Не смотри, твою, что Сердёня – сердечный, тихий с виду, твою. Калликтифф-то у него самый крутой будет, твою. Никого не бьют, твою, никого не калечат. Кто против них, твою, в подвальчике, в укромном местечке, твою, к кроватке привяжут, думай, так твою сбоку. Ищут его, привязанного, все евонные дружбаны, четырежды ети, упрашивают коллектифф, выведывают, что хотят от них? Сами думайте, в Дарданеллы. И то предлагают, ети, и это, а как договорятся, выпустят субчика, бледненького, ети, да как шёлкового, в качель. Дык учти ещё, Серденько-то на перевалке сидит, твою, весь жидкий поток золотой, лядь его, через калликтифф его, твою, идёт, твою.
А братьёв-то у Серденьки аж трое. Все один к одному, етит твою, рядом поставишь – не отличишь, ёшкина сила. Но никогда вместе не появляются, в дышло. Будет к тебе Серденько приходить, в лядь, а ты и не узнаешь, он ли, брат ли его, етитская сила. Да ты и не думай. Они всё друг про друга-лядь знают. Будешь, вошь ты белёсая, за Сердёней, как за каменой стеной.
Ты не боись, слышь-ка, вошка белая, говорит ему Серденько. Я следить-то буду да наведываться. Люблю я таких молоденьких да перспективных. Профессором ещё наук наших паханских станешь. Да забудь ты про шпану дворовую. Не чета они те.
Выходит Ганс из дома Трамблёрова. Оглядывается. Надпись над входом: «Мир входящему». Мурашки по спине.
Ну, раз денег брать не будут, думает Ганс, так пусть так и будет, как говорено. Базилевс-то с братьями вроде в авторитете.
И стал Серденько наведываться к Гансу. Видит как-то Ганс, въезжает в маленький дворик дома его карета агромадная. Вся обвешанная по бортам быками могучими, охранниками-громилами – да кто там разберёт их. Еле поместилась карета в дворике. Как выбираться станут? Не развернуться ведь. Смотрит Гансик из окна – никто, вроде, не выходил из кареты. Вдруг дверь комнаты открывается – Сердёня на пороге. Как прошмыгнул? Никто и не заметил. Да и я такой же, подумал Ганс, тоже незаметный да неприметный. Что-то у нас общее есть.
Сидят, беседуют. Всё в порядке? Да. Ничего подозрительного. Ты за Илюшу не расстраивайся. Не всё у него с головой-то в порядке. Гнилой человек. Несёт незнамо что. Держись от него подальше. Что за борьба-то у тебя? Бесконтактному стилю учат? Хорошее дело. Физическая сила мало что стоит, главное – сила внутренняя. Да нет, я только так в зал хожу. Побегать. Размяться. В баскет поиграть. Для мужского здоровья. Чтоб хотелось и моглось, моглось, моглось, моглось. Борьба всем нужна. Да она у меня уж и совсем бесконтактная. Яды, психотропники? Окстись, чур меня, чур. Надо, чтоб человек сам делал то, что тебе нужно. Поучить тебя? Хорошо, буду рассказывать. Искусство это. А для искусства тишина нужна. Расти, всё тебе будет дадено. Серденько исчез так же незаметно, как и появился. Когда проскочил обратно в карету с тёмными окнами? – никто не заметил. Только быки встали вдруг на подножки, и карета задним ходом тихонечко двор и покинула.
Стали Ганса навещать то дома, то в зале и другие авторитеты. Друзья друзьями.
Петруша приехал. Познакомиться хочу. Только что из мест заключения. Чобак посоветовал. Работать теперь с тобой буду. Так я ж почти не работаю. Не волнуйся. Помогать буду во всём. Ах, в этом смысле? Дык я уже работаю с братьями. Базилевсами, что ли? Ну да. Поверь, я не против – работать с тобой. Но ты с ним договорись сперва. Согласится он не работать со мной – так я с тобой буду. А точно, что с Базилевсами? Да, не сомневайся. Не обманываешь? Я проверю. Потом вернусь, если что не так. Хорошо, до встречи, Петруша. И нет Петруши. Будто и не приходил. Не шутил, видать, Серденько.
Потом Колёсико приходил. Далась тебе учёба эта – банком руководить будешь. Много лавэ. С ним весельчак Андр приходил. Двуручником звали. Хвастался – стреляю, мол, по-македонски, с двух рук, в прыжке, в падении, не глядя. Соблазняли Ганса гости, Колёсико с Андром. Приглашали отобедать у них. Ресторан «Тихая жизнь». Рядом с башней полицейского общежития. Тишина в «Тихой жизни». Спокойствие.
Кормят хорошо. Хорошие вы ребята. Очень нравитесь мне. Да не со мной решать нужно дело это. Да с Базилевсами. Ушли и не вернулись. Узнает Гансик через некоторое время, что пришли неизвестные в «Тихую жизнь» среди бела дня, подошли к столику, где Андр, искусник стрельбы по-македонски, вкушал в тот момент из ассортимента «Тихой жизни», и в упор расстреляли двуручника. Так же тихо ушли. Не хвастайся, Андр, впредь. Такова вот «тихая жизнь».
И другие приходили. Бывало, что и порохом попахивало. Бывало так, что и уходить Гансику приходилось дворами, аккуратненько, чтобы ненужных встреч избежать. Всегда, правда, заканчивалось всё благополучно для Ганса, слава Всевышнему.
Шутник бритоголовый приходил, в прошлом советник Чобака. Спутник его вовсе без волос на голове, лице и бровях. Спутник – лютый, всё молчит и молчит. Смотрит на Ганса в упор: сейчас тебя придушить, «царь морийский», или чуть позже? Предложение то же. Развод тот же. Уходят, не возвращаются.
Приглашает Серденько Ганса домой к себе. Сам-то одет простенько. Костюмчик спортивный. Колени на штанах вытянуты. Люблю, чтобы удобно было. Да и питаюсь я обыкновенно. Сухофрукты, орехи. Чайку хочешь?
Особняк шикарный. Раньше эмир Катарский жил здесь, объясняет. Вот посмотри, как отделал тут всё. Музей, знамо. Золото, шёлк, росписи венецианские, росписи мавританские, люблю это. Один раз живём на свете. Вот тронный зал. Вензель над головой SB, Сердюк Базилевс, значит. В имении своём семейном дворец заложил на берегу, там зал приёмов, рыцарский зал, церковь придомная, кладбище семейное. Ну, в подвальчиках камеры-то есть, конечно. Для тех, кто не согласен, знамо.
Историю люблю семейства Господ Всея Мории. Книги о них собираю. На захоронения в Иоанновском соборе люблю приходить. Сам-то я из простых буду. Да и не стремлюсь никуда. Сколько нам отмерено. Живу в свое удовольствие. Лавэ? – конечно. Здесь всё в порядке. Чай, на перевалке сижу. У тебя другой путь. Откуда знаю? Все говорят. Думай. Уму-разуму набирайся.
Заходит жена тихо. Красивая, молодая, высокая, лицо строгое. Серденько ей чуть выше плеча будет. Люблю таких, говорит, чтоб стать была видна. О чём-то шепчутся в сторонке.
Жена уходит. Серденько возвращается к гостю. Лицо недовольное. Кривится. Опять деньги ей надобны. В магазин хочет съездить. Есть кучер, охрана. Деньги, деньги. Дал ей, конечно. Пусть привезёт хоть продукты в дом. Сапоги ей, вишь, надо по такой погоде! Не любит, видать, Серденько с деньгами расставаться, подумал Гансик.
Так о чём это я? А, да. Ты с волхвами-то поговорил? Как о чём? К тебе наведывались? Шутник, Колёсико, Петруша. А потом, гришь, не появлялись? Вот так-то, милок. Калликтифф-то работал, знамо. Конечно, платить надо. У них тоже жёны, дети. Кушать-то всем хотца. Вот и скажи волхвам-то. Так и так. Да нет, это постоянно требуется. А как же? Да ты объясни всё, так, мол, и так. Я с тебя, друг сердешный, и не возьму-то почти ничего. Раз в месяц два кило золотых монет. Разве это деньги для такого человека, как ты? Ничего. Ерунда сущая. Волхвы-то поймут. Нужно будет, и с ними поговорят. Лучше не доводить до этого. Калликтифф-то у меня, сам знаешь, – горячие ребята. Да зачем я об этом. Мы же с тобой, сам знаешь. Близкие мы. Обнимает. Подталкивает к выходу. Ну, иди-иди. С Богом! Дай я тя перекрещу на дорожку, сердечный. Был бы ты хаз, що больше любил бы. Пальцы веером. Да и так сгодишься.
Идёт бедный Гансик к волхвам. Снова почувствовал он себя маленьким мальчиком. Лицом побелел. Совсем прозрачным стал. Идёт тихонечко вдоль стены. Посмотришь на него – вроде и не видно почти. Может, тень заметишь. А может, ничего и не заметишь. В голове шурум-бурум. На душе кошки скребут. Мама, зачем ты родила меня? Мама, роди меня обратно. Эти-то, сорвиголовы такие, чего доброго, и грохнуть могут. Хотел в Большой дом. А развели меня, как последнего дурака. Как это у них? Лохи, что ли? Развели, словно лоха.
Встречается Гансик с волхвами. Так, мол, и так. Совсем он волхвов ничем не удивил, оказывается. Поморщились только: многовато твой Серденько забирает. Да ладно. Решим вопрос. А нужен ли мне Серденько-то, Базилевс этот? Ничего в мире подлунном просто так не происходит, милок. На всё причины есть свои и резоны. Просто так, что ли, выпускали Серденько из тюрьмы-то? Знать, нужно было кому. И к тебе приставили его не просто так. Конечно, сотрудничает. С Большим домом. Но как бы никто не знает. Мы не знаем. Он не знает. Да и ты, считай, не знаешь. Наблюдает он за Малиновыми. Вроде, свой среди них. Чтоб в Писке всё о них известно было. Малиновые-то – народ ненадёжный. Пригляд за ними, след да пригляд. Да ты не думай об этом. Ты птица другого полёта. А от Серденько не отмахивайся. Вот кто мастер бесконтактного боя. Людей насквозь видит. Как увидит человека – так и понимает его сразу. Учись. Впитывай. В жизни ан пригодится.
И стал Гансик почаще видеться с Серденько да узнавать у него, как жизнь в Мории устроена на самом деле, а не с виду, как кажется. Понял Гансик, что друг-то его новый, он и покровитель, и защитник от охламонов разных, авторитетов, быков, приблатнённых, да и от вельможных наездов, да наскоков всяких, коими жизнь морийская вельми богата, не говоря уже о всякой шушере, шпане, да и от канцев недорезанных. А славен Серденько не столь этим. Жизнь всю морийскую проницает и умом предвосхищает. Даром что простой с виду. Понимает он мироустройство. Как сложилось оно с тех времён, когда Бог землю и человека создал, и как поведано было нам об этом мудростью древних Офеней. Из самой гущи «тихой жизни» вышел Серденько, кровь от крови, плоть от плоти мира Братанов авторитетных. Так вот и Гансику довелось окунуться в эту «тихую жизнь» с головой. Полную внутренней борьбы и смертельных опасностей. Боже, если бы бедная мама моя знала, чем я занимаюсь!
И стал Гансик почаще видеться с Серденько да узнавать у него, как жизнь в Мории устроена на самом деле, а не с виду, как кажется. Понял Гансик, что друг-то его новый, он и покровитель, и защитник от охламонов разных, авторитетов, быков, приблатнённых, да и от вельможных наездов, да наскоков всяких, коими жизнь морийская вельми богата, не говоря уже о всякой шушере, шпане, да и от канцев недорезанных. А славен Серденько не столь этим. Жизнь всю морийскую проницает и умом предвосхищает. Даром что простой с виду. Понимает он мироустройство. Как сложилось оно с тех времён, когда Бог землю и человека создал, и как поведано было нам об этом мудростью древних Офеней. Из самой гущи «тихой жизни» вышел Серденько, кровь от крови, плоть от плоти мира Братанов авторитетных. Так вот и Гансику довелось окунуться в эту «тихую жизнь» с головой. Полную внутренней борьбы и смертельных опасностей. Боже, если бы бедная мама моя знала, чем я занимаюсь!
Вначале было понятие
И вот в который уже раз Ганс снова становится Гансиком. Для той новой жизни, которую он теперь узнавал, был он пока ещё просто птенчиком желторотым. Маленьким испуганным мальчиком. Учился Гансик в универе. В соревнованиях участвовал. На стройки ездил. Подрабатывал помаленьку. Всё ждал, позовут ли его тайно из Тайного Писка. И окунался всё больше и больше в настоящую пацанскую жизнь. Серденько не любил поучать да объяснять подолгу. Но из их дружеских бесед складывалась у Ганса картина реального мира, так необходимая человеку, если он хочет жить в этом, действительно реальном мире, а не в том иллюзорном, о котором говорят в семье, в универе, говорят учителя, препы, студенты у костра, о чём в «вумных» книжках пишут.
Узнал Гансик, почему бытие морийского человека и его речь так обильно украшены символами Матери и Отца. Да почему ж морийского только человека? Везде и всегда. Пришло это из древних языческих верований, задолго до христианства появившихся.
Ты, Гансик, на Илию-то не серчай. Ну недалёкий он человек. Все знают, как дети получаются, десятки тысяч лет ужо. Дети только этого не знают, поди, пока совсем ещё малые и неразумные. Да и те знают: у мальчиков перчик есть, у девочек – нет… А он, Илюша наш, всё про то и талдычит, и талдычит через слово, никак забыть не может. Конечно, очень важная сторона жизни. Никак нельзя забывать об этом. Вон я, немолодой, поди. Правильной жизнью живу. Потому и торчу орлом без передыха от зари до зари. Но чё ж об ентом говорить-то всё? А бояться слов таких тоже не надобно. На енто язык. И образы материнского плодородия и мужеской силы натуральной имеют место быть в жизни нашей. Ан и утончённые-то, интеллигенция всяка – туда же. В Лондоне они построили башню саму высокую в виде огромного огурца фаллического. В России, грят, поэт-то Барков Иван чем прославился? – только об ентом и писал. Таки классиком стал. Луку Мудищева, его пера книгу, грят, на морийский перевели. Да собираются памятник Болту его, Луки то бишь, плешивому да краснорожему, в Петромории поставить. Как символ мужеского творческого начала и силы созидательной. Не западло нам будет. А и то – есть ли на свете что лучше и естественней, чем муждщины с жентсчиной отношения, чем соединение любовное, соитие, так сказать? Кому не вжилу, это их дело, пусть на Миконас, остров грецский, катят, там и мужескую любовь подадут, и козочек для утех. Никаких секретов. Ни у нас, ни у их сословия. А и такие есть, что жизнь посвящают богу плодородия, Приапу уродскому, сыну Диониса и нимфы, Елде греческой: жрицы шоссейные дурнопахнущие, стриптизёрши и стриптизёры гламурные клубные, модели драные, девушки и юноши по вызову безмозглые, сутенёры безбашенные. Ну, а нам шарманку крутить «мать-перемать», как Илюша-то, достойно ли? Нам с тобой думать следует, как мир устроён, и откуда лавэ происходит.
А мир как устроён – от офеней мы узнали. А они откуда? Дык важно ли, что до появления Мории было? Морийцы мы. А что до того было, пусть другие думают. «Вначале было слово» – писано. Так-то оно так, да не совсем.
Вначале было понятие. А не слово. Пацанский быт существует в правильном мире высокой чёткости. Этот мир пронизан вечным сиянием Абсолюта. И правит там, в этом вечном сиянии, Вечный и Справедливый Пахан. Живущий по законам непреложных Понятий. Здесь и сейчас (эти «здесь и сейчас» ничего тебе не напоминают из эпохи Кифы Великого?). Ниспадающие потоки Вечного Ништяка услаждают там путь. В союзе и на пересечении этих могущественных сил и существует пацанчик, реальный, чёткий, ровный и здравый.
Слово большую силу имеет. Слово – камень в руке. Может бить, наказывать, уничтожать, мять, кромсать, резать. Однако слово – это всего лишь слово, звук.
Понятие – это совсем другое дело, оно тяжёлое, неподвижное. Понятия непреложны – они всегда есть, были и будут быть. Понятия идут от Верховного Пахана. Понятия – грубая основа мира, сермяга. Слово – лишь средство для выражения сермяги. Понятие – палец, нажимающий на курок. Рука, бросающая камень. Сила, управляющая миром. Инстинкт. Животные не знают слов. Но знают, что такое инстинкт. Живут по понятиям. Пацан знает правильный язык, феню и понятия знает.
Мудрецу даны знания, мужику[47] – умения, пацану – понятия.
Понятия пришли от блатных. При Диктатуре до четверти морийцев на зоне были. Блатные говорили «по фене». В стародавние времена офени говорили на фене, чтобы скрыть содержание разговора. Блатным это не нужно. Феня выдаёт блатных. Феню, наоборот, используют, чтобы показать своим, кто ты. Феня подтверждает статус блатного.
Тебе, наверное, известно, что в стародавние времена люди делились на группы, занимающиеся разными видами деятельности – касты. По индусски – варны. Вона я – простой человек – а слова ваши учёные очень-на хорошо знаю и понимаю.
Шаг за шагом много нового узнаёт Гансик от Серденько. «Варна» переводится как «цвет». На западнославянских языках – «барва» (краска, цвет). Высшая каста в Индии – брахманы, учёные, мыслители. Говорят, что делать, куда идти. Потом – кшатрии (воины, управленцы), они говорят, как делать, как двигаться по этому пути. Третья каста – шудры (работяги). Эти и идут, и делают, и кормят всех. Кто не входил ни в одну из каст – неприкасаемые, изгои.
У блатных, что захватили Морию в мутной воде перемен, такое же деление. Брахманам, высшей касте, соответствуют воры в законе, паханы. Среди них авторитеты, свояки, смотрящие, положенцы. Их авторитет непререкаем. Они неподсудны, вечны на своих местах и в своей правоте. Их масть – чёрная.
Кшатриям, воинам, соответствуют обычные блатные – пацаны, братаны (козырные фраеры), приблатнённые (фраеры), а также всякая мелкая шушера – бойцы, быки, которых паханы не очень-то жалуют. Тоже чёрной масти.
Кшатриев отличает кодекс чести. Их интересует просто жизнь, воинская честь, им не нужна сытая, безбедная старость, не нужны сомнительные способы удовлетворения сиюминутной похоти. Из них вышли аферисты, преступники, авантюристы, наёмники; в их характере – пренебрежение всем материальным, достатком, комфортом, стремление к лихой удаче, безрассудство, обострённое чувство собственного достоинства и справедливости. Правильные пацаны, в основном, унаследовали подобные ценности.
Шудрам соответствуют мужики. Честные работяги, врачи, учителя. Синей масти. Низшая группа мужиков – черти, неавторитетные, неуважаемые мужики. Так же, как от шудров отделились вайшьи, торговцы, так от мужиков отделились барыги. Вначале это были цыгане, врождённые барыги, обманщики, воры, кидалы. Наихудшие из них – обычные бродяги. Их место – между пацанами и мужиками. Основной ценностью для них становятся деньги. Барыги поднимаются фактически с самого низа, проходя путь от неприкасаемых, изгоев, до самого верха, захватывая лучшие места в обществе, в морийском обществе времен посещения Мории капитаном Александром. Лавэ, золотой телец – вот их царь и бог.
Неприкасаемым соответствуют серый и красный цвета. Серые – чушки, морально опустившиеся, безвольные, потерявшие человеческий облик. Пенсы, учителя, врачи, интеллигенция. Шестёрки на побегушках. Красные – петухи, обиженные, опущенные. Между синими и красными – козлы, ссучившиеся, сотрудничающие с администрацией, стукачи, докладывающие всё начальству, доносящие куму на мужиков и братву.
Так видел устройство общества мудрец мира братанов, тайный агент Тайного Писка, профессор по распоняткам, пахан, братан, барыга и козёл, Большого дома стукачок – всё в одном лице. Четырёхликий Янус, показывающий каждому только одно лицо, то лицо, которое нужно показать соответственно обстоятельствам здесь и сейчас. Да четырёхликий ли только? Он и государей, что правили до Диктатуры, поклонник, и святой христианской церкви послушник, так, во всяком случае, говорить любит, и нравственности да чистой жизни блюститель, и любитель женскими прелестями лакомиться без разбора, павший ниц пред золотого тельца и воинствующего лавэ алтарём. Он и блюститель правильной открытой жизни в честном «коллективе», проповедник «тихой жизни» и мастер бесконтактного боя, уничтожающий противников неизвестно почему сваливающимися на них несчастьями разными, проблемами, неизвестно откуда прилетающими шальными пулями. Красивый человек, сложная личность.