сотворить такое царство?
– Просто, – ответила проповедница. – Коли вспомним, что мы люди, а не звери, так дело сразу пойдет на лад. Учение Христа потому и открыто всем до единого, что задает простые задачи. Занес руку для удара – опусти ее. Сжал кулак – разожми. Держи свой меч в ножнах, а ножны – в погребе. Коли все будут так поступать, то и сделается для всех благоденствие.
– Где ж это видано, чтобы людишки перестали драться? – усомнилась Голица. – Человеку только одного и надо: чтобы ближнему хуже жилось, чем ему. Даже если и злобы к нему не имеют, то все равно завидуют. А от зависти единый шаг до ненависти. Как тут за меч не взяться?
– Гнев – он ведь словно огонь. Возьми воду и залей. Источник с водой рядом.
Голица внимательно вгляделась в лицо Евдокии и усмехнулась.
– Нравится мне твой Бог, матушка, но уж больно он простодушен. Его учение не для нашего мира.
В горницу вошел Валуй с мальчиком на руках. Прошел к топчану и неуклюже опустил мальчишку на соломенный тюфяк, неловко подогнув ему ноги.
– Осторожнее, леший! – сердито окликнула его Голица. – Ногу-то не зажми!
Валуй поправил мальчишке ногу. Затем выпрямился и выжидающе посмотрел на вещунью.
– Ступай теперь, – распорядилась она. – Но далеко не уходи, скоро позову.
Валуй кивнул и вышел из избы. Голица и Евдокия поднялись с лавок и подошли к топчану. Рядом они смотрелись странно. Матушка Евдокия – высокая, тонкая, угловатая, с худым красивым лицом, вся закутанная в темную ткань. Голица – приземистая, ширококостная, в светлом чепце и светлом платье, медлительная до томности.
Вещунья склонилась над мальчиком и всмотрелась в его землисто-бледное лицо. Затем выпрямилась, чуток помолчала и сказала:
– Лекарь не обманул, твой мальчик очень хвор. И хворь его не в теле, а в душе. Душа его – как смятый цветок, брошенный в темный чулан, где нет лучика света.
Евдокия подалась вперед.
– Что это значит, Голица? – взволнованно спросила она.
Вещунья нахмурилась и четко проговорила:
– Он что-то оставил.
– Где?
– Там, откуда пришел.
Несколько мгновений Евдокия изумленно смотрела на Голицу, потом горько усмехнулась и качнула головой.
– Нет, вещунья, это невозможно. Для него нет дороги назад, ибо путь его лежал через Гиблое место.
Голица внимательно взглянула на матушку Евдокию и спросила, не скрывая любопытства:
– Это он сам тебе рассказывал?
Проповедница слегка стушевалась.
– Я слышала, как он бредит по ночам, – призналась она. – И в бреду своем он постоянно толковал о страшной чащобе, в которой бродят чудовища.
– Вот оно что. – Голица вновь перевела взгляд на мальчика. Тот все так же неподвижно лежал на топчане и смотрел в потолок безразличным взглядом. Личико его было бледным, как полотно, кончик носа заострился, а под темными глазами пролегли фиолетовые тени.
– Странно это все, – сказала Голица после долгой паузы. – И странный это мальчик. Пыталась я заглянуть в его прошлое, Евдокия, но увидела там одну лишь тьму. Но самое страшное, что и в будущем его – такая же тьма. И это сильно меня тревожит.
Лицо Евдокии стало растерянным.
– Что же мне теперь делать? – проговорила она тусклым голосом. – Лекарь Елага тоже говорил, что снадобьями мальчика не излечишь. Чем же мне его лечить?
– Ежели хочешь для него добра, не жалей и не заботься о нем, а положи его на телегу и отвези туда, откуда прибыл.
Лицо матушки вытянулось от изумления.
– Ты говоришь о Гиблом месте? – не поверила она своим ушам.
Голица кивнула:
– Да.
– Ты в самом деле хочешь, чтобы я отнесла его в чащобу, кишащую темными тварями?
– Этого хочу не я, – спокойно ответила Голица. – Этого хотят боги. Если ты оставишь его здесь, мальчик умрет через несколько дней.
Голица вдруг взяла со стола нож и потянулась к мальчику. Евдокия схватила ее за руку и испуганно воскликнула:
– Ты что!
– Не бойся, – сказала Голица. – Я не сделаю ему плохого.
Евдокия нехотя отступилась. Вещунья поддела пальцами прядку волос на голове мальчика и аккуратно срезала ее ножом. Затем поднесла прядку к горящей лучине.
Прядка вспыхнула, и Голица бросила ее на глиняную тарелку. Подождала, пока волосы прогорят, затем собрала пепел, взяла с полки какую-то круглую деревянную штуку, ковырнула ее пальцем и сунула в получившуюся щелку пепел. Затем протянула штуковину Евдокии и сказала:
– Это лешья указка. На иголку наткнута стрелка из кошачьей кости. Она укажет, куда идти.
Евдокия взяла штуковину и поднесла к глазам. Это была небольшая глубокая чаша, посреди которой колыхалась на железной игле костяная стрелка.
– Подожди, пока она остановится, – велела Голица. – Да сама не шевелись.
Дрогнув еще пару раз, стрелка замерла. Проповедница нахмурилась и взглянула на вещунью:
– Стрелка указывает на Гиблое место?
Голица кивнула:
– Да.
– Сколько же нам идти?
– Этого я не знаю. Но ежели ты не отвезешь мальчишку туда, куда ему нужно, он скоро умрет. Тебе решать.
Евдокия помолчала, обдумывая слова Голицы, потом вздохнула и сказала:
– Благодарю тебя за помощь, Голица. Сколько я тебе должна за эту вещь?
– Нисколько, – ответила вещунья.
– Но…
Голица усмехнулась:
– Просто помолись за меня своему доброму богу. И скажи ему, что я не так плоха, как он про меня думает.
3
Выйдя в отставку, воевода Видбор уже не носил шелом и броню, заменив их на шерстяную стеганку, серый суконный плащ и шапку замысловатого покроя. Но благодаря горделивой осанке, твердому взгляду и богатырскому сложению даже в этом одеянии он выглядел настоящим ратником.
Рыжеватую бороду, тронутую кое-где сединой, Видбор стриг теперь коротко – очевидно, для того, чтобы казаться моложе своих лет.
– Здравствуй, Евдокия! – с улыбкой поприветствовал он проповедницу и спешился с могучего коня.
– Здравствуй, воевода Видбор! – улыбнулась и Евдокия.
Видбор выпростал из-под плаща руку и протянул матушке берестяную коробочку.
– Это что? – вскинула брови Евдокия.
– Подарок, – пробасил Видбор.
– И что там?
– Открой и посмотри.
Проповедница взяла коробочку, откинула крышку и достала нечто разноцветное, невесомое, мягкое, как крыло бабочки.
– Платок? – удивилась Евдокия.
Видбор кивнул:
– Да.
Проповедница улыбнулась и покачала головой.
– Видбор, я ношу черный платок не потому, что у меня нет других. Мой черный платок – это знак того, что я отрешилась от этого мира с его соблазнами. Я ведь уже говорила тебе, что хочу стать невестой Иисуса.
– Разве женщина может стать невестой бога? – усомнился воевода Видбор. – Никогда не слышал, чтобы девки набивались в жены к Сварогу или Перуну.
Евдокия нахмурилась. Видбор заметил это и поспешно проговорил:
– Прости, Евдокия. Я, должно быть, слишком глуп, чтобы толковать о таких вещах. Я двадцать пять лет был ратником и отвык от обычной людской жизни. Теперь мне приходится многому учиться заново. Ты обещала прогуляться со мной в роще, помнишь?
– Не совсем так. Я обещала, что расскажу тебе о страстях Христовых.
Видбор покраснел.
– Прости, если я опять сморозил глупость, – смущенно произнес он.
Несколько секунд матушка Евдокия разглядывала богатыря, потом засмеялась.
– На тебя совершенно невозможно сердиться, Видбор. И ты тоже – не обижайся на меня. На самом деле, я ждала тебя.
– Правда? – вскинул брови воевода, и в голосе его послышалось тщательно скрываемое волнение.
Евдокия кивнула.
– Да. Мне нужна твоя помощь.
Глаза пожилого ратника блеснули.
– Я сделаю все, что ты скажешь, Евдокия, – пробасил он. – Клянусь Перуном.
– Погоди, – остановила его проповедница. – Сперва выслушай, а потом будешь клясться. Помнишь мальчика, который прибился к нашей общине?
– Конечно. В последнее время ты заботишься о нем больше, чем о храме.
Евдокия поморщилась от его слов, и Видбор снова виновато нахмурился.
– Он, кажется, был не совсем здоров? – смиренно проговорил воевода.
– Он и теперь нездоров. Но хворь его усугубилась.
– Он и теперь нездоров. Но хворь его усугубилась.
– И что я могу для него сделать? Если тебе нужен хороший лекарь, я сей же час…
Евдокия нетерпеливо качнула головой:
– Нет, Видбор. Лекари ему не помогут. Сегодня утром я возила мальчика к повитухе-вещунье Голице.
– Что? Ты ходила к Голице? Но ты ведь сама говорила, что вещуньи и ведуны противны твоему богу.
– Я вынуждена была это сделать, – с горечью пояснила Евдокия. – Я поступилась своими убеждениями ради мальчика, Видбор. Теперь я хочу, чтобы ты поступился своими.
Видбор посмотрел на проповедницу удивленно.
– О каких убеждениях ты говоришь, Евдокия? Клянусь, я сделаю все, что ты скажешь.
Евдокия прищурила зеленовато-карие глаза и сказала:
– Ловлю тебя на слове, Видбор. Помнишь, ты рассказывал мне, что ходил в Гиблое место?
По обветренному лицу воеводы Видбора пробежала тень.
– Да, – подтвердил он, сдвигая брови. – Я ходил туда. Но это было один раз. А почему ты спрашиваешь? – повторил он.
– Раз ты был там один раз, значит, сможешь пойти туда и во второй. Верно?
Видбор усмехнулся и качнул головой.
– Не думаю. В прошлый раз я едва унес оттуда ноги. А почему ты спрашиваешь? – повторил он.
– Вещунья Голица сказала, что мальчик умрет, если я не отведу его в Гиблое место. Я переговорила со всеми ходоками, которых знаю или о которых слышала, но ни один из них не взялся проводить меня в Гиблое место. И тут я вспоминал о тебе, Видбор. – Евдокия положила длинные, тонкие пальцы на могучее предплечье воеводы и заглянула ему в глаза. – Проводи меня и мальчика в Гиблое место.
Видбор взглянул на пальцы матушки и нахмурился.
– Евдокия… – проговорил он, тяжело, будто с трудом, ворочая языком. – …Ты не понимаешь, о чем просишь. Я еще не настолько очерствел сердцем, чтобы губить тебя.
– Видбор, мальчик умрет, если мы не сделаем этого!
– Ты ошибаешься. Гиблое место не несет людям избавления, оно несет только смерть.
Евдокия прищурилась.
– А как же пробуди-трава, которую Первоход принес княжне Наталье и которая исцелила ее от смертельной немощи?
– Это все вранье.
– А что, если нет? Я пойду в Гиблое место, Видбор. С тобой или без тебя. Так каков будет твой ответ?
– Мой ответ будет «нет!», – отчеканил Видбор. – И лучше тебе совсем об этом забыть.
Проповедница долго молчала, кусая губы. Наконец, заговорила:
– Хорошо… Тогда я снова поищу среди ходоков. Кто-нибудь из них согласится мне помочь.
– Нынче мало ходоков, – возразил Видбор угрюмым голосом. – Те из них, которые решаются пойти в Гиблое место, берут за это огромные деньги серебром и золотом. У тебя нет таких денег.
– Я могу продать усадьбу отца! – порывисто заявила Евдокия.
– Это не поможет, – сказал Видбор. – Болото подступило к твоей усадьбе вплотную, и нынче она ничего не стоит.
Щеки Евдокии вспыхнули.
– Что ж, тогда я пойду одна! – выдохнула она дрожащим от негодования голосом.
– Не зная дороги, ты заблудишься в лесу, – вновь возразил Видбор. – Погубишь и себя, и мальчика.
Кровь отлила от щек матушки Евдокии, зеленовато-карие глаза блеснули недобрым светом, и она выпалила:
– Уходи, Видбор. Не хочу тебя больше видеть!
– Что? – не поверил воевода своим ушам.
– Уходи! – гневно повторила Евдокия. – Убирайся! И больше не показывайся мне на глаза!
Видбор открыл рот, затем снова закрыл его, с усилием сглотнул слюну и тяжело выговорил:
– Вот, значит, как. Ты выгоняешь меня из-за того, что я отказался тебя погубить. Что ж… – Он нахлобучил на голову шапку и повернулся к коню.
– Убирайся! – выкрикнула ему вслед матушка Евдокия, тряхнув маленькими кулаками. – И забудь дорогу к моему дому!
Видбор молча сел на коня. На проповедницу он больше не смотрел. Да и Евдокия не стала ждать, пока он уедет со двора, не махнула, как обычно, рукой, не проводила добрым взглядом, но резко повернулась и быстро зашагала к избе.
– Глупая девчонка, – с досадой произнес Видбор, глядя на удаляющуюся стройную фигурку, закутанную в черное платье. – Даром что проповедница… В голове сущий ветер.
Он досадливо крякнул, повернул коня и направил его к большаку.
4
С наступлением сумерек жизнь в Порочном граде ожила. По узким улочкам, отделяющим кружала от срамных домов, сновали купцы и пьяные бродяги. Время от времени в игровых домах, где шла бойкая и шумная игра в кости и в карточки, открывались двери, и охранники вышвыривали очередного проигравшегося в пух и прах игрока.
Высокий рыжеволосый человек спрыгнул с телеги и швырнул возчику медную монетку.
– Выпей за мое здоровье, приятель!
– Отчего ж не выпить – выпью, – пообещал возчик, вновь взялся за поводья и тронул телегу с места.
Рыжеволосый огляделся и негромко изрек:
– Все-таки в дерьме что-то есть, ведь миллионы мух не могут ошибаться.
Он поправил на поясе чехол с торчащей из него черной ручкой выжигателя и зашагал к самому большому кружалу. Походка его была легка и бесшумна, словно у хищного зверя. Да и во внешности его было что-то звериное. Рыжая щетина так густо покрывала щеки, что напоминала стриженую шерсть. Лицо, узкое и худое, было вытянуто вперед, и нос с выпяченной верхней губой слегка напоминали звериную морду.
Войдя в кружало и услышав завывание рожков, гул голосов и грохот сдвигаемых кружек, рыжеволосый улыбнулся, словно попал в родную стихию.
– Эй, братец! – окликнул он целовальника.
Тот подошел, окинул рыжего безразличным взглядом и спросил:
– Чего подать?
– А чего есть?
– Олус, березовица, брага, квас, сбитень, водка…
– Водку, – оборвал перечень целовальника рыжий. – Дай мне стопку водки.
Целовальник небрежно поставил на деревянную стойку оловянный стаканчик и плеснул в него водки из оловянного кувшинчика. Рыжий взял стаканчик, выдохнул через плечо, затем резко выпил и хлопнул стаканчиком об стойку.
– Уф-ф… – сипло проговорил он. – Дрянь, конечно, но бодрит. А теперь скажи мне, братец, где тут у вас начальство?
– Чего? – не понял целовальник.
– Ну, где тут у вас самый главный?
– Ты про Крысуна Скоробогата?
– Если он главный, то про него.
Целовальник приосанился и произнес голосом торжественным, почти благоговейным:
– Господин наш Крысун располагается наверху, в своих покоях.
– Ну да, – кивнул рыжий незнакомец и криво усмехнулся. – Где ж ему еще и быть, как не наверху. Начальство всегда забирается на самую верхотуру. – Рыжеволосый подмигнул целовальнику, швырнул на стойку монету и зашагал к лестнице.
Целовальник повернулся в сторону начальника Избора, беседующего о чем-то у двери с группой охоронцев, и тихонько свистнул. Когда начальник Избор подошел к стойке, целовальник указал ему на рыжего и сказал:
– Вон тот спрашивал про Крысуна.
Избор взглянул на удаляющуюся спину незнакомца.
– Ждан! Липа! – окликнул он своих людей, резко повернулся и зашагал за незнакомцем.
Два охоронца быстро последовали за ним.
Рыжий ступил ногой на ступеньку, намереваясь подняться наверх, но охоронцы догнали его и преградили ему путь. Избор, подошедший сзади, положил руку на плечо незнакомцу и холодно поинтересовался:
– Далеко навострился, парень?
Рыжий глянул на него, перевел взгляд на охоронцев, снова оглянулся на Избора и сухо вопросил:
– Может, уберешь лапу с моего плеча, здоровяк?
– А то что?
Рыжий пару мгновений пристально смотрел в глаза Избору, затем с явным усилием улыбнулся и сказал:
– Я не хочу ни с кем ссориться, здоровяк. Просто проводи меня к Крысуну Скоробогату.
– Зачем он тебе?
– Хочу предложить ему выгодное дельце.
– Что это за дельце?
– Извини, здоровяк, но тебя это не касается, – ответил рыжий незнакомец и посмотрел на Избора спокойным, небоязливым взглядом.
Избор оценил этот взгляд.
– Стой здесь, – сказал он, обошел рыжего незнакомца и зашагал наверх.
Незнакомец посмотрел ему вслед, затем подмигнул охоронцам и с усмешкой заявил:
– Здоровый у вас начальник, ребята. А взгляд – прямо насквозь прожигает. Я чуть не обделался от страха.
Охоронцы ничего на это не сказали.
Вскоре начальник вернулся.
– Ступай за мной, – коротко приказал он, повернулся и снова пошел наверх.
Рыжеволосый зашагал за ним. У двери, ведущей в покои Крысуна, начальник вновь остановил его и дал знак охоронцам. Один из них приставил к груди незнакомца острие меча, а другой быстро и умело обыскал его.
Пока происходил обыск, рыжеволосый стоял молча и ухмылялся – не дерзко и бесстрашно, а скорей насмешливо, словно все происходящее жутко его забавляло. Лишь раз он позволил себе заговорить – когда один из охоронцев попытался забрать у него висевшие на поясе ножны с какой-то черной деревяшкой.
– Э, нет, – сказал он и положил руку на деревяшку. – С этим я не расстанусь. Это мой личный оберег.
Охоронец взглянул на своего начальника – тот небрежно кивнул: можно.