До встречи с тобой - Джоджо Мойес 15 стр.


— Так, перейдем к культурному разделу. — Катрина ткнула пальцем в листок. — Вот концерт специально для инвалидов. Кажется, ты говорила, что он образованный? Сядет и унесется на крыльях музыки. Разве музыка не помогает вырваться из собственного тела? Это мне посоветовал Дерек с усами, с работы. Он сказал, на концерте может стать шумно из-за совсем больных людей, которые иногда кричат, но я уверена, что ему все равно понравится.

— Ну, не знаю, Трина… — Я сморщила нос.

— Ты боишься только потому, что я сказала «культурный». Тебе придется всего лишь сидеть рядом с ним. И не хрустеть попкорном. Или, если хочешь чего-нибудь погорячее… — усмехнулась она, — стриптиз-клуб? Можешь отвезти его в Лондон.

— Ходить со своим работодателем по стриптизершам?

— Ну, ты же сказала, что делаешь для него все остальное — моешь, кормишь и так далее. Почему бы тебе не посидеть рядом, пока у него стояк?

— Трина!

— Он наверняка скучает по этому делу. Можешь даже купить ему приватный танец.

Несколько человек из толпы обернулись на нас. Сестра хохотала. Она умела говорить о сексе как о разновидности отдыха. Как будто он ничего не значил.

— На обратной стороне — дальние поездки. Не знаю, что тебе понравится, но как насчет дегустации вина в долине Луары?.. Не так уж далеко для начала.

— А квадриплегик может напиться?

— Не знаю. Спроси у него.

— Итак… — Я нахмурилась, глядя на список. — Мне предстоит вернуться и сказать Трейнорам, что я собираюсь напоить их склонного к самоубийству сына, потратить их деньги на стриптиз и приватные танцы, а затем свозить его на Параолимпийские игры…

Трина выхватила у меня список:

— Непохоже, чтобы ты придумала что-нибудь получше, черт побери!

— Я просто думала… Не знаю. — Я потерла нос. — Если честно, я в растерянности. Мне даже в сад его толком не выманить.

— С таким настроем ничего не добьешься. Ой, смотри! Бегут. Давай улыбаться.

Мы пробились через толпу и принялись кричать. Довольно сложно издавать положенное количество одобрительных возгласов, когда губы едва шевелятся от холода.

Наконец в море напряженных тел я увидела голову Патрика. Его лицо блестело от пота, все сухожилия на шее были натянуты, а черты искажены, словно от муки. Это же лицо волшебно преобразится, когда он пересечет линию финиша, как будто он способен достичь высот, лишь измерив свои личные глубины. Он меня не заметил.

— Вперед, Патрик! — слабо пискнула я.

И он промелькнул мимо, стремясь к линии финиша.

Трина не разговаривала со мной два дня, после того как я не сумела должным образом похвалить ее список запланированных дел. Родители ничего не заметили, они были вне себя от радости, что я решила не бросать работу. Руководство мебельной фабрики назначило серию встреч в конце недели, и папа был уверен, что его сократят. Еще никто не избежал отбраковки после сорока лет.

— Мы очень благодарны тебе за поддержку, милая, — повторяла мама так часто, что мне становилось немного не по себе.

Неделя выдалась забавная. Трина начала собираться на курсы, и мне каждый день приходилось пробираться наверх и рыться в сумках, чтобы проверить, какие мои вещи она захватила с собой. Большая часть моей одежды была в безопасности, но я уже успела выудить фен, поддельные солнечные очки «Прада» и свою любимую косметичку с лимонами. Если я возмущалась, сестра пожимала плечами и с уверенностью в своей правоте говорила: «Ты же ими все равно не пользуешься».

В этом была вся Трина. Она считала, что ей все обязаны. Несмотря на рождение Томаса, она так и не перестала быть младшим ребенком в семье. В ней глубоко укоренилось чувство, будто весь мир вращается вокруг ее персоны. Когда в детстве сестра устраивала истерику из-за того, что хотела что-то мое, мама умоляла «отдать ей это, ради бога», лишь бы в доме воцарился покой. Через двадцать лет ничего толком не изменилось. Нам приходилось сидеть с Томасом, чтобы Трина могла развлекаться, кормить его, чтобы Трина не волновалась, покупать ей дорогие подарки на день рождения и Рождество, «потому что из-за Томаса она во всем себе отказывает». Ничего, обойдется без моей чертовой косметички с лимонами. Я прикрепила на дверь своей комнаты записку: «ЭТО МОИ ВЕЩИ. БРЫСЬ ОТСЮДА». Трина сорвала ее и нажаловалась маме, что я веду себя ужасно по-детски и что в мизинчике Томаса больше зрелости, чем во мне.

Но это навело меня на размышления. Однажды вечером, когда Трина ушла на вечерние курсы, я зашла на кухню, где мама разбирала папины рубашки перед глажкой.

— Мама…

— Да, милая.

— Как по-твоему, я могу перебраться в комнату Трины, когда она уедет?

Мама замерла, прижав к груди наполовину сложенную рубашку.

— Не знаю. Я об этом пока не думала.

— В смысле, если они с Томасом уедут, вполне справедливо поселить меня в спальне приличного размера. Разве не глупо, если она будет пустовать, когда они уедут в колледж?

— Наверное, ты права, — кивнула мама и осторожно положила рубашку в корзину.

— К тому же эта комната должна быть моей, поскольку я старше и так далее. Она досталась ей только из-за Томаса.

Мама сочла мои доводы разумными.

— Да, конечно. Я поговорю об этом с Триной.

Сейчас я понимаю, что лучше было сначала побеседовать с сестрой.

Через три часа она ворвалась в гостиную мрачная, словно туча:

— Уже делишь мое наследство?

Дедушка рывком очнулся в кресле, рефлекторно прижав руку к груди.

— Ты о чем? — Я оторвала взгляд от экрана телевизора.

— А где мы с Томасом будем жить на выходных? Мы не поместимся в каморке вдвоем. Там даже вторую кровать не поставить.

— Вот именно. А я торчу в ней пять лет. — Я сознавала, что никогда еще не была так права, и потому вспылила больше, чем предполагала.

— Ты не можешь занять мою комнату. Это нечестно.

— Ты даже не будешь в ней жить!

— Но она мне нужна! Мы с Томасом просто не сможем поместиться в каморке. Папа, скажи ей!

Папа уткнулся подбородком в воротник и скрестил руки на груди. Он терпеть не мог, когда мы ссорились, и старался спихнуть все на маму.

— Потише, девочки, — сказал он.

Дедушка покачал головой, как будто не мог нас понять. В последнее время дедушка часто качал головой.

— Я тебе не верю. Неудивительно, что ты так старалась выпихнуть меня из дома.

— Что? Ты умоляла меня не бросать работу, чтобы помогать тебе деньгами, — и это часть моего злодейского плана?

— Ты такая двуличная!

— Катрина, успокойся. — Мама появилась в дверях, с ее резиновых перчаток на ковер гостиной капала мыльная пена. — Давайте все обсудим спокойно. Я не хочу, чтобы вы растревожили дедушку.

— На самом деле она хочет, чтобы я уехала. — Лицо Катрины пошло пятнами, как в детстве, когда ей не удавалось получить желаемое. — Вот в чем дело. Ей не терпится, чтобы я уехала: она завидует тому, что я не пускаю свою жизнь на самотек. И теперь она просто хочет усложнить мне возвращение домой.

— Да ты вообще, может, не станешь приезжать домой на выходные! — обиженно завопила я. — Мне нужна нормальная комната, а не чулан, а ты все время жила в лучшей комнате только потому, что у тебя хватило дурости залететь.

— Луиза! — воскликнула мама.

— А если бы ты не была такой тупой и смогла найти нормальную работу, то давно бы жила в своей собственной квартире. Ты уже достаточно взрослая. В чем дело? Наконец сообразила, что Патрик на тебе не женится?

— Хватит! — взревел в наступившей тишине папа. — С меня довольно! Трина, выйди на кухню. Лy, сядь и заткнись. Мне и так несладко живется, не хватало только ваших кошачьих концертов.

— Можешь больше не рассчитывать на мою помощь со своим дурацким списком. Ты еще пожалеешь! — прошипела Трина, пока мама выволакивала ее за дверь.

— И прекрасно. Мне в любом случае не нужна твоя помощь, приживала. — Я присела, потому что папа швырнул мне в голову программу передач.

Утром в субботу я отправилась в библиотеку. Кажется, я не была в ней со школы — вполне возможно, что из страха, что мне припомнят Джуди Блум, [43]потерянную в седьмом классе, и что липкая официальная рука сожмет мне плечо и потребует 3853 фунта штрафа, когда я буду проходить сквозь викторианские двери, обрамленные колоннами.

Библиотека оказалась совсем иной, чем я помнила. Половину книг, похоже, заменили компакт-диски и DVD, бесконечные полки, набитые аудиокнигами, и даже стойки с поздравительными открытками. И вокруг не было тихо. Из уголка детской книги, где занимался кружок матери и ребенка, доносилось пение и хлопки. Люди читали журналы и вполголоса переговаривались. Отдел, где старики дремали над бесплатными газетами, исчез. Его сменил большой овальный стол, уставленный по периметру компьютерами. Я робко села за один из них, надеясь, что никто не смотрит. Компьютеры, как и книги, — прерогатива моей сестры. К счастью, объявший меня ужас, похоже, не был здесь новостью. Ко мне подошла библиотекарь и протянула карточку и ламинированный лист с инструкциями. Она не стала торчать над душой, а лишь пробормотала, что в случае необходимости я смогу найти ее за стойкой, оставив меня наедине со стулом на шатких колесиках и пустым экраном.

Единственный компьютер, с которым я имела дело за последние годы, принадлежит Патрику. С его помощью он загружает фитнес-планы и заказывает спортивные руководства с Amazon. Если он использует его для чего-то еще, я не хочу об этом знать. Однако я выполнила инструкции библиотекаря, перепроверив каждый свой шаг. Как ни странно, все получилось. Это оказалось не элементарно, но просто.

Через четыре часа у меня уже было начало списка.

И никто не упомянул Джуди Блум. Возможно, потому, что я воспользовалась читательским билетом сестры.

По дороге домой я заскочила в магазин канцтоваров и купила календарь. Не ежемесячный календарь, листы которого переворачиваешь, чтобы увидеть свежую фотографию Джастина Тимберлейка или горных пони. Настенный календарь — такие встречаются в офисах, на них маркером отмечают отпуска сотрудников. Я купила его с бодрящей деловитостью человека, который больше всего на свете любит решать административные задачи.

В своей маленькой комнатке я развернула календарь, аккуратно приколола к тыльной стороне двери и отметила первый день работы у Трейноров, в начале февраля. Затем отсчитала полгода вперед и отметила дату — двенадцатое августа, — до которой осталось меньше четырех месяцев. Я отступила на шаг и какое-то время разглядывала календарь, стараясь переложить на маленький черный кружок часть бремени, которое он означал. И пока я смотрела, до меня начало доходить, во что я ввязалась.

Мне придется заполнить эти маленькие белые квадратики целым морем занятий, способных принести счастье, удовлетворение или радость. Мне придется заполнить их всеми приятными ощущениями, которые я смогу изобрести для мужчины, немощные руки и ноги которого означают, что сам он больше не способен их пробуждать. Впереди чуть меньше четырех месяцев типографских квадратиков, которые необходимо заполнить вылазками, путешествиями, гостями, обедами и концертами. Мне придется отыскать практические способы их осуществить и как следует подготовиться, чтобы все прошло как по маслу.

После чего останется уговорить Уилла.

Я глядела, стиснув ручку, на свой календарь. Этот лоскут ламинированной бумаги внезапно воплотил в себе все бремя ответственности.

У меня осталось сто семнадцать дней, чтобы убедить Уилла Трейнора жить.

11

В иных местах смену сезонов отмечают перелетные птицы или наступление и отступление моря. В нашем маленьком городке вехой служило возвращение туристов. Сперва из поездов и автомобилей текла, сжимая путеводители и членские билеты Национального треста, робкая струйка в ярких дождевиках, затем, по мере того как прогревался воздух и сезон набирал обороты, автобусы, шипя и отплевываясь, извергали американцев, японцев и группы иностранных школьников, которые запруживали главную улицу и осаждали замок.

В зимние месяцы почти все заведения были закрыты. Владельцы магазинов, что побогаче, коротали долгие промозглые месяцы на заграничных дачах, а более стойкие устраивали рождественские вечеринки и извлекали выгоду из местных концертов рождественских гимнов или праздничных ремесленных ярмарок. Но столбик термометра поднимался все выше, парковка у замка заполнялась машинами, в местных пабах все чаще заказывали «Завтрак пахаря», [44]и всего за несколько солнечных воскресных дней мы в очередной раз превратились из сонного ярмарочного городка в традиционную английскую приманку для туристов.

Я поднялась по холму, огибая первых туристов нового сезона, которые прижимали к себе поясные сумки и зачитанные путеводители. Фотоаппараты уже были нацелены на замок, чтобы запечатлеть его весной. Одним я улыбалась, других фотографировала на протянутые мне камеры. Некоторые местные терпеть не могли туристический сезон — пробки, переполненные общественные туалеты, странные заказы в кафе «Булочка с маслом»: «А суши у вас есть? Что, даже роллов нет?» Но только не я. Мне нравилось дышать чужим воздухом и наблюдать вблизи жизни, столь далекие от моей. Нравилось слышать акцент и гадать, откуда прибыл его обладатель, изучать одежду людей, которые никогда не видели каталога «Некст» и не покупали трусы пачками в «Маркс энд Спенсер».

— У вас бодрый вид, — заметил Уилл, когда я бросила сумку в прихожей. Ему удалось произнести это почти как оскорбление.

— Да, ведь сегодня особенный день.

— С чего вдруг?

— Мы едем на прогулку. Покажем Натану скачки.

Уилл и Натан переглянулись. Я едва не засмеялась. Утром, выглянув в окно, я испытала огромное облегчение. При виде солнца я поняла, что все пройдет замечательно.

— Скачки?

— Ага. Скачки без препятствий в… — я вытащила блокнот из кармана, — Лонгфилде. Если отправимся прямо сейчас, успеем к третьему заезду. И я сделала двойную ставку в пять фунтов на Красавчика, так что давайте пошевеливаться.

— Скачки?

— Да. Натан ни разу не был на скачках.

По такому случаю на мне было голубое стеганое короткое платье, шарф с каймой из удил и кожаные жокейские сапоги.

Уилл внимательно изучил меня, дал задний ход и немного развернул кресло, чтобы лучше видеть Натана.

— Это твое заветное желание?

Я грозно посмотрела на Натана.

— Д-да, — растянул он рот в улыбке. — Всю жизнь мечтал. Поехали скорее к лошадкам.

Разумеется, я его предупредила. Позвонила в пятницу и спросила, в какой день могу на него рассчитывать. Трейноры согласились оплатить ему сверхурочные. Сестра Уилла уехала в Австралию, и, полагаю, им хотелось, чтобы меня сопровождал «разумный» человек. Но только в воскресенье я окончательно определилась с планами. Скачки казались идеальным началом — приятный день на свежем воздухе и менее чем в получасе езды.

— А если я скажу, что не хочу ехать?

— Тогда вы должны мне сорок фунтов.

— Сорок фунтов? За что же?

— Мой выигрыш. Двойная ставка в пять фунтов при коэффициенте восемь к одному, — пожала я плечами. — Красавчик — верное дело.

Похоже, я вывела его из равновесия.

Натан хлопнул ладонями о колени.

— Звучит замечательно. И погода отличная, — сказал он. — Собрать обед в дорогу?

— Не-а, — отказалась я. — Там отличный ресторан. Когда моя лошадь придет первой, я вас угощу.

— И часто вы бываете на скачках? — спросил Уилл.

Прежде чем он успел сказать что-либо еще, мы завернули его в куртку, и я выбежала на улицу, чтобы подкатить машину.

* * *

Понимаете, я все распланировала. Мы должны были прибыть на ипподром в чудесный солнечный денек. Мимо мчатся жокеи в трепещущих ярких костюмах на лоснящихся тонконогих породистых скакунах. Играет духовой оркестр или даже два. Трибуны полны ликующих людей, и мы находим местечко, чтобы размахивать выигрышными квитанциями. В Уилле просыпается соревновательный дух, и он не в силах устоять перед соблазном прикинуть шансы и выиграть больше, чем Натан или я. Все продумано. А когда нам надоест смотреть на лошадей, отправимся в ресторан при ипподроме, имеющий прекрасные отзывы, и закатим роскошный обед.

Надо было слушать папу. «Знаешь, что такое победа надежды над опытом? — любил говорить он. — Планирование веселых выходных для всей семьи».

Все началось на парковке. До нее мы добрались без приключений, теперь меня чуть меньше беспокоило, что я могу перевернуть Уилла, если буду ехать быстрее пятнадцати миль в час. В библиотеке я уточнила маршрут и почти всю дорогу щебетала о чудесном синем небе, сельской местности и отсутствии пробок. Очереди перед ипподромом, который, честно говоря, оказался немного скромнее, чем я ожидала, не было, и рядом с парковкой имелся соответствующий знак.

Но никто не предупредил меня, что парковка расположена на траве, и не просто на траве, а на траве, по которой много ездили за сырую зиму. Мы встали на место — это оказалось несложно, поскольку парковка была заполнена только наполовину, — и опустили пандус.

— Слишком мягко, — встревожился Натан. — Он утонет.

Я обернулась на трибуны:

— Но если мы выберемся на ту дорожку, все будет хорошо?

— Кресло весит целую тонну, — возразил он. — А до дорожки сорок футов.

— Да ладно. Наверняка эти кресла рассчитаны на мягкую землю.

Я осторожно спустила кресло Уилла на землю. Колеса погрузились в грязь на несколько дюймов.

Уилл ничего не сказал. Ему явно было не по себе, и он молчал большую часть получасовой поездки. Мы стояли рядом с ним и нажимали на кнопки кресла. Поднялся ветер, и щеки Уилла порозовели.

— Идем, — сказала я. — Докатим кресло вручную. Уверена, что вдвоем мы прекрасно справимся.

Мы наклонили Уилла назад. Я взяла одну ручку, Натан другую, и мы потащили кресло к дорожке. Дело продвигалось медленно, в немалой степени потому, что мне приходилось постоянно останавливаться из-за боли в руках, а на мои чистенькие сапожки налипла грязь. Когда мы наконец добрались до дорожки, одеяло Уилла наполовину соскользнуло и умудрилось попасть под колеса. Один его угол порвался и испачкался.

Назад Дальше