— Почему вы не похоронили этих людей? — спросила Настя.
— Потому что эти люди не мертвы.
Свят вздрогнул. Теперь ему казалось, что он уже давно это знает, еще с того момента, как понял, что серебристый пистолет не убивает, а парализует жертву.
— Что это такое? — спросил Свят.
— А вы не догадываетесь? Люди и животные, все взяты семьями…
— Каждой твари — по паре! Это — ковчег.
— Совершенно верно. Наш предок устроил кунсткамеру под землей. Это и навело нас на мысль. Что такое всемирный потоп и каков был его масштаб? Какая сила уничтожила Содом и Гоморру? Чем был Тунгусский метеорит и возможно ли повторение всех этих событий? Когда в конце пятидесятых над миром нависла ядерная угроза, мы и стали собирать здесь ковчег. И люди, и животные находятся в состоянии «медленной жизни», как мы это называем. Один удар сердца примерно в час.
Свят автоматически прикинул в уме, стараясь подавить эмоции, углубившись в этот нехитрый расчет: нормальный пульс человека — шестьдесят ударов в минуту, это значит, что минута «медленной жизни» эквивалентна шестидесяти часам жизни нормальной. Триста шестьдесят пять разделить на два с половиной, это будет…
— Сто сорок шесть минут, — перебил Олег ход его мыслей, видимо, прочитав их. — Это и есть их год. Множим на сорок пять и получаем приблизительно сто десять часов. То есть, где-то пять суток их жизни за полвека нашей. За тысячелетие будет месяца три.
— Они что же — будут стоять здесь тысячу лет?
— Или более, — сказал Олег, и лицо его вдруг стало суровым. — Сколько потребуется. В этом и есть суть их миссии. Когда и если человечество погибнет, они станут родоначальниками новой цивилизации.
— А если человечество никогда не погибнет? — спросила Настя, но Олег не удостоил ее ответом, вероятно, посчитав эту мысль абсурдной. Неожиданно начал новую тему:
— Как я уже говорил тебе, когда ты лежала якобы в реанимационной палате, существует нечто, посещающее Землю. Оно похищает людей и животных. Есть несколько версий. Самые страшные две: это готовится большая война, захват планеты в целом, или…
Олег замолчал, колеблясь.
— Или? — не выдержала Настя. — Что может быть страшнее?
— Или они просто питаются здесь. Животных никто не считал с такой экзотической точки зрения. Но людей в мире ежегодно пропадает порядка пяти тысяч. Это тринадцать-четырнадцать человек в день, между прочим. Вполне достаточно, чтобы накормить экипаж какого-нибудь крупного звездолета, застрявшего на нашей орбите где-то в конце сороковых. Мы же, на данной базе, держим в состоянии, можно сказать, сна всего сто семьдесят восемь человек.
— У меня есть предложение, — сказал Свят решительно, чувствуя себя героем какого-то американского кино, где обычно говорили подобные фразы. — Вы разбудите этих людей так скоро, как это возможно технически, и доставите всех их, вместе с нами, наверх.
— В вашем волшебном лифте, — добавила Настя.
Олег покачал головой:
— Нет.
— Или только наших родителей, — сказала Настя как можно ласковее, а Свят сунул руку за пазуху.
— Даже и не думайте об этом, — сказал Олег, будто тоже из кино. — Неужели вы не понимаете, что не сможете не только выстрелить, ни и просто достать пистолет?
Свят действительно понял, что рука его будто бы не может дотянуться до кобуры, словно барахлит мышь, и курсор застыл на месте. Краем глаза он заметил, что альбинос пристально смотрит на него. Ясно, что именно он производил это воздействие.
— Нас все же наденут на штыри, — проговорила Настя.
— Какие штыри? Кто наденет? — неподдельно изумился Олег.
Свят подумал было, что их просто-напросто отпустят: ведь не собираются же им предложить пожизненное заключение в шахте? Пусть даже в самых комфортных условиях, с воображаемыми деликатесами и роскошной обстановкой в подземных покоях, но провести остаток жизни в неволе? Впрочем, — вдруг подумал он, — если рядом будет Настя и они будут жить долго и счастливо, благодаря этой самодеятельной медицине, и умрут в один день… Через секунду он понял, что Олег имел в виду другое. Присмотревшись внимательно к крайнему человеку, стоящему в этой долине глубокого сна, он заметил, что его тело вовсе не взаимодействует со «штырем», а просто прижато к его скосу в районе солнечного сплетения. То же самое, конечно, было и с животными, которых они видели раньше, только шерсть мешала заметить это, и казалось, будто их тела надеты на штыри.
— Совершенно верно! — ответил на его мысли Олег. — Штырь, как вы его называете, вводит живой организм в состояние медсна и поддерживает его.
— И выводит? — спросила Настя.
— И выводит, разумеется, — сказал Олег, насупившись.
— Тогда…
— Нет, — оборвал он.
Тут Насте показалась, что и она прочитала мысли этого человека: Илью они могут и отпустить, предварительно обработав его память, а вот ее и Свята — не отпустят и за что. Ведь у них миссия, черт побери!
Будут держать здесь до тех пор, пока они не согласятся, — подумал Свят. — А насильно почему-то не могут…
Олег посмотрел на него, улыбнулся:
— С животными все очень просто, у них нет развитого сознания. Они готовы остаться навсегда там, где их кормят. А вот от человека требуется, чтобы он сделал сознательный выбор. Разум — это весьма тонкая субстанция. С вашими родителями было чрезвычайно тяжело работать. Мы дали им кровную клятву, что приведем сюда их детей. И они ждут вас. Поймите. Они вас ждут.
— Покажите их нам, — попросила Настя.
— Это само собой, — пробурчал Олег и двинулся вглубь коридора.
Все остальные пошли за ним.
— Мы брали людей семьями еще и потому, — продолжал Олег, будто читая лекцию, — что в том будущем, когда они снова начнут жить, им самим было бы лучше, если рядом родные люди.
— А моя тетя из Курска? Сестра моей матери…
— Да тут она, родимая! — воскликнул Олег.
— Значит, ее похитили в Курске, на другой день, как я сбежал? Очень приятно встретиться с родителями, которые теперь значительно младше нас, — проговорил Свят с иронией.
— Мы вас немножко подмолодили, между прочим, — ответил на это Олег. — Ну, не до степени детей, конечно… И главное… — он нагнулся к Насте и быстро прошептал ей на ухо несколько слов.
Глаза ее округлились:
— Правда? Разве это возможно?
— Идея ковчега подразумевает потомство.
Если уж и из мертвых вас воскресили…
— Так что же вы шепотом-то? — весело воскликнула Настя. — Да об этом на весь мир кричать надо! — Она повысила голос и в три громких выдоха произнесла:
— Я! Стану! Матерью!
И в тот же миг застыла, остановившись с ногой на весу. Прямо перед нею стояли ее родители — рядом, будто флаги несли на первомайской демонстрации.
Лицо мамки было спокойным и живым. Казалось, она собиралась улыбнуться, когда ее настиг искусственный сон.
Вот же она, мечта всей ее жизни! Какие-то странные, непостижимые силы в состоянии осуществить ее. Встретить живых родителей, пусть не сейчас, а через много лет, пусть через сотни и тысячи лет, но для нее ведь они пролетят как один миг, и это значит, что она встретит их уже совсем скоро. Она вспомнила свою попытку уверовать, Софийский собор, где ее крестили, толпы молодых людей с крестными знамениями в церквах…
— Я согласна… — тихо проговорила Настя.
Свят удивленно вскинул на нее глаза, она почувствовала это, хотя и не смотрела в его сторону.
— Ну, надо же! — послышался сзади возмущенный голос Ильи. — А мы? Мы разве согласны? Свят, скажите же что-нибудь!
Свят молчал.
— Я согласна, — продолжала Настя уже твердо и громко, — но только в том случае, если вы отпустите моих друзей.
Олег помолчал, посмотрел на Илью, перевел взгляд на Свята. Возразил:
— Только одного.
— Это еще почему? Я настаиваю, чтобы вы… — начала было Настя, но старик перебил ее:
— Потому что другой сам захочет остаться.
* * *Он был прав, тонкий психолог, мудрый старец, лет эдак девяносто три-четыре ему, предводитель дворянства, отец пещерной демократии…
Свят представить себя не мог без этой женщины. Но очнуться вместе со своими родителями и посмотреть им в глаза после всей жизни… Как в каких-то старых стихах: «Разве мама любила такого?» Свят их только что видел тридцатилетних, с шестидесятыми годами в голове. С косами-стержнями у груди. Это какой-то абсурдный ужас — общаться с ними живыми. Он просто хотел найти могилу. Поклониться праху, больше ничего. Но придется и это вынести, но главное — не расставаться с Настей, и еще — уйти навсегда из этого мира, где Тефаль думает о вас, где ты лучше и ты этого достоин.
— А я хочу вернуться к своей сестре, — твердо проговорил Илья.
— Да ради Бога! — бодро воскликнул Олег. — Только есть одно небольшое обстоятельство. Мы должны сделать вам некую… э-э-э… Прививку.
— Да ради Бога! — бодро воскликнул Олег. — Только есть одно небольшое обстоятельство. Мы должны сделать вам некую… э-э-э… Прививку.
— Нет! — воскликнула Настя. — Они сделают с тобой то же что и с дядей Бобой.
— А что сделали с дядей Бобой? — спросил Илья.
— Да ничего, это я так… Забудь, — проговорила Настя и отвернулась.
Какое ей дело до этого человека — Человека-месяца младшего? Пусть ему вынесут мозги.
Настя ошибалась. Она не знала, что на самом деле происходило в голове у дяди Бобы и многих других, у кого «вынесли мозги». Когда Илья оказался на полу пещеры, он и вправду ничего не помнил, что было связано в его жизни с шахтой. Он вышел на склон Верблюда, увидел крепкие боровики и стал их собирать. Под руку попался пластиковый кулек, брошенный кем-то среди прочего мусора от пикника. Странно: раз он пошел за грибами, то почему не взял корзинку? И как он оказался в этой пещере, той самой, куда они часто залезали в детстве, играя в казаков-разбойников? Допустим, залез, потерял сознание, что с ним порой случалось, там и оставил корзинку… Ну, купит новую, не стоит уже возвращаться. Он удивит сестру хорошим грибным трофеем.
Пришел домой. Анна встретила его странным, напряженным взглядом:
— Что случилось? Все обошлось? А где Настя и друг ее?
— Какая Настя? Какой друг?
Илья прошел на кухню, налил в блюдо воды, осторожно вывалил туда грибы из пакета.
— Смотри! Ни одного червивого. Голова шумит что-то, будто с похмелья…
Сестра наблюдала за ним, стоя в дверях кухни. Она поняла, что они сделали с Ильей. Может быть, это и к лучшему. Во всяком случае, это значило, что брат больше не работает на них, и кошмар, стоящей над нею всю жизнь, закончился. Никто не вылезет из шахты Цольферайн и не схватит ее…
— А вдоль дороги — мертвые с косами стоят, — сказал Илья, разбирая грибы. — Помнишь это кино? Вспомнилось почему-то. Старая, добрая, очень смешная комедия.
Анна будет молчать. Ни слова не скажет ему о прошлом. Она опустила глаза, разглядывая деревянный пол. Красивый, очень дорогой, как объяснил брат, особый пол из какого-то африканского дерева. Под полом — подвал, потом — земля, много земли. Что сейчас происходит там? Что происходило там всегда? Лучше вообще не думать об этом.
Там, внизу, шли последние приготовления к «путешествию». Все было ясно, логично, но Насте не давала покоя одна деталь: в новое объяснение реальности никак не вписывался след ящерицы, который она обнаружила в сарае. Она так и стоял перед ее глазами: трехпалая лапа, вдавившая в глину куриное перо.
Они сидели вдвоем в камере, ждали, когда за ними придут. Она спросила Свята:
— А что если все окружающее — опять ложь, и с нами собираются сделать что-то другое?
— Ты можешь это проверить?
— Нет.
За дверью послышались шаги, теперь уж в последний раз. Она растерянно смотрела то на дверь, то на Свята. Казалось, что она должна сейчас сказать что-то очень важное. Самое-самое важное…
— Я люблю тебя! — сказал Свят.
— Я тебя тоже люблю! — сказала Настя.
Они вскочили на ноги и обнялись. Их губы едва встретились, но в тот же миг заскрипела дверь, и они отпрянули друг от друга. Это даже не было поцелуем. Только короткое горячее соприкосновение.
* * *Они шли по коридору, взявшись за руки. Никогда прежде во всей своей жизни Свят не чувствовал такого трепета от прикосновения женской руки. Вдруг эта рука выскользнула. Настя остановилась. Здесь были ее родители.
— До встречи, мамка! До встречи, отец!
Она лизнула палец и поочередно тронула их застекленные руки. Свят подумал о ее губах, которыми он когда-нибудь будет безраздельно владеть. И уже очень скоро — ведь как это все будут чувствовать они сами? Через несколько минут они погрузятся в сон, который, может быть, продлится тысячелетия. Но для них самих пробуждение состоится также — через несколько минут. И тогда он снова обнимет ее, и губы их встретятся, и теперь — надолго, навсегда.
Уже готовый к отбытию в неведомые дали времени, уже стоя рядом с матерю, отцом и тетей Шурой, уже взяв в руки предназначенный для него штырь, Свят вдруг почувствовал явный запах лакрицы, увидел, что в коридоре почему-то погас свет, и в тот момент, когда оба они замерли, погрузившись в вечное оцепенение, когда их разум перестал галлюцинировать окружающую реальность, все, находящиеся в зале люди превратились в то, чем они и были на самом деле — в серых, долговязых, гладкокожих ящериц и, если бы кто-то имел возможность наблюдать эту сцену со стороны, то мог бы подумать, что эти существа улыбаются, переглядываются, прекрасно видя друг друга в темноте.