— Из Карачи.
— Мне показалось, что я ослышался! Выглядит так, что этот тип путешествовал по свету. Может, была какая-нибудь надпись на книге?
— Не думаю. Не помню, записал ли я что-нибудь на эту тему. Сейчас проверю. А, записал — ничего не было.
— В реестре пропавших не нашлось никого, кто бы подходил?
— Никого. Даже приблизительно. Никто не заявил, что он пропал.
— Очень мило с вашей стороны, что вы столько потрудились вместо того, чтобы сразу же отослать меня к удочке и рыбам. Я постараюсь не остаться в долгу.
— А как там рыба? Ловится?
— Горные ручьи совершенно высохли, а рыба сидит в самой глубине, если только она где-то осталась. Поэтому я занимаюсь делами, которые не стоят пяти минут таких занятых людей, как вы.
Но он хорошо знал, что это неправда. Не от скуки он заинтересовался пассажиром «Би-семь». У него было удивительное чувство отождествления с личностью «Би-семь». Не в смысле тождества, но идентичности интересов, хотя, принимая во внимание то, что он видел его только раз и ничего о нем не знал, это было совершенно нелепо. Может, потому что «Би-семь» был похож на человека, который также боролся с демонами. Может, именно тут был зародыш личной заинтересованности делом, солидарности с этим молодым человеком?
Грант представлял себе, что «Би-семь» искал свой Рай в алкогольном опьянении. Эту мысль подсказал ему запах виски в купе. Но вот оказывается, что юноша не упился. Он не был даже очень пьян, просто слегка выпил. Падая, ударился затылком о край умывальника. Это могло случиться с каждым. Охраняемый удивительными созданиями, Рай не был местом бегства алкоголика.
Его оторвали от этих мыслей слова Вильямса.
— Что вы сказали?
— Я забыл добавить: по мнению проводника, кто-то провожал Мартэна на вокзале.
— Почему вы только сейчас об этом вспомнили?
— Наверное, потому, что от проводника было не много пользы. Он вел себя так, словно все это дело выдумано специально ему назло. Это сказал мне сержант, который там был.
В этом был весь Джогурт, ни дать ни взять.
— Но что он сказал?
— Он сказал, что, когда еще на вокзале Истон он проходил по коридору, кто-то находился в купе вместе с Мартэном. Какой-то мужчина. Он не разглядел его хорошо, потому что дверь купе была прикрыта, и знает только, что Мартэн разговаривал с каким-то мужчиной. Они шутили, как пара друзей. Говорили об ограблении какой-то гостиницы.
— ЧТО ТАКОЕ?
— Ну, именно так. Проводник дал показания, что он услышал «рубай Кале», а поскольку нельзя «рубать» футбольную команду, то остается только гостиница. Кажется, почти каждая гостиница в Шотландии обязательно называется «Ваверлей» или «Каледониен», то есть в просторечии «Кале». Он еще добавил, что они не говорили этого серьезно.
— Это все, что проводник знал об этом провожающем?
— Да, все.
— Тот человек не обязательно должен был быть провожающим. Им мог быть знакомый, случайно едущий тем же поездом. Он заметил Мартэна, проходя по коридору, или случайно прочитал его фамилию в списке пассажиров.
— Возможно, только в таком случае следовало ожидать, что знакомый утром появится.
— Не обязательно, особенно если у него место далеко от купе Мартэна. Тело было вынесено потихоньку, так что я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из пассажиров вообще что-то заметил. Прежде чем приехала «скорая помощь», перрон был уже пуст. Я уже заканчивал завтрак в гостинице, когда она появилась.
— Правильно. Проводник, впрочем, объяснил, почему он был уверен, что это был провожающий: тот тип был в плаще и шляпе. Он утверждает, что обычно пассажир снимает шляпу, прежде чем начать крутиться туда-сюда по коридорам. Первое движение, как он говорит, — это бросить шляпу на полку. Конечно, в своем купе.
— А что касается списка пассажиров… Как было произведено бронирование?
— По телефону, но билет он получил лично. Во всяком случае, это сделал какой-то худой брюнет. Бронирование за неделю до поездки.
— Порядок. Скажите еще что-нибудь о Джогурте.
— О ком?
— О проводнике.
— Ага. Ну, значит, он сказал, что, когда через какие-то двадцать минут после отъезда из Истона он начал собирать билеты у пассажиров, Мартэн был в туалете, а его билеты — спальный и проездной в одну сторону — лежали на полочке под зеркалом. Проводник взял билет и отметил его у себя, а проходя мимо туалета, постучал и спросил: «Вы из купе «Би-семь»?» Мартэн сказал, что да, а проводник на это: «Я позволил себе взять ваш билет, благодарю вас. Вы желаете утром чай?» На что Мартэн ответил: «Нет, благодарю, спокойной ночи».
— Значит, у него был обратный билет.
— Да, был у него в бумажнике.
— Ну, действительно, кажется, что все в порядке. Даже тот факт, что никто не искал и не обратился за телом, понятен. Ведь от него не ожидали известий, поскольку он находился в поездке.
— А кроме того, дело почти не получило огласки. Я полагаю, что семья даже не подумала дать некролог в английской прессе, наверное, ограничилась уведомлением в какой-нибудь там своей местной газете, где люди его знали.
— Каков результат его вскрытия?
— Нормальный. Легкая закуска за час до смерти, большое количество виски в желудке и большой процент в крови. Достаточно, чтобы быть навеселе.
— Что-нибудь указывало на то, что он был алкоголиком?
— О нет. Никаких изменений в организме. Травма головы и плеча в прошлом, а так свеж как огурчик, чтобы не сказать здоров как бык.
— Значит, обнаружены какие-то старые травмы?
— Да, но очень давние. Они не имели связи со смертью. У него была когда-то трещина черепа и сломана ключица. Я буду очень невоспитан или бестактен, если спрошу, почему вы интересуетесь таким простым случаем?
— Ба, если бы я сам знал. Думаю, что наверняка впадаю в детство.
— Это, наверное, потому, что вам скучно, — с пониманием ответил Вильямс. — Я вырос в деревне, но никогда не интересовался, как растет трава. Деревня — это разрекламированное место. Увидите, как только начнутся дожди, вы забудете о Мартэне. Здесь льет как из ведра, значит, и там скоро дождетесь дождя.
Дождь, правда, не пошел в эту ночь в долине Турли, но случилось что-то другое. Холодную, спокойную погоду нарушил легкий порыв ветра, мягкий и теплый. Между первым и вторым порывами воздух был неподвижным, влажным и тяжелым. Земля размягчилась и сделалась скользкой, а с гор потекли воды тающих снегов, наполняя реку до берегов. И тогда рыба пошла вверх по течению, блестя серебром в прыжках через скальные пороги. Пат вынул свою ценную мушку из коробки, где для нее имелось специальное отделение, и передал Гранту с торжественностью директора школы, вручающего ученику свидетельство.
— Будь с ней осторожен, хорошо? — сказал он. — Она стоила мне много труда.
Лаура была права, это был действительно грозный предмет. Он напоминал скорее украшение для дамской шляпы, но Грант отдавал себе отчет, что он один среди всех удостоился такой чести, поэтому принял его с благодарностью. Он поместил мушку в безопасном месте в коробке, рассчитывая на то, что Пат не будет контролировать его действия до такой степени, чтобы заставить ею пользоваться. Тем не менее каждый раз, когда он брал в руки коробку, вид страшной приманки согревал ему сердце мыслями об уважении, которым он пользовался у мальчика.
Грант, легкий и беззаботный, целые дни проводил над Турли, над ее темной бурлящей водой. Она имела цвет пива и, как пиво, была пенистой. Вода наполняла уши музыкой, а время блаженством. Влажный мягкий воздух оседал нежной росой на шерсти его костюма, а с ветвей деревьев капало ему за воротник.
Почти всю неделю он думал исключительно о рыбе, говорил о рыбе и ел рыбу.
И вдруг однажды в послеполуденное время над любимой глубиной под висячим мостом случилось что-то, что вырвало его из этого блаженства. Он увидел в воде человеческое лицо.
Прежде чем его сердце начало биться сильнее, он понял, что это лицо появилось не на поверхности воды, а только на дне его собственных глаз. Это было лицо умершего, бледное лицо с дерзкими бровями. Он выругался и забросил удочку так сильно, что леска даже засвистела. Конец с «Би-семь». Он заинтересовался им из-за ошибочных предположений. Думал, что «Би-семь» также преследуем демонами. Он построил себе совершенно ложный образ «Би-семь». Пьяный Рай в спальном купе — это только опрокинутая бутылка виски. Его больше не интересовал «Би-семь». Он оказался совершенно обычным молодым человеком, даже неприлично здоровым, который слишком много выпил во время ночного путешествия и довольно жалко закончил жизнь, разбив себе голову о край умывальника.
— Но это он написал то стихотворение о Рае, — отозвался внутренний голос.
— Вовсе нет, — ответил он голосу. — Для этого нет никаких доказательств.
— А его лицо? Это не было обычное лицо. Именно лицо сначала тебя заинтересовало, задолго до того, как ты начал вообще думать о его Рае.
— Ничто меня не привлекло, — сказал он. — В моей профессии подобный интерес является рефлективным.
— Да? Значит, если бы пассажир этого насыщенного алкоголем купе был толстым коммивояжером с усами, как щетка, и лицом, как пудинг, ты так же бы заинтересовался?
— Может быть.
— Ты лжец. Ты стал на сторону «Би-семь» сразу же, как только увидел его лицо и заметил, как Джогурт его треплет. Ты вырвал его из лап Джогурта и поправил на нем костюм, как заботливая мама, завязывающая ребенку шарфик.
— Замолчи.
— Он возбудил твой интерес не потому, что произошедшее с ним показалось тебе подозрительным, а потому, что просто хотел подробнее узнать о нем. Он был молодой и мертвый, а когда-то был полон жизни и энергии. Ты хотел что-нибудь узнать о его легкомысленной жизни.
— Ладно. Ты хотел что-то узнать. Ты также хотел бы узнать, какой конь победит на ближайших бегах, каковы сегодня биржевые новости, будет ли удачным следующий фильм Джюн Кайе… Но это не лишает тебя сна.
— Нет. Но ты тоже не видишь в воде лицо Джюн Кайе.
— У меня нет желания видеть отражение чьего бы то ни было лица на поверхности воды. Ничто не заслонит от меня вида реки. Я приехал сюда ловить рыбу и не позволю испортить себе удовольствие.
— «Би-семь» ехал на север с какой-то целью. Интересно, какой?
— Откуда я могу знать?
— Во всяком случае, наверняка не ловить рыбу.
— Почему нет?
— Если кто-то едет целую ночь для того, чтобы рыбачить, то не отправляется ведь с пустыми руками. Если он был рыбаком, то должен иметь при себе хотя бы любимые крючки, даже если предположить, что он намеревался пользоваться чужой удочкой.
— Это правда.
— Может, его раем был Тир-нан-Ог, знаешь, этот кельтский рай. Очень похоже.
— Это почему же?
— Тир-нан-Ог находится далеко на западе, за самыми дальними островами. Край молодости. Кельтский рай является краем вечной молодости. А что «подстерегает смельчака»? Наверное, острова с поющими песками. Острова за скалами, которые выглядят как движущиеся человеческие фигуры.
— А говорящие звери? Ты тоже найдешь их на Далеких островах?
— Да, найду.
— Неужели? Что же это за звери?
— Тюлени.
— Ах, отстань и успокойся. Я занят. Ловлю рыбу.
— Возможно, ты и ловишь рыбу, но не поймаешь даже жабу. Можешь заткнуть свой крючок за ленту шляпы. А теперь послушай меня.
— Я не БУДУ тебя слушать. Ну ХОРОШО, буду. Есть поющие пески на острове. Хорошо, есть говорящие тюлени. Но это все меня не касается. А кроме того, я не вижу связи с «Би-семь».
— Нет? А зачем он ехал на север?
— Чтобы похоронить тетку, чтобы переспать с девушкой, чтобы лазить по горам. Откуда я могу знать? И что мне за дело до этого?
— Он должен был остановиться где-то в гостинице «Каледониен».
— Вовсе нет.
— А откуда ты знаешь, где он должен был остановиться?
— Я не знаю. Никто не знает.
— Почему один из них шутил на тему «ограбления Кале», если бы он должен был остановиться в «Ваверлей»?
— Если он собирался на Кладда, — а я могу поспорить, что не существует на этом острове никакого постоялого двора под таким названием, как «Каледониен», — если собирался на Кладда, то ехал бы через Глазго и Обан.
— Не обязательно. Также быстро и удобно можно добраться через Скоон. Скорее всего он не выносил Глазго. Это часто случается. Ты можешь позвонить вечером в «Каледониен» в Скооне и узнать, не забронирован ли у них номер.
— Я не сделаю ничего подобного.
— Если ты будешь так хлестать по воде, распугаешь всех рыб в реке.
Он вернулся домой на ужин в плохом настроении. Ничего не поймал, а потерял душевный покой.
В сонной тишине, которая наполнила комнату вечером, когда дети пошли спать, он поймал себя на том, что постоянно смотрит на телефон в другом конце комнаты. Телефон стоял на столе Томми и провоцировал неограниченными возможностями, искушал тайным обещанием, дремлющим в его немом присутствии. Достаточно поднять трубку, чтобы соединиться с кем-то на западном побережье Америки, с кем-то в центре Атлантики, с кем-то на высоте двух миль над землей.
Или с гостиницей «Каледониен» в Скооне.
Целый час с нарастающим отвращением он боролся с искушением. Наконец Лаура вышла, Томми пошел выпустить собак, и тогда Грант подбежал к телефону одним прыжком, более подходящим на поле для игры в регби, чем в комнате.
Он поднял трубку, прежде чем понял, что не знает номера. Отложил трубку с чувством, что спасен. Сделал уже шаг в направлении брошенной книги, но изменил намерение и достал список телефонов. Он знал, что не получит покоя, пока не поговорит с гостиницей «Каледониен» в Скооне, наверное, такая маленькая слабость не была высокой ценой за душевное спокойствие.
— Скоон четырнадцать-шестьдесят… Гостиница «Каледониен»? Вы могли бы меня проинформировать, не забронировал ли у вас на этих днях номер господин Шарль Мартэн?.. Да, благодарю, подожду… Нет? Никого с такой фамилией… Ага… Большое спасибо. Извините за хлопоты.
«Ну и все, — подумал он, кладя трубку. — Это был конец дела «Би-семь», по крайней мере если речь идет обо мне».
Он выпил рюмочку и пошел спать. Лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Потом погасил свет и применил собственное средство от бессонницы: старался не заснуть. Он выдумал этот метод уже давно на основе простого принципа, что человеческая натура непокорна, и до сих пор метод его не подвел. Достаточно было только подумать, что ему нельзя спать, а глаза уже сами закрывались. Это притворство сразу преодолевало важнейшее препятствие, каким служила боязнь бессонницы, и таким образом очищало поле действия для приходящего сна.
Сейчас также его глаза склеились как обычно, но в голове крутилось стихотворение:
Что означали стоящие ручьи? Существовало ли что-то такое на Островах? Во всяком случае, не замерзшие ручьи, на Островах зимы слишком мягкие. Значит — что? Ручьи, которые уходили в песок и таким образом переставали течь. Нет. Стоящие ручьи. Стоячие ручьи?
Может, библиотекарь будет что-нибудь знать? Наверное, есть какая-нибудь приличная библиотека в Скооне?
— Мне казалось, что это тебя уже не интересует? — отозвался голос.
— Иди к черту.
Механик. Что бы это могло значить? Механик. За этим словом скрывались неограниченные возможности.
Чем бы он ни занимался, успех способствовал ему, у него были средства на первый класс британского экспресса, что в настоящее время практически доступно только миллионеру. И вдобавок, судя по содержимому саквояжа, он потратил такие деньги на короткий визит.
— Может, девушка? Девушка, которая обещала ждать? Но она была француженкой.
Женщина? Ради женщины ни один англичанин не решится на пятисотмильную поездку, другое дело француз, который бросился с ножом на девушку за то, что она стреляла по сторонам глазами.
И зверь говорит.
У стоящих ручьев.
О Боже! Снова то же самое. Нужно удержать воображение, если человека охватывает желание перенести на бумагу плоды своей фантазии. Человек, наделенный живым воображением, может довести себя до такого состояния, что попадает в плен идеи, которая потом перерождается в идею фикс. Он может так полюбить очаровательные очертания святыни, что будет трудиться годы, чтобы заработать деньги и отправиться в путешествие к ней. В крайних случаях идея становится насилием, и тогда человек бросает все ради этой единственной вещи: горной вершины, головы из зеленого камня в каком-нибудь музее, неисследованной реки, кусочка парусного полотна.
В какой степени «Би-семь» был одержим этим видением? Настолько ли, чтобы отправиться на его поиски? Или только в той степени, чтобы выразить его словами?
Ведь он НАПИСАЛ эти слова.
Конечно, он их написал.
Они были его, как и его брови. Как этот его детский почерк.
— Это АНГЛИЙСКИЙ почерк? — задал провокационный вопрос голос.
— Да, это АНГЛИЙСКИЙ почерк.
— Но он из Марселя.
— Он мог ходить в школу в Англии.
— Скоро ты скажешь, что он вообще не был французом.
— Возможно, что я так и скажу.
Но это уже угрожало завести в дебри фантазии. А ведь «Би-семь» вовсе не был загадкой. Были установлены его личность, дом и семья, девушка, которая его ждала. Доказано, что он был французом, а факт записи английских рифм по-английски был совершенно несущественным.
— Скорее всего, он ходил в школу в Клэфэме, — ответил он голосу и заснул.