Самый общительный — Володя, решает на камеру рассказать все, что думает об этой войне. Он бежит к украинскому флагу, примотанному к какой-то коряге, нежно берет его в руки и произносит:
— Я здесь стою не за Америку или Европу, и я не против России. Мне очень стыдно за то, что я не могу закрепить флаг моей страны на нормальном флагштоке и растянуть его на все небо, чтобы те, кто нас бомбит, видели, что моя страна будет независимой. — Юный Володя замолкает, глядя куда-то в сторону.
Из-за моей спины выбегает командир. Орет, чтоб замолчал. Спустя несколько секунд понимаю: командир недоволен тем, что кто-то устроил съемку на блокпосту.
— Мы когда увидели, что камера на нас направлена, собирались стрелять. Но вам повезло, — грозно говорит командир.
Камеру выключили, офицер смягчился. Повздыхал, махнул рукой и даже спросил — чем нам можно помочь.
Едем по украинской территории. После общения с Володей и с его командиром в душе что-то происходит. Что? Володе, должно быть, влетит. Нет, не то... Ловлю себя на том, что здесь не страшно. Вдруг понимаю, в каком напряжении находилась все то время, проведенное в армии боевиков ДНР. В Святогорске, Изюме и даже в только что освобожденном Славянске легче дышать. Исчезло чувство, будто в любой момент могут арестовать, отправить в подвал, убить. В часы, проведенные на украинской стороне, я чувствовала себя в безопасности. И мир стал немного иным: другое солнце, другие ласточки над вечерним городом.
Но предстоит путь назад — в Донецк. В тот город, куда на днях вошла «армия» «министра обороны» ДНР Игоря Стрелкова.
Темная сторона
Дорога в Донецк. Такое ощущение, что асфальт расчерчен красками флагов: сперва желто-голубыми, затем черно-сине-красными полосками. Иногда полосы белые. От Изюма до Краматорска тянется украинская лента, а от Краматорска до Дружковки — нейтральная полоса. Населенные пункты в этой зоне покинуты «армией» ДНР, но украинских военных там практически нет. Хотя случаются перестрелки. И вот очередной кордон — горловский блокпост.
Граница ДНР. В висках вновь стучит тревога. Вжимаюсь в кресло. К нам подходит пацанчик в спортивных штанах. На шее автомат. Говорит, что тоже журналист — «стрингер телеканала Вести 24» и, по совместительству, «ополченец». Громко сообщает, что наша группа — не угодные «Новороссии» журналисты. К нашей машине тут же подходит мужик в камуфляже и, снимая с плеча автомат, с совершенно серьезным лицом спрашивает:
— Расстрелять?
Парень трясется от смеха и объясняет автоматчику, что это была шутка.
Мне опять не смешно, я вижу, как такие же автоматчики вытряхивают из соседней машины молодого парня. Им показалось, что он что-то не так сказал. Поэтому стараюсь не подавать признаков жизни, вжимаюсь в кресло, молчу. В горле ком. К счастью, шутники нас пропускают.
Приехали. В Донецке мгла, в Донецке Гиркин (он же — Стрелков). Идет дождь, город как будто обернули серой клеенкой, через которую не могут пробиться лучи света. В этом неприютном царстве предстоит найти ночлег. Гостиница, в которой я останавливалась еще несколько дней назад, закрыта. Она находится слишком близко к зданию СБУ, где нынче обустроился Игорь Стрелков, и теперь там дислоцируются боевики «армии»
ДНР, прибывшие из Славянска. Оказывается, этот отель вчера шерстили вооруженные люди — проверяли постояльцев с украинскими паспортами. Соседнюю гостиницу уже тоже заселили «ополченцы».
Шепот города
Иду по центру под дождем. Возле СБУ собрались женщины. Одна из них держит в руках увесистую сумку, из которой торчит пара сапог и свитер. Ее сына задержали бойцы ДНР за то, что он шел по улице без документов, и отправили на «исправительные работы» — рыть окопы на окраине Донецка.
— Я-то не против, чтобы он это делал, но он же в одной майке был, а сейчас холодно! — жалуется женщина, узнав, что перед ней журналист. — Это же бессовестно, просто с улицы людей забирать. Сделали бы хоть какое-то объявление, что ли...
Чем я могу помочь? Пытаюсь отыскать знакомое кафе. Закрыто. Следующее тоже закрыто. Наконец удается отыскать работающее заведение. Складываю зонт, заказываю капучино и бутылку облепихового сока. Сок прячу в сумочку, а кофе пью маленькими глотками — греюсь и слушаю шепот города. За соседним столиком всхлипывает девушка. Тихо говорит кому-то по телефону:
— Представляешь, его забрали ополченцы. Просто пришли и все... Почему это с нами происходит?
— Когда только приехали ребята из Славянска, они прямо так — с оружием, в форме — пошли в главный торговый центр, — бубнит мужик слева. — На следующий день торговый центр закрылся. Город вымирает. Еще две недели назад донецкая толпа гудела иначе. Об «ополченцах» часто рассказывали с восторженным придыханием. А теперь само слово «ополченцы» произносят как будто с брезгливостью. И еще — со страхом. Куда ж без него. Дончане понимают, что с приходом Стрелкова их город потерял свободу, и в любой момент здесь может начаться то же, что в Славянске. Никто толком не понимает, за что воюет «армия» ДНР.
Капучино согревает. Я вспоминаю Пограничника, вспоминаю гвардейца Володю. И вдруг осознаю совершенно отчетливо, почему «ополченцы» неминуемо потерпят поражение. Потому что мечты Пограничника — это мечты о войне и нескончаемой исторической реконструкции. А мечты голубоглазого Володи с блокпоста под Славянском — это мечты о мире и новой жизни.
— Будет, как в Славянске, — шепчет голос слева.
— Повторить? — спрашивает официант, забирая пустую чашку.
Вздрагиваю. Слишком уж символичен вопрос.
— Ни в коем случае, — отвечаю.
Не надо повторять. Если можно. Я не хочу, чтобы этот официант, мужик слева или крашеная блондинка за дальним столиком пережили то, что пережили жители Славянска. И в который раз понимаю, что ничем этим людям помочь не могу.
Екатерина Сергацкова, «Фокус»
июль 2014
Катастрофический рубеж
17 июля произошло крушение «боинга» авиакомпании Malaysia Airlines, выполнявшего плановый рейс МН17 из Амстердама в Куала-Лумпур, на востоке Донецкой области Украины в районе села Грабово и Тореза. Погибли 298 человек, находившихся на борту. Основная версия состоит в том, что самолет случайно подбили боевики ДНР из установки «Бук».
Пропасть во ржи. Репортаж с места падения самолета
Как проходит расследование авиакатастрофы на территории Донецкой области, где идет войнаСело Грабово Донецкой области выглядит, как открытка: красивые ровные поля, усеянные крепким подсолнухом и золотистой пшеницей, а в легкой дымке на горизонте, за полями — мощные по своей выразительности графитные терриконы. Не верится, что в этих краях уже третий месяц идет война. Не верится, что эти подсолнухи и пшеница стали первыми свидетелями гибели двухсот девяноста восьми человек, мирно летевших по своим делам в Малайзию.
На месте крушения, где упала носовая часть самолета и большинство тел пассажиров, дорогу к палаткам МЧС перекрывает автобус, в котором караулят вооруженные люди в форме с нашивкой «V» из георгиевской ленты. Это знак принадлежности к «армии» «министра обороны» «Донецкой народной республики» Игоря Стрелкова. Перед автобусом выстроилась вереница автомобилей прессы: снять произошедшее приехали журналисты со всего мира.
За автобус вооруженные люди журналистов не пускают: там, по их словам, ведутся следственные мероприятия. На самом же деле я вижу, как обычные люди без специальной формы и опознавательных знаков выносят с поля черные полиэтиленовые мешки с останками пассажиров «боинга». Большинство из них не являются ни сотрудниками милиции, ни специалистами МЧС.
За час до того, как я приехала на место крушения самолета, «премьер-министр» ДНР Александр Бородай провел брифинг, на котором буквально кричал о том, что представители «республики» не убирают с поля тела, вещи и обломки самолета, чтобы дождаться приезда международной комиссии по расследованию катастрофы.
— Вы понимаете, тела лежат на жаре уже третий день, а Киев медлит! — повторил с десяток раз Бородай.
Я пытаюсь понять, кто те люди, что ходят по полю с черными мешками. Один из моих собеседников, парень с автоматом, сел в позе лотоса посреди дороги и устало закурил сигарету.
— Это волонтеры, — нехотя отвечает он. — Убирают тела и обломки.
— Как так? — недоумеваю я. — Бородай же сказал, что никто ничего здесь трогать не будет до приезда комиссии...
— Откуда мне знать, вы же сами все видите. Сказали вам, это волонтеры, — нервно говорит автоматчик, привстает и окрикивает соратников: — Слушайте, я устал, объясните кто-нибудь, а?!
Худосочный мальчик с черной сеткой на лице подходит ко мне и принимается вкрадчиво объяснять то, что я уже услышала:
Худосочный мальчик с черной сеткой на лице подходит ко мне и принимается вкрадчиво объяснять то, что я уже услышала:
— Это МЧС, криминалисты...
— Но ведь ваш премьер-министр сказал, что место происшествия остается нетронутым, — снова пытаюсь добиться ответа я. Мальчик пожимает плечами.
Наш разговор прерывает начальник караула — крепкий бородатый мужчина в форме и с лентой патронов. Ему явно надоело внимание прессы.
— Граждане, отойдите за автобус, не делайте меня угрюмым, — с улыбкой-оскалом произносит он и многозначительно добавляет: — Иначе узнаете, почему меня называют Угрюмым.
Журналисты по привычке не спешат расходиться, надеясь все-таки пройти дальше. Я отхожу, поскольку уже по собственному опыту знаю, что если человек начнет стрелять в воздух, рикошетом может кого-то задеть.
Вдруг Угрюмый снимает с плеча автомат и поднимает его вверх.
— Отходите, иначе я заговорю языком «калашникова»! — вскрикивает он. Журналисты трусцой отбегают назад.
Коллега шепотом сообщает мне, что если бы здесь были представители ОБСЕ — а они уехали минут за двадцать до нас, — ДНРовцы такого себе бы не позволили. Позднее руководство ОБСЕ заявило, что специалистам не дали осмотреть всю территорию крушения, а открыли лишь небольшой участок, на который пришлось больше всего обломков и тел.
Неподалеку от этого места располагается поле с пшеницей. По нему двигается группа людей в оранжевых касках с фонарями, у каждого в руке — коряга с повязанным на ней куском красной ткани. Это местные шахтеры. На краю поля они останавливаются и сбрасывают в кучу найденные вещи: черный покореженный чемодан, кроссовок, куртку...
— Мы ищем тела, вещи, обломки самолета, — объясняет начальник бригады, шахтер Рома.
— А кто вас об этом просил? — спрашиваю я.
— Начальство наше, — говорит Рома. — Сказали найденные вещи и тела собрать и передать этим, из ДНР.
Шахтеры выполняют свою работу спокойно, так, будто столкнулись с подобным не в первый раз. На вопрос о том, как они отнеслись к катастрофе, которая произошла на их земле, отвечают без эмоций, даже как-то буднично ровно.
Спустя время эти же шахтеры погружали в грузовик один за одним страшные черные мешки. Точно так же, как и собирали по полю вещи: спокойно, буднично.
В селе Рассыпное несколько тел с «боинга» упало прямо на жилые дома. Одно из них пробило крышу небольшого домика — летней кухни. Хозяин в этот момент находился дома и прибежал на грохот.
Я смотрю на дыру в потолке и с ужасом представляю, как это было. Вот с десятикилометровой высоты прилетел человек, который за пять минут до этого сидел в фиолетовом кресле самолета, который зачем-то вез его в Малайзию...
— Вчера его отсюда забрали, он здесь сутки пролежал, — рассказывает хозяин дома — молодой парень со ссадиной на пол-лица. Он говорит об этом без всякого трагизма и даже улыбается. Видимо, от шока, предполагаю я.
Женщина из дома напротив рассказывает, как в тот страшный день готовила закрутки, а когда услышала гул самолета, испугалась и побежала в погреб. Потом, говорит, как и все в селе, ходила в поле смотреть на тела.
Стальные подсолнухи, золотистая пшеница, графитные терриконы, спокойные шахтеры, любопытные сельчане, нервные боевики «Донецкой народной республики»... Этот странный мир, образовавшийся за последние несколько месяцев в восточной Украине, неожиданно объединился с судьбой двухсот девяноста восьми человек. Среди граждан Голландии, Германии, Франции, Бельгии, Великобритании, Австралии, Канады, Индонезии и Малайзии, что по трагической случайности оказались на том рейсе, вряд ли кто-то знал, что неподалеку от западной границы с Россией есть Донбасс, а на его территории вот уже четвертый месяц идет борьба за целостность Украины, что именно здесь кто-то придумал «Донецкую народную республику» и сотни людей взяли из-за этой «республики» оружие в руки.
Вряд ли кто-то сможет внятно объяснить это близким и родственникам погибших. Но когда-нибудь мы получим ответ. А золотистые украинские поля, принявшие случайных свидетелей войны, будут хранить их последний вздох.
Екатерина Сергацкова, «Сноб» 20 июля 2014
Амбали з цепурами
Хтос' тото колотит'
У двадцятих числах липня на Західній Україні перекривали дороги, збирались у селах і райцентрах — начебто «проти мобілізації». Бунтували передусім дружини й матері.
Наприклад, на Прикарпатті перекривали дороги на Івано-Франківськ у Богородчанському й Калуському районах. У Брошнів-Осаді рознесли медкомісію. У місцевій пресі були повідомлення про спалення мобілізаційних списків у селах і інших районів — скажімо, на території сіл, що належать до Яремчанської міськради.
Звісно, повсюдність протестів породила й конспірологічні теорії.
— Хтос’ тото колотит’, — заявив мені літній селянин із Надвірнянського району.
Те саме думає й голова Надвірнянської райдержадміністрації Михайло Іваночко.
— Але це моя думка, а не офіційна, — кілька разів повторює він. — Складається враження, що певні спецслужби підривають мобілізацію. Суто моя думка така: це робиться, щоб показати світу, що «бандерівці» бояться.
У Надвірнянському районі й самій Надвірній протести були порівняно слабші. Щоб заспокоїти людей, 41-річний Михайло Іва-ночко, а за ним кільканадцять депутатів райради пройшли медичну комісію. Щоб подати приклад. Поки що це їх ні до чого не зобов’язало.
Під усевидющим оком Путіна
Я проїхався й поспілкувався з людьми та представниками місцевої влади в десятку населених пунктів різних районів, де повідомляли про найбільші протести.
Навіть люди, які самі брали в них участь, ставляться до протестів або іронічно, або сором’язливо.
Перша причина — вони трішки помилилися. Прийняли повістки на медкомісію за бойові повістки.
А інша причина — тут же всі патріоти, а їхні протести показали аж по російському телебаченню. Найбільшого розголосу як по українському телебаченню, так і по російському набув протест у Богородчанах. Тут перекривали дорогу й пікетували райраду і райдержадміністрацію. Як пише місцева газета, це був найбільший протест із часів ще Помаранчевої революції.
Заступник голови Богородчанської райради Петро Варшавський спершу заявляв, що не має часу приділити мені увагу, а потім говорив близько години.
— Журналісти так усе розтиражували, — каже він. — А інформація потрапляє куди? Самі знаєте! Сфабриковано було прекрасно.
І в той самий день пішло по російських каналах.
Він ніби ображений, що «розкрутили» саме Богородчанський протест. У сусідній Надвірній теж були.
— Якщо Іваночко вам каже, що в них усе спокійно — це його справа, — каже Варшавський.
Варшавський заперечує і звинувачення, що на медкомісії викликають лише «простих людей». Самому Варшавському вже 61 рік, а от його 27-річний син медкомісію пройшов.
На відміну від голови Надвірнянської РДА, голова Богородчанської РДА не може піти у військкомат: Ярослава Гоголь — жінка.
Амбали з цепурами
Якщо спершу щось і навіювало на конспірологічний лад — то це поширеність архетипу «донецького амбала, який приїхав сюди на курорт, а ми за нього там маємо гинути». Виглядало як «інформаційне вкидання». В усіх випадках місцевий мешканець «випадково підслухав» розмову донецьких.
Питаючи про мотиви протестів, я очікував почути соціальні — мовляв, призивають простих людей, а не владу. Ні, про це ніхто не говорить. Якщо не першим, то обов’язково другим ділом заговорюють про біженців.
— Пошуміли й розійшлися, знаєте, як ото наші люди. Та й то переважно жінки, — іронізують вусаті чоловіки в гірському селі Микуличин поблизу Яремчі. — Але я вам скажу, чому були протести.
І він розповідає про донецького амбала, який приїхав під виглядом біженця у Ворохту на курорт.
— Із цепурою на два пальці, — показує чоловік собі на шиї.
Потім я чув про цих архетипних біженців-амбалів по всіх селах, в які приїжджав, — і від простих людей, і від представників місцевої влади.
Біженець-амбал завжди живе в сусідньому населеному пункті. Якщо це Яремча — він у Делятині. Якщо це Микуличин — він на курорті у Ворохті. Якщо Брошнів-Осада, де розгромили медкомісію, то біженець на курорті в Моршині. Якщо Богородчани — він під Гутою.
Іваночко, голова Надвірнянської РДА: «Звісно, люди обурені: донецькі тут бухають, зачіпаються до наших дівчат».
Варшавський, заступник голови Богородчанської райради: «І є підстави: є запис донецьких чоловіків у кафе в Івано-Франківську. “Єдь сюда, «бандьори» хорошо прінімают”».
Оксана, село Кривець: «І от вони кажуть один одному: диви, які хати здорові — ми будемо тут жити».