— И что? — не понял Валентин. — Что это значит?
— Корамис все объяснил. Сказал, что ему вклеили фотографию ребенка в посольстве, а от матери имеется оформленное по всем правилам заявление о разрешении на выезд.
— И дальше что? — Капустины начали уставать.
— А дальше таможенник позвал старшего по смене. Самолет вылетал ночью, в секретариат посольства они не дозвонились, зато дозвонились матери, написавшей заявление. Капустиной В.П., как здесь указано. Вот на этой ксерокопии разрешение на вывоз ребенка, — Самойлов достал из папки еще одну бумагу. — И та подтвердила, что все правильно, она написала подобное заявление. И так удобно — указала в нем свой телефон. Чтобы не перенапрягать ваши мозговые извилины, настроенные на конгруэнтное отношение к подобным вещам, и — не дай бог! — не сбить в них настройку на мировой порядок и на веру в высшую справедливость, сразу скажу — это номер телефона Элизы Одер. Это Элиза написала заявление от вашего имени на разрешение вывоза ребенка и указала свой телефон.
— Зачем вы все это нам говорите? — подозрительно прищурился Валентин Капустин.
— Я обязан ввести вас в курс дела и отчитаться о проделанной работе по вашему первому заявлению.
— Мы звонили Корамису. — Валентин взял жену за руку — ладошка в ладошку, нежно и бережно, и повел к двери. — Мы сторонники дружеского разрешения подобных жизненных ситуаций. Он вполне конгруэнтно… — Валентин подумал и поправился: — Этот человек тоже настроен найти выход из ситуации с минимальным ущербом для ребенка и с максимальной для него пользой.
— То есть, — задумчиво посмотрел в окошко Самойлов, — вы теперь будете дружить семьями? Что ж… Выглядите вы вполне счастливыми. Любая другая семья после такого минного поля еще долго собирала бы раскиданные остатки счастья. Какой срок?
— Что?… — споткнулась Валентина.
— Какой у вас срок беременности? — все так же отвернувшись к окну, спросил Самойлов.
— Пять недель, а как вы?…
— Желаю здоровья вам и ребенку, — тихо сказал Самойлов.
Когда Капустины ушли, следователь Самойлов взял их первое заявление, распечатанное на принтере, и вышел в коридор. У двери в его кабинет висел большой стенд. На нем — фотографии с подписями, всего тридцать две. Тридцать два человека из пропавших за последние три года, отдел, возглавляемый следователем Самойловым, разыскал живыми. Следователь аккуратно приколол на свободном месте сначала заявление Капустиных, не подозревая, какую мину он подложил сослуживцам, а поверх заявления — фотографию мальчика, вырезанную из общей школьной фотографии первого «А» класса. Фотография заняла мало места, и любой желающий мог прочитать текст заявления Капустиных почти полностью. Во избежание наступающих после этого прочтения стихийных митингов у стенда — почти в каждом предложении сотрудники УВД любого ранга обнаруживали нечто, совершенно их обескураживающее, — начальник управления вынужден был заявление свернуть в несколько раз, а уже потом сверху приколоть фотографию Антоши Капустина-Мукалова-Корамиса.
Кончился январь, потом февраль выветрился незаметно… Как-то раз в начале по-зимнему холодного марта Самойлов Прохор Аверьянович бродил, бродил бесцельно по своей квартире — а дело было в сумерках, и света он не зажигал, так что его переходы по длинному коридору вполне могли заменить любую прогулку в подвалах средневекового замка — и добрел до кладовки. Нужно заметить, что кладовка, в отличие от других комнат, выглядела большую часть времени на редкость аккуратно. Если не считать тех редких дней, когда приходили гости и в нее валом закидывались разные предметы одежды и быта, валяющиеся на диванах, на полу и на столе в гостиной, все остальное время по опрятности и ощущению ухоженности кладовку можно было сравнить с туалетом — в огромном пустом помещении одинокий, всегда идеально чистый унитаз.
В маленькой темной кладовке вдоль двух стен были сделаны полки, на которых удобно примостились коробки с разными мелочами, а в дальней от двери части, между полками, были закреплены три пластмассовые палки. На них Самойлов вешал храниться одежду в мешках.
В этот вечер Прохор Аверьянович вошел в кладовку с едва ощутимым желанием повеситься. Желание это зудело в нем с самого утра, отнимая вкус у кофе, скрежеща за стенкой дрелью вечно что-то ремонтирующего соседа и заливая сердце жирной остывающей смолой скуки. Сам не понимая почему, но в кладовке, включив свет, он вдруг стал принюхиваться. Мало того, он снял с перекладин мешки с одеждой и все их обнюхал. Потом он забрался на табуретку и бездумно потрогал кончиками пальцев крюк, предназначавшийся для люстры, рядом с которым висела на скрученных проводках голая лампочка. В этот момент Прохор Аверьянович встрепенулся и стал анализировать. Например, зачем в кладовке вешать крюк для люстры? И есть ли такой крюк в туалете? Вот тогда-то, стоя на табуретке, он вдруг и уловил тончайшую струйку запаха. Духи!
Следующие полчаса Самойлов перенюхал все коробки и расчихал накопившуюся на верхних полках пыль по всему помещению. Им был обнаружен угол, в котором запах чувствовался наиболее отчетливо. Он был едва ощутимым, но холостяка, ни разу в жизни не пользовавшегося резким парфюмом, этот запах дразнил, как нахальный мышонок возней и хрустом в недосягаемом месте.
Самойлов достал из угла за дверью стремянку. Через минуту он уже осторожно отковыривал оторвавшийся уголок обоев у самого потолка. Потом встал на следующую ступеньку, дотянулся носом до образовавшегося странного отверстия и вдохнул. Место, по которому запах проникал в кладовку, было обнаружено.
Поковыряв после этого в дыре пальцем, Прохор Аверьянович проанализировал свои ощущения. Несомненно, за обоями скрывалось отверстие, закрытое мелкой сеткой. Вроде вентиляционного отверстия в кухне, которое он сам закрывал подобной сеткой.
Из кладовки он вышел почти окрыленный. Счетчик в коридоре у входной двери слабенько крутил диск с красной полоской. Самойлов обошел квартиру, вытащил из розеток вилки от нового телефона, телевизора, холодильника, видеомагнитофона. Счетчик крутился. Хлопнув себя по лбу, Прохор Аверьянович выключил все лампочки, взял фонарик. Счетчик по-прежнему вращал диск, с медлительной регулярностью показывая красную полоску.
Самойлов почувствовал прилив сил. Зажег свет, возвратил вилки в розетки, включил чайник и поздравил себя с наступлением старческого маразма — впору идти сидеть у подъезда на лавочке, подсасывая глазами и ушами чужую жизнь. Думал при этом Самойлов и о девочке Лере.
Вечером, ложась спать, Самойлов со сладострастным стоном забрался в нагретую постель и только было разлегся, как вдруг резко сел. Он совсем забыл о розетке за кроватью, до которой трудно было добраться, но именно в нее и была включена электрическая постельная грелка. Самойлов встал, вновь повытаскивал вилки из розеток, выключил все и побрел с фонариком к счетчику. Счетчик застыл. Самойлову стало грустно, он почувствовал себя обманутым.
Впрочем, это ощущение не помешало ему встать в половине девятого, совершенно разбитым, но с уверенностью, что эксперимент следует довести до конца. Он принял душ, растер спину роликовым массажером, состряпал легкий завтрак. Ровно в девять тринадцать, проведя последнее обследование всех электроточек, он уже стоял у счетчика с фонариком и смотрел на вращающийся диск. Вполне удовлетворенный происходящим, Самойлов сразу же позвонил в диспетчерскую и вызвал электрика.
Электрик, суетной и хмурый, гениальным образом, одним движением выключил рубильник квартиры Самойлова в каком-то металлическом ящике в коридоре, а потом долго смотрел на крутящийся диск, многозначительно пожевывая погасшую папиросу.
Самойлов осторожно, стараясь не нарушить его хмурую сосредоточенность, поинтересовался, нельзя ли по очереди, выключая таким же образом рубильники соседей сбоку, сверху и снизу, определить, кто же из них «подсосался» к его проводке?
Электрик так и сделал. Потом он выключил все рубильники сразу, дожевал свою папиросу у счетчика, продолжавшего вращаться, развеселился и послал Самойлова к архитектору за планом дома — снять копию электроразводки до третьего этажа. Почему электрик так развеселился, Самойлов понял, когда пошел на прием к архитектору района за разрешением снять эту самую копию.
Ближайшие полтора месяца у бывшего следователя были насыщены до предела. Он провел в разных очередях в общей сложности часов двести, написал три жалобы, приобрел для сутяжных нужд папочку с кнопкой и в какой-то день, ужасаясь собственным действиям, купил дорогую шоколадку и даже сумел без нелепой застенчивости и стыда вручить ее секретарше в районной управе. Объясняя, какую следующую бумажку он должен достать в БТИ, девушка легким движением коснулась его руки пальцами, Самойлов вздрогнул и запрезирал себя за шоколадку.
К концу пятой недели Прохор Аверьянович приобрел некоторую закалку в общении с чиновниками — может быть, потому, что воспринимал происходящее с отстраненной созерцательностью никуда не спешащего человека. А может быть, потому, что ежевечерне рылся в постели в поисках потерявшегося в одеяле Кафки и засыпал потом при чтении его «Замка» беспробудным сном.
Азарт
Получив долгожданную копию, Самойлов сидел над нею почти трое суток, но сам во всем разобрался, если не считать маленькой неувязочки. По документам из БТИ, а также по плану электроразводки, за ним числилась четырехкомнатная квартира. Прохор Аверьянович это знал и всегда поздравлял сам себя с подобной роскошью в виде кладовки, но тут он по документам обнаружил присутствие лишних квадратных метров, сопоставил данные с планом электроразводки и нарисовал в соответствии с этим планом приблизительную разметку своей квартиры. Получалось, что в комнате, которую он всегда считал кладовкой, есть три розетки, проводка для двух потолочных светильников и два окна, и все это размещается на двадцати трех квадратных метрах.
Он пошел в кладовку и постоял там с закрытыми глазами, представляя себе, как темная комнатушка по ночам в полнолуние превращается в спальню с прекрасной незнакомкой на огромной кровати под висячей, сверкающей хрусталем люстрой, и пахнет женщина, как и полагается в данной ситуации, изящно и пугающе — безумием.
На самом деле комната оказалась кабинетом менеджера Тамариной Е.К. Когда Самойлов, еще плохо представляя себе, что он будет говорить соседям через стену, пошел в соседний подъезд, он меньше всего предполагал обнаружить продолжение своей кладовки в каком-то офисе. Но табличка на металлической двери у лифта гласила, что за дверью находится «Рабочая группа „Альтаир“, и на втором этаже, как уверил Самойлова охранник, находятся помещения той же группы. Самойлова пустили в холл, выслушали, но беспокоить руководство отказывались, не считая причину, по которой он пришел в „Альтаир“, достаточно важной. Тогда Самойлов стал проникновенно извиняться: мол, не туда попал, надо было сначала пойти в милицию и написать заявление на „Альтаир“, так что простите дурака, приду попозже — с милицией. Это помогло, и через несколько минут он поднимался на второй этаж в кабинет менеджера Тамариной Е.К., и кабинет этот как раз оказался той самой комнатой, и определил это Прохор Аверьянович сразу, как только угодил в душную волну парфюма.
Менеджер Тамарина, выслушав историю его кладовки с совершенно непроницаемым выражением лица, спросила: «Сколько?»
Самойлов не понял и попытался разложить перед нею на столе планы, чтобы не ошибиться в квадратных метрах. Но бумаги были тут же отшвырнуты брезгливым движением пальца с ногтем зеленого цвета. Присев, чтобы их собрать, Самойлов ощутил внутри себя знакомую рабочую злость и спросил снизу:
— Это у вас тут безумие в воздухе витает? Концентрация безумия на один квадратный метр явно превышена, явно.
На непроницаемом лице поднялись вверх ниточки бровей.
— Я в смысле — духи. Или — туалетная вода? — Прохор Аверьянович покосился на пузатый флакон с пульверизатором на тумбочке у стола. — Сейчас вспомню, она говорила… «Ля Фоли», кажется, что в переводе означает безумие, — объяснил Самойлов, не спеша подняться, — все это время он стоял одним коленом на полу, изображая неудачные попытки собрать сброшенные бумаги.
На самом деле ему просто было интересно, нажмет ли палец с зеленым ногтем кнопочку под столом, на которой уже примостился на изготовку.
— Сколько? — перешла ко второй попытке менеджер Тамарина.
И следователь стал натурально валять дурака. Он стенал о тяжелой доле пенсионера, которому приходится платить за чужие киловатты электричества, да и плату за пользование квадратными метрами этой комнаты тоже наверняка вписывают ему в квитанцию… Менеджер Тамарина прервала его страдания почти сразу, он даже не успел войти в роль и начать угрожать пробить стену в кладовке, раз уж эта самая комната числится его собственностью.
Она молча выдвинула ящик стола и достала тысячную бумажку. Подумала и положила сверху еще пятисотку. Подумала еще, и на пятисотку с пластиковым щелчком легла визитка. Тамарина подвинула деньги зеленым ногтем к тому краю стола, о который опирался немощный пенсионер, и уставилась после этого на Самойлова выжидающе. Чтобы он не сомневался, чего она ждет, менеджер пару раз многозначительно посмотрела на дверь своего кабинета.
— Это как понимать? Помесячно или с учетом предварительной эксплуатации? — бормотал Самойлов, быстренько сгребая деньги. — Опять же стоит рассмотреть условия сотрудничества, в смысле, как найм, или отношения на доверии… — все бормотал он, пятясь к двери. Его мучения были прерваны то ли просьбой, то ли приказом не приходить без предварительного звонка.
Вернувшись домой, Самойлов рассмотрел визитку и понял серьезность намерений рабочей группы «Альтаир». Менеджер Тамарина сочла нужным вручить ему визитку юриста группы, и, соответственно, если пенсионеру Самойлову захочется еще раз прийти за cвоими киловаттными деньгами, он сначала должен будет обсудить вопрос с юристом. Прохор Аверьянович развеселился, достал припрятанную для исключительных случаев бутылочку кагора, открыл ее и задумался, кого бы пригласить посмеяться над ситуацией. И вдруг понял, что единственный человек, который поймет его веселье в данном случае, может быть только Лера Капустина. Счетчик и духи объединились, ей понравится!
Номер телефона Капустиных он набрал по памяти — у следователя Самойлова была отличная память.
Тоскливость
Трубку взял папа Капустин. И так искренне обрадовался, так взахлеб, что Самойлов даже пожалел о звонке — он не любил раскаявшихся задним числом, а эта любящая супружеская чета поразила его навек своей инфантильностью в горе и согласием с исчезновением ребенка. Но потом оказалось, что Капустины искали Самойлова для дела, а на прежнем месте работы им наотрез отказались дать его домашний телефон.
Капустин настаивал на встрече, Прохор Аверьянович лениво отказывался, потягивая у телефона кагор (он не любил пить один, а так вроде получалось, что в компании). Как-то так случилось, что Самойлов устал сопротивляться и согласился принять у себя дома Капустина, но одного — категорически. Без жены и без тещи.
Через полчаса Валентин приехал.
— Понимаете, мы с женой хотели бы нанять вас для одного дела. Мы знаем, что вы больше не работаете, а в наших семейных проблемах вы, как никто… — замялся Капустин. — К тому же по роду вашей деятельности эта работа не должна представлять для вас трудности, я сейчас зарабатываю достаточно, чтобы оплатить услуги любого частного агента, но ваша квалификация…
— Стоп, — Самойлов прервал бормотание Капустина шлепком ладони по столу. — Будете вино?
— Нет, спасибо, я с этим делом теперь очень осторожен, понимаете, как выпью, сразу вижу козу.
Прохор Аверьянович всмотрелся в лицо собеседника. На спившегося алкоголика Капустин не походил. Совсем не походил. Ухоженный, в дорогом костюме, с маникюром.
— В смысле — козла рогатого? — уточнил он все-таки.
— Нет. Козу, но тоже очень рогатую. Гуси-лебеди опять же недавно тут прилетели. В смысле — на пруд, но это к делу не относится. Мы хотели просить вас найти ребенка.
— Как — опять? — дернулся Самойлов от неожиданности.
— Нет… да, в смысле — нашу дочь, Валерию. Она пропала.
— Давно? — напрягся Самойлов.
— Семьдесят четыре дня…
— По порядку, с самого начала, — Самойлов уставился на галстук Валентина, стараясь сосредоточиться.
— Она поссорилась с нами, то есть бросила нас и ушла жить к бабушке. Через две недели после этого нам сообщили, что девочка перестала ходить в школу. Мы не волновались, Лера с пятого класса учится нестандартным образом, то ходит в школу, а то по месяцу не ходит, потом как-то сама договаривается с преподавателями…
— Начните со слова «поссорилась». Что это значит? — перебил Самойлов.
— Ну, как это бывает с подростками, — прятал глаза Капустин. — Накричала, обозвала, хлопнула дверью.
— Тогда начните с разъяснения слова «накричала», что мне все из вас вытягивать приходится?! — Самойлов отметил, что нервничает.
— Мы с женой сказали Лере, что не будем больше искать Антона. Объяснили, как могли, что лучше постараться наладить дружеские отношения с Корамисом и уговорить его привезти мальчика на встречу. Встретиться где-нибудь на нейтральной территории, вы понимаете? На курорте, например, в Греции. Это бы всех успокоило, потому что американец Корамис категорически отказался приезжать в Москву, и вообще он в Россию больше ни ногой и намерения свои подтвердил тем, что расторг очень дорогой контракт, по которому он, собственно, сюда и ездил. Да! — просиял Капустин. — Мы поговорили с Антошей по телефону! Он разговаривал с нами по-английски, представляете? — увидев лицо Самойлова, Капустин сник. — О чем я?…