– Застрелилась?
– Да… Хотел забрать револьвер. Все-таки это ценная вещь, старая… И… не хочу, чтобы на работе думали, будто это я толкнул тебя в эту пропасть. Не хочу быть в глазах коллег Иудой. Понимаешь?
– Ты редкий сукин сын, Оз. Ты это знаешь?
– А ты хочешь застрелиться, – пожал он плечами.
Пауза.
– Сделай одолжение, – сказал Литвак, рассеянно оглядываясь. – Когда наконец-то решишься, позвони мне. Не хочу больше ездить впустую.
– Хорошо.
– Ну тогда я пойду?
– Иди.
Талья Йоффе ждала прощаний, но Литвак просто вышел из дома, осторожно прикрыв за собой дверь.
– Подожди! – крикнула она, выбегая следом за ним.
Он замер, растерянно обернулся.
– Ты голоден? – спросила Талья.
– Немного, а ты?
– Я ничего не ела два дня.
– Я думал, ты хочешь застрелиться, а не умереть от голода.
– Не смешно.
– С чего ты взяла, что я шучу?
– А разве нет?
– Ну, если только немного.
– Сейчас я бы лучше предпочла немного поесть.
– Кажется, я видел недалеко отсюда небольшую закусочную.
– Да, кажется, я тоже видела.
– Хочешь, чтобы я составил тебе компанию?
– Пока еще не знаю.
– Застрелиться можно и на сытый желудок. Не думаю, что хороший обед что-то изменит.
Они провели вместе остаток дня, вечер и ночь.
– Что теперь? – спросил утром Литвак.
– Я не знаю, – сказала Талья.
Они лежали в кровати дешевого мотеля. Талья курила, пуская к низкому потолку кольца дыма. Никто не знал, где они и с кем. Телефоны – и те были отключены.
– Куда теперь? – спросил Литвак, когда они покинули мотель.
Дорога была пустынна. Широкая, длинная, она ныряла за горизонт. И с одной стороны был город и работа, а с другой – загородный дом Тальи Йоффе. Литвак остановил машину на этом перекрестке и ждал, что скажет Талья.
– Решай сам, – сказала она и, закрыв глаза, устало откинулась на спинку сиденья.
Литвак отвез ее в город. Никто ни о чем не спросил их. Не разговаривали о случившемся и они. Не разговаривали ни с кем. Даже друг с другом. Просто коллеги. И ничего больше. По крайней мере, в первый месяц. Потом Талья Йоффе вспомнила о револьвере, оставленном в загородном доме, и решила, что должна вернуть его Озу Литваку. Она пришла к нему вечером и осталась на ночь.
– Это ничего не значит, – сказала Талья утром, но спустя неделю снова оказалась в его постели.
Когда она встретила Джейн – девочку, похожую на ее дочь, они с Литваком все еще говорили, что между ними ничего нет. Они взрослые, занятые люди. У них нет времени на чувства и прочие глупости… Но Джейн, эта маленькая, изувеченная девочка, – она что-то всколыхнула в Талье Йоффе.
– Я хочу, чтобы ты дал мне свой револьвер, – сказал она Озу Литваку.
Он не спросил, зачем. Просто достал завернутое в клочок черного хлопка оружие и положил на стол. От стали пахло маслом – Талья чувствовала это, когда блуждала по заброшенным домам подпространства, где нашла Джейн. Ей нужен был Билли. Нужна была его жизнь. Казалось, если она остановит его, то сможет искупить свою вину за то, что не смогла спасти дочь. Вместо нее она спасет других. Таких же живых. Таких же молодых.
– Помогло успокоиться? – спросил Оз Литвак, когда с Билли было покончено.
– О чем ты? – притворилась удивленной Талья Йоффе.
– Этому месту не помешала бы охрана.
– Что?
– Могут быть и другие двери.
– Так ты знал о Билли?
– Мне рассказал Третий.
– Откуда он узнал об этом? Я никому не говорила, что хочу сделать.
– Он рассказал лишь о том, что случилось с той девочкой. Джейн, да, кажется? Потом ты взяла у меня револьвер.
– Я должна была это сделать.
– Я тебя не упрекаю.
В этот вечер они расстались рано, словно что-то изменилось между ними, что-то сдвинулось. Вот только в какую сторону?
Талья Йоффе вернулась в свою одинокую квартиру и долго лежала в холодной кровати, не в силах заснуть. Она хотела думать о том, что осталось в прошлом: о своей дочери, об ее отце, о жизни, которая уже никогда не вернется, но вместо этого думала лишь о Джейн. Молодое тело восстанавливалось быстро, почти рекордно. Кости срастались, шрамы затягивались.
– Я бы хотела, Джейн, чтобы ты осталась здесь, – сказала Талья Йоффе, когда пришло время принимать решение.
– Я не смогу заменить вам дочь, доктор Йоффе.
– Значит, ты хочешь уйти?
– Нет. Если можно, то я останусь с Третьим, его сыном и остальными. Они не такие, как Билли. Не такие, как люди извне.
– Этот мир не создан для тебя, Джейн.
– Так исправьте это. Доктор Литвак сказал, что вы можете.
– А он сказал, что это изменит тебя?
– Он сказал, что в каждом из нас живет частица Билли. Сделайте то, о чем я вас прошу, доктор Йоффе. Я знаю, что вы забрали жизнь Билли. Не спрашивайте откуда. Теперь, я прошу вас, заберите частицу этого безумца из моей головы.
Две женщины долго смотрели друг другу в глаза. Затем Талья Йоффе ушла, так и не дав ответ.
– И все-таки ты редкий сукин сын, Оз, – сказала она вечером доктору Литваку. – Ты понимаешь, в чем убедил эту девочку?
– Я просто рассказал ей о том, чем мы здесь занимаемся. Остальное она решила сама. К тому же разве не ради таких, как она, существует этот проект?
– «Амок» находится в стадии разработки, Оз. Он слишком молод.
– Скажи об этом Третьему. Для него и его братьев это реальность.
– Третий не человек.
– Разве?
– Не такой человек, как мы.
– Ты говорила, что за ними будущее. Я думал, ты веришь в это.
– Верю, но…
– Когда-то нужно делать первые шаги.
– К черту тебя и твои первые шаги.
– Почему? Мне казалось, ты решила проблемы прежних неудач.
– Я не стану ставить опыты на Джейн!
– Что в ней особенного?
– Не хочу смотреть, как она сходит с ума.
– Провалов было не так много.
– Но были!
– И сколько ты еще сможешь оттягивать начало проекта? Год? Два?
– Проект работает в подпространстве.
– Это лишь половина проекта. Ты знаешь, зачем все это было устроено. Знаешь, кто стоит за этим.
– Мы не готовы, Оз. «Амок-16» может снова дать сбой, если выпустить его из подпространства. Здесь все не так, как в реальности. Понимаешь?
– Так пусть Джейн остается здесь.
– Как в тюрьме? Извини, Оз, но твои подпространства далеки от реальности.
– Поговори об этом с Джейн.
– Нет.
– Здесь у нее может быть жизнь. А что у нее будет там, за пределами подпространства? Еще один Билли, который на этот раз добавит ее скальп в свою коллекцию?
– Я могу дать ей денег.
– Ей не нужны деньги, Талья. Ей нужна жизнь. Ее жизнь, где она может сама делать выбор… И сейчас она хочет остаться. Здесь. В проекте «Амок-16».
5
Операция была назначена на вечер среды. Джейн улыбалась. Талья Йоффе снова и снова заглядывала ей в глаза, но не видела сомнений. Сомнений до операции. После им просто не было место. Как не было и прежней Джейн – лишь слабая тень. Да и не Джейн уже. Нет. Двадцатая – так ее звали теперь. Шрам на правом виске, оставшийся от операции, затянулся раньше, чем шрамы от встречи с Билли.
На второй месяц новой жизни Джейн доктор Талья Йоффе показала ей десяток личных дел людей, участвовавших в проекте «Амок-12» прежде. Конечно, это было четыре поколения имплантатов назад. Тогда «Амок-16» был лишь мечтой, но… Из пятидесяти семи подопытных в живых осталась лишь половина, да и те были навечно заперты в сумасшедших домах. Двадцатая, Джейн, просмотрела лишь одно дело и потеряла интерес ко всем другим.
Девушку на фотографии звали Руфь Лейбович – еще молодая и совершенно здоровая. Она была добровольцем. Согласно договору, государство обязалось пожизненно заботиться о ее семье: матери, отце и маленьком брате Дэйвиде, которому обещали оплатить любое образование, в любом учреждении мира. Договор вступал в силу с момента подписания, вне зависимости от того, будет эксперимент иметь негативные последствия для здоровья Руфи или нет.
– Мы так и не смогли разобраться в том, что случилось, – сказала доктор Талья Йоффе. – Все было нормально, пока эти люди жили здесь, в подпространстве, но стоило им покинуть это место… Не думай, что это случилось сразу. Нет. Безумие разъедало их медленно. День за днем. Неделя за неделей. Вначале мы думали, что это просто стресс. Они привыкли к подпространству, привыкли к эксперименту, чувству собственной важности. Но потом… Девушка, личное дело которой ты сейчас держишь в руках, Руфь Лейбович, – она была последней. Мы знали – что-то пошло не так, пытались вернуть всех назад в подпространство. Но было уже поздно. После доктор Оз Литвак выдвинул теорию, что обесцвеченное, обедненное деталями подпространство имеет прямую связь с восприятием испытуемых. Повторные исследования людей из проекта «Амок-4» подтвердили его догадку. Модифицированный мозг отказывается воспринимать реальность, но в подпространстве чувствует себя достаточно комфортно. Мы пытались снять блокировки с отвечающих за удовольствия участков мозга, но замечалось лишь замедление болезни. Конечно, за последние годы многое изменилось. Проект «Амок» был начат еще до того, как я или доктор Литвак вообще появились на свет, но… Но я не хочу, чтобы ты рисковала, Джейн. Не хочу, чтобы испытывала судьбу, покидая подпространство.
– Не буду, – пообещала Двадцатая. Пообещала девушка, которая когда-то давно была Джейн.
Она не нарушала данное обещание почти пять лет, пока кое-кто не отыскал дверь в реальность. Мальчик был рожден в подпространстве. Его органы чувств работали не так, как у обычных людей. Сомнений не было – он не сможет вернуться. И ни отец, ни мать, тоже рожденные в рамках проекта, не смогут спасти его. Только Джейн. Только Двадцатая. Вот почему она покинула подпространство. Ее вело не любопытство, нет. Всего лишь забота. Обследование, которое позднее провела доктор Йоффе, узнав о выходке Джейн, не выявило отклонений.
– Больше так не делай, – по-матерински заботливо сказала доктор Йоффе.
– Буду делать, если от этого снова будет зависеть жизнь ребенка, – честно сказала Джейн. Нет. Не Джейн – Двадцатая.
Спустя два года у Двадцатой и Седьмого появился ребенок. Девочка. О беременности Джейн доктор Йоффе узнала, лишь когда скрывать это стало невозможно. До этого Джейн просто молчала. Казалось, что-то изменилось в ней, пока она носила в себе ребенка. Словно что-то проснулось. Какой-то далекий отголосок прошлого. Двадцатая стала другой. Ее звала реальность за пределами подпространства. Снова и снова она покидала подпространство, отправляясь через найденные двери в большой мир.
Отель «Омега». Двадцатой нравились его коридоры, запахи. Нравилась яркость его цветов. Нравился его свет. И ей нравилось вспоминать, что когда-то она сама была частью этой жизни. Страх и кошмары, связанные с Билли, стерлись, изменились. Она повзрослела и больше не была глупой и наивной. Теперь у нее была своя тайна, свои истории и своя темная комната, где хранятся ее трофеи.
Мысли об этом волновали, возбуждали. Двадцатая не знала, почему решила привести в свой мир Чарльза Маривина – одного из жильцов отеля «Омега». Не знала, почему убедила сестру Седьмого, отца своего ребенка, что ей нужен настоящий мужчина из реальности. Но Маривин запаниковал, покалечился. Нет, Двадцатая не вспоминала, что когда-то так же запаниковала, когда Билли привел ее в комнату своих трофеев, – ей было плевать. Для нее это была просто игра, просто прихоть. Лишь когда она узнала, что Маривин выжил после падения, это что-то всколыхнуло в ней – волны прошлого, накатившие на берег, где Джейн строила свои песчаные замки. Маривин кричал, стонал, бредил во сне.
– Придется ампутировать ему ноги, – сказала доктор Йоффе.
Двадцатая кивнула. Она оставалась в комнате, пока доктор проводила операцию. Боль Маривина трезвила, прогоняла призрак Джейн, призрак прошлого.
– Оставьте меня, я хочу умереть, – сказал Маривин, когда понял, что стал калекой. Душевные и физические страдания слились воедино.
– Вас вернут в отель, – сказала Двадцатая.
– Зачем? Как я буду теперь жить? – И он начал срывать с культей повязки и швы.
Двадцатая не двигалась, просто стояла и смотрела, как он причиняет себе боль, страдает и находит успокоение в муках. И так до тех пор, пока боль не стала невыносимой. Потом он отключился.
– Этот толстяк кажется хорошим претендентом, чтобы проверить на нем новый имплантат, – сказал Оз Литвак доктору Талье Йоффе.
Она не спорила. Сколько подпространств, подобных этому, построил уже доктор Литвак? Десятки? Сотни? Скольких людей, подобных Джейн и Руфи Лейбович, она задействовала в проекте? Тысячи? Десятки тысяч? Нет. Если сомнения и были, то все они остались в прошлом.
Крики Чарльза Маривина стихли. Талья Йоффе поместила в его голову имплантат «Амок-16» и блокировала часть мозга, чтобы он перестал чувствовать боль. За все это время Двадцатая не произнесла ни слова. Джейн в ее сознании, казалось, снова заснула. Заснула до тех пор, пока в подпространстве не появился законник по имени Хорас Клейн. Он показался таким живым, таким ярким и искрящимся, что ей захотелось оставить его в подпространстве. Пусть не рядом с собой, но разве здесь было мало других женщин?! Но Клейн ушел, оставил ее. «Почему же не ушла она, когда восстановилась после встречи с Билли?» – этот вопрос все чаще и чаще мучал Джейн. Или Двадцатую? Она уже не знала, кого в ней больше.
Дождаться ночи, покинуть подпространство, бродить по тихим коридорам отеля «Омега». Таким настоящим, таким ярким, сочным, живым.
Как-то раз Джейн отважилась на то, чтобы выйти из отеля на ночные улицы. Город был ей незнаком, но саму жизнь было невозможно забыть. Все эти запахи, звуки. Джейн хотела убежать. Просто уйти и никогда не оборачиваться. Она затеряется в этом мире. Потому что это ее мир. Она знает его, любит его. Она жила в нем, и он все еще живет в ней.
В тот день Джейн не сбежала лишь потому, что вспомнила о своей беременности. Ребенок, которого она родит, будет не таким, как она. Для него родиной станет подпространство, а весь этот свет… Он будет чужд ему. Джейн простояла на улице до утра, а когда начался рассвет, вернулась в подпространство.
Никто не знал, где она была и что планировала, да никому и не было до этого дела. Новое поколение, «дети Амока», как называл их доктор Литвак, редко интересовались судьбами других. Даже отцу ребенка Джейн не было дела до того, где она находилась. Он не думал об этом. Как не думал никто о ногах Чарльза Маривина, которые пришлось ампутировать. Культи просто лежали в углу, и никто не обращал на них внимания. Такой же Джейн ощущала и себя – отрезанная, выброшенная конечность, обреченная гнить, пока не превратится в прах. Но если сбежать из подпространства в реальность, то такая же судьба ждет ее ребенка. Поэтому Джейн осталась, снова став Двадцатой.
6
Дэйвид Лейбович. Мир менялся. И дело было не в росте, не в новых территориях, которые обеспечивало подпространство. Нет. Перемены лежали глубже. Дэйвид понял это еще ребенком, когда смотрел в глаза своей сестры – Руфи Лейбович, отправленной обществом в сумасшедший дом. Она не была первой в этой длинной процессии безумия и не была последней. Одна из многих.
Родители часто говорили ему, что она родилась здоровым ребенком, желая убедить его, что с ним подобного не случится. Но Дэйвид не верил. Дэйвид ребенок. Для него это было просто семейное проклятие. Иногда он просыпался в холодном поту, увидев очередной кошмар о том, что стал таким же, как сестра. Лишь многим позже Дэйвид узнал, что сестра участвовала в экспериментальной программе «Амок-12». Узнал после того, как получил оплаченное государством образование. Узнал от умирающей матери, поведавшей ему эту тайну в бреду обезболивающих препаратов. Никто не мог подтвердить ее слов. Никто не мог опровергнуть их.
«Если бы только отец был жив!» – думал Дэйвид, проводя перед компьютером десятки часов, ища в сети ответы. Детские страхи стать таким, как сестра, превратились во взрослую одержимость доказать, что сестра стала жертвой незаконного эксперимента. Способствовали этому и оставшиеся со времен учебы на факультете журналистики связи. Никто не спрашивал Дэйвида о сестре – люди считали, что он гонится за сенсацией. В какой-то момент Дэйвид тоже начал так думать. Сенсация – вот все, что ему нужно.
Чтобы узнать правду о сестре, ему потребовалось два месяца. Но этого показалось ему мало. Было что-то еще. Что-то из детства. Дэйвид не мог остановиться, не мог перестать искать. Но не мог и объяснить конкретно, что ищет.
– Сейчас ты начинаешь напоминать мне свою сестру, – сказала Тори Паркер, девушка, с которой они встречались еще со времен учебы в университете.
Дэйвид промолчал. Если бы сестра была жива, то он бы набрался смелости и встретился, но Руфь давно покинула этот мир. Остались лишь воспоминания. Остались лишь рассказы. Дэйвид достал историю болезни Руфи. Пытался встретиться с руководителями проекта «Амок-12», но все они либо умерли, либо исчезли. Проект числился закрытым и точка. Да и не было ничего особенного в этом проекте – так, по крайней мере, говорили бумаги, которые достал Дэйвид. Всего лишь ряд тестов на восприятие, но за пару безобидных тестов не оплачивают обучение брата и не берут на пожизненное содержание семью. Нет. Что-то здесь было не так. Тем более что проект «Амок», реализованный в правоохранительных органах, датировался более ранними сроками, чем проект, в котором участвовала Руфь. Найти заключение патологоанатома, проводившего вскрытие сестры, Дэйвиду не удалось, поэтому оставалось лишь одно – отправиться на кладбище и попытаться найти следы имплантата в голове Руфи.
Пробираясь ночью между могил с лопатой и фонариком, Дэйвид думал, что если его сейчас поймают здесь, то точно отправят в сумасшедший дом – это был единственный страх, который он испытывал. Не мертвецы, не ночь… Сумасшедший дом. Дэйвид поставил фонарь на надгробие и воткнул лопату в мягкую землю. Волнения не было. Дэйвид убеждал себя, что не было. Он старался не торопиться и ни о чем не думать. Смотритель кладбища, которому заплатил Дэйвид, сказал, что не станет делать обход до утра. Так что впереди целая ночь.