Искатель. 2014. Выпуск №9 - Алексей Кленов 17 стр.

— Конечно, — согласился Иван. — Не в машине же библию читать. Только вот с мотелями в этих краях трудно.

Вскоре они въехали в Калязин. Город, как всегда, рассмотреть не успели, лишь увидели издали колокольню, бесконечно падающую в искусственное море. Гостиница в черте города была всего одна. На этот раз Делла потребовала отдельный номер.

Утром Иван постучался в ее комнату и нашел девушку растерянной и подавленной. Она сидела у окна и смотрела с высоты на сонный город. Оглянулась на вошедшего Ивана и снова уставилась в окно, сложив руки на груди.

— Это не древняя библия угрешей, — сказала она. — Это книга, написанная Дереком.

— И что же написал художник?

— Многое. В том числе, и о самом главном.

— О конце света?

— Да.

Казалось, надо клещами вытаскивать из нее каждое слово.

— Ну и… — с наигранной бодростью проговорил Иван. — Когда намечается конец света?

— Никогда, — сказала Делла, опустив голову.

— Выходит, зря мы с тобой по реке куролесили?

— Не зря, — сказала Делла.

Она подняла голову, и Иван только сейчас увидел, каким измученным было ее лицо. Не просто от бессонной ночи. Что-то она все же узнала из этой книги, нечто потрясшее ее до глубины души.

— Я голодна, — вдруг сменила она тему, быстро поднявшись. — Пойдем где-нибудь позавтракаем, а?

Недолго поколесив по городу, они нашли приличный ресторан. Сидели на открытой веранде, хорошо была видна гладь реки. Иван вспомнил их первую встречу в Москве, также в открытом ресторане, только над другой рекой. Казалось, это было бесконечно давно.

— Конца света не будет, — проговорила Делла, позвякивая ложечкой в чашке, — потому что он уже произошел.

— То есть?

— В двенадцатом году весь мир бредил концом света. Но бредил как-то несерьезно, без паники. В сущности, никто в это предсказание не верил. Но Амамутя уготовил для нашей планеты иную, более страшную участь, чем ожидание апокалипсиса.

— Что такого там прочитала, скажи толком!

— Вспомни картины Дерека. То, что там изображено, и есть реальность. А это, — Делла повела рукой в сторону реки, — просто иллюзия. Вот о чем он хотел поведать в своих картинах.

— Иллюзия? Кому это нужно, для чего выстраивать эту иллюзию?

— Ни для чего. Думаю, никто не делал этого специально. Нет никакого огненного бога. Человеческие сознания сами создали это. Когда взорвалось Солнце. Планета была уничтожена, но сознание людей — нет. Люди даже не заметили этого, заменив реальность галлюцинацией. И для всех нас по-прежнему существует и небо, и вода…

Иван посмотрел по направлению ее взгляда. На долю секунду ему показалось, что картинка дрожит и рвется, а за ней проступает море огня..» Ничто не противоречит этой версии. Ее нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Наш мир не настоящий, мир давно разрушен, поскольку звезда, которая давала ему жизнь, взорвалась. Солнце превратилось в красный гигант. Его оболочка теперь простирается далеко за орбиту Земли. Планета погибла в этом катаклизме, обратившись в пар из химических элементов и систему энергетических полей. Эти поля, эти пламенные змеи, — и есть наши сознания или одно всеобщее сознание, но оно отказывается верить в страшную тайну, а продолжает галлюцинировать мир — в том виде, какой ему удобен и привычен. Вот в чем заключалась истина, которую несли миру угреши, — истина о том, что мира больше нет. Конец света уже произошел, а значит — никакого конца света больше не будет.

Они сидели на лавочке, над местным диким пляжем, сегодня безлюдным. Вдали струились первые огни Калязина, бледные на фоне розового неба, где только что село солнце и можно было еще проследить его наклонный путь под краем планеты.

— «Молодость свою отдай свету, и пусть солнце возьмет, чтобы вернуть обратно, молодость твою», — процитировала Делла. — А ведь это пророчество сбывается. Амамутя — солнце. Ты хоть и не совсем настоящий, но Амамутя.

— Да и мой иероглиф — жизнь — похоже, также вполне отпечатался, — сказал Иван. — Я, кажется, обрел мою жизнь. Моя жизнь — это ты.

Делла глянула на него с заговорщицким блеском в зрачках, отражающих дальний берег.

— Посмотри, как красиво, — сказала она, указав ладонью на огни.

Город на другой стороне реки с каждой минутой погружался в темно-багровый сумрак, что было любимым цветом этой удивительной девушки. Движущиеся галогены автомагистрали, уличные фонари рядами, вспышки электросварки на какой-то стройке — все вместе это напоминало продуманную композицию, вроде мастерски обустроенной новогодней елки.

Впрочем, ничего этого нет, вся эта красота — лишь плод коллективного творчества сознаний. И все же оно существует. Как существует, скажем, картина художника.

— Пусть наш мир и не таков, каким кажется, какое до этого нам с тобой дело? — сказал Иван, нащупав в темноте ее руку. — Вот я, вот ты, вот наши пальцы. Мы такие есть и будем такими до самой смерти. Вместе.

Делла молчала.

— Вместе? — повторил Иван, уже не утверждая, а спрашивая, и через несколько секунд ожидания, которые показались ему вечностью, полной света и огня, услышал короткий, едва слышный выдох:

— Да!

Делла высвободила руку, села на топчане, обхватив колени. Она смотрела на гирлянды городских огней, огни отражались в ее глазах.

— Вместе, — сказала она. — Как два злодея, повязанные общей тайной.

По легкому дрожанию ресниц, взгляду, обводящему вещи как будто поверх их сущности, Иван понял, что в этот момент для ее красной тетради рождается новая поэтическая строка.

Все встало на свои места, все было решено, пророчество Амамути разгадано, и только где-то на самом краю его сознания шевельнулась смутная мысль… Дерек. Картины создал он. Предания угрешей собрал он. Книгу написал тоже он. Что, если пьяная выдумка Деллы и на самом деле была истиной? Не есть ли всё, что они искали этими летними днями, — и тайна народа угреш, и конец света — лишь причудливая, больная фантазия одного человека?

Дерек платил за жилье и еду своими картинами. Он как никто другой понимал их ценность и понимал, что им не место в деревенских домах на берегу реки. Эти холсты принадлежат всему человечеству, мировой культуре. Каким-то образом они должны были попасть в музеи, стать общественным достоянием. Вот он и придумал столь витиеватый способ водворить свое искусство на надлежащее место. Создал шифр и даже целый язык, спрятал книгу. Сотворил целую систему легенд, которую люди приняли за религию, а самих себя — за избранный Богом народ… Впрочем, это всего лишь одна из версий реальности, которых может быть великое множество, думал Иван, глядя на озаренный вечерними огнями профиль своей невесты.

Ирина Ярич АБСТРАКТНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Клотильда возвращается из художественного салона, куда она отвозила одно из последних живописных полотен своего мужа. Она в хорошем настроении, вспоминая восторженные отзывы владельца салона и штатного искусствоведа. Клотильду заверили, что, несмотря на немалую цену, картина у них долго не задержится. Современный абстракционизм пользуется большим спросом, особенно среди заезжих американцев.

Клотильда горда за мужа, и радостное настроение не портят нудный мелкий дождик и серый тусклый день. Бесцеремонные капли небесной влаги хаотично носятся, игнорируя зонты, шарфы и шляпы, и падают куда попало, на одежду и лицо, а то и за воротник на шею. Клотильда усмехнулась. «Почти как у Туссена, — подумала она, — ах, если бы я умела рисовать!» В который раз женщина сокрушалась, что не обладает тем же даром, что и ее муж. Уже за одно это его обожает, нет, она его боготворит… Конечно, она обрадует Туссена горячими отзывами о его работе, перескажет все добрые слова и пожелания, услышанные в салоне. Еще бы им не восхищаться! И хотя там выставляется не только Туссен Тостивен, но именно благодаря его картинам этот художественный салон процветает далеко за пределами Пасси в своем XVI-м арондисмане[1] и известен почти по всему Paris intra-muros[2].

Клотильда подняла руку, чтобы поймать такси. Нет, она не прячется от дождя и не спешит домой, то есть, конечно, спешит по-своему, не торопясь.

— В департамент О-де-Сен, — сказала она водителю.

Автомобиль направился из Пасси к верховьям Сены. Свернул на Бульвар Периферик[3] в западном направлении, затем повернул на развязке Ля Дефанс — Порт Майо. Проехал около трех километров, затем въехал на мост Понт де Нейи. В этом районе Сена раздваивается на два рукава и омывает остров Путо, что простирается под мостом узким и длинным хвостом, а массивной заросшей зеленой массой уходит дальше на юго-запад против течения Сены. Близко от него, на северо-восток, протянулся остров Гранд-Жат, широкий в центральной застроенной части и узкий с обоих краев. Таксист повернул на развязке Дефанс 1.

— В департамент О-де-Сен, — сказала она водителю.

Автомобиль направился из Пасси к верховьям Сены. Свернул на Бульвар Периферик[3] в западном направлении, затем повернул на развязке Ля Дефанс — Порт Майо. Проехал около трех километров, затем въехал на мост Понт де Нейи. В этом районе Сена раздваивается на два рукава и омывает остров Путо, что простирается под мостом узким и длинным хвостом, а массивной заросшей зеленой массой уходит дальше на юго-запад против течения Сены. Близко от него, на северо-восток, протянулся остров Гранд-Жат, широкий в центральной застроенной части и узкий с обоих краев. Таксист повернул на развязке Дефанс 1.

В самом центре этого самого большого в Европе делового квартала, среди небоскребов, в отеле у Клотильды встреча.

Туссен мешал краски и наносил то пятна, то штрихи в только ему понятном порядке и только ему понятном содержании. У этой картины название «Утреннее настроение». Последние годы ему необязательно часто выезжать из дома и совершать дальние поездки в поисках сюжетов и вдохновения. Иногда Клотильда по собственной инициативе вывозит его, как она говорит, «на природу», что означает за пределы Большого Парижа, и «в свет», тогда они колесят по улицам и площадям и по ближним оживленным пригородам в поисках вида, который «зацепит». Раньше Туссен очень любил писать на берегу моря или в провинциальных городках и деревушках, об этом напоминала ему Клотильда, а из его памяти это давно стерлось, и фотографии проданных картин не порождали ностальгию, не будили воспоминания, о которых любила говорить жена. Последние две поездки к морю и вовсе разочаровали Туссена, он не увидел чего-либо достойного, чтобы запечатлеть на полотне, и попросил Клотильду не тратить на это бессмысленное дело ни его, ни ее время. Действительно, ничего особенного не происходило ни на море, ни на берегу. Оба раза был штиль, и вода почти замерла, едва облизывая песок и камушки на пляже. Тусклое небо, затянутое облачной дымкой, сливалось на горизонте с морем почти такого же цвета. Куда ни посмотри, всюду голубоватая серость. Жена удивилась и хотела было поспорить; по ее мнению, берег и море, да и не только они, а все, что окружает, в любую погоду интересны, своеобразны, и каждый день их можно видеть по-разному. Но потом передумала настаивать, ведь Туссену лучше «видно», что и где писать, а она найдет чем себя занять.

Туссен ни в детстве, ни в юности не увлекался ни механизмами, ни машинами, поэтому, когда у них появилась возможность купить автомобиль, они с Клотильдой решили, что водить будет она. Вообще Туссен считал, что с женой ему очень повезло, она избавляла его от множества бытовых и хозяйственных проблем, никогда не высказывала связанных с этим укоров. Клотильда будто переросла из любимой жены в продолжение его самого, одновременно отстраненного и заботливо-услужливого контролера их общего бытия, что позволяло Туссену полностью погружаться в творческое созидание.

Туссена не особо волновало, а точнее, совсем не интересовало, как и на какие средства они живут, каким образом продаются картины, хотя Клотильда всегда подробно, ничего не утаивая, рассказывала мужу, какую картину кто купил и каков размер гонорара. Но в памяти Туссена подобная информация задерживалась на столько времени, сколько об этом говорила жена. Клотильда неустанно повторяла мужу, что он гениальный художник и она в него верила всегда, практически с первого дня знакомства. И это была правда. Конечно, Туссену приятно слышать мнение жены и отзывы коллег и критиков, но он помнил о них буквально несколько минут и вновь погружался в свой мир — мир цветовых пятен и световых бликов, мир странных форм и загадочных контуров и, конечно, мир запахов. Туссен даже написал несколько картин на эту тему, от «Запаха лета» до «Запаха жены». Последнюю купили за астрономическую цену, и одна эта картина обеспечила им безбедную жизнь в течение года, за который Туссен написал еще несколько «Запахов…», в том числе и «Запах жены на закате в августе». Судя по названию, содержание существенно отличалось от предыдущей картины со схожим названием. Это полотно Клотильда выставлять в салон не стала, она продавала далеко не все, ведь гонораров с лихвой хватало на жизнь, а транжирить деньги, с таким трудом заработанные мужем, считала себя не вправе, ведь он почти сутками писал и писал. Картины, которые ей приглянулись и с которыми жалко было расстаться, Клотильда оставляла дома и, когда они не стали помещаться на стенах, освободила кладовку, сделала из нее «запасник» и время от времени меняла «экспозицию», любуясь творениями Туссена Тостивена.

— Господин комиссар, он здесь!

Луи Вермандуа неохотно, но уверенно направился к скамье.

«Проклятье, — думал комиссар, — весь день шел дождь, разве останутся теперь отпечатки или какие-нибудь следы», — и, обойдя лужу на асфальтовой дорожке, ступил на мокрые палые листья. Между деревьями за полуобнаженными ветвями притаился фонарный столб, освещая желтоватым рассеянным светом еще влажную скамью и на ней труп, в сыроватом костюме из-под распахнутой ветровки. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что смертельный удар стал для этого бедняги неожиданным, — так считал комиссар.

— Проникающий удар острым, тонким и длинным предметом в область сердца, — сказал эксперт. — Смерть наступила часа два-три назад.

— Значит, в семь или восемь вечера.

— Примерно так, господин комиссар.

— Чем, заточкой? — подошел инспектор Франсуа-Пьер Фрежюс.

— Возможно, но пока не уверен.

Около часа назад в комиссариат позвонил неизвестный, представиться отказался; он сообщил, что в сквере, недалеко от входа в метро Ля Дефанс, его испугал мертвец, к которому он подсел на скамейку.

При трупе полицейские не нашли ни. денег, ни часов, ни мобильного телефона, только карточку. По ней определили, кто он и где живет. Осталось выяснить, кто и за что его убил.

Наконец-то дождь закончился, и тучи разошлись, исчезли за горизонтом. После последних серых дней солнечный свет наполнил округу яркими красками. В голубизну врезаются высотки, в которых отражаются и небо, и другие дома, и пестрые деревья. Нижние этажи прикрывает разноцветная листва — зеленая с желтоватыми прядями или вкраплениями, зелено-буроватая, зелено-желтовато-розоватая. С утра было прохладно, но к полудню воздух прогрелся — для октября довольно тепло. Вокруг разносится терпкий запах палой листвы, пахнет осенью. Даже выхлопные газы множества автомобилей не в состоянии заглушить чарующий запах засыпающей природы.

Туссен любит такие дни, после дождя мир становится, ярче, сочнее и запахи более насыщенные. Иногда, в отсутствие жены, Туссен выходит и гуляет один. Клотильда против подобных одиночных вылазок мужа, потому что по рассеянности он уже дважды заблудился, благо тогда ушел недалеко и она сама нашла слоняющегося по переулкам Туссена, когда он с увлечением рассматривал квартал, будто не бывал здесь ни разу. Значит, подумала Клотильда, «увидел» знакомый квартал «по-новому».

Туссен нашел выход, чтобы не заблудиться и вернуться до возвращения жены, чтобы не волновать ее; он считал шаги и старался не сворачивать с прямой дороги. Счет не мешал художнику созерцать округу.

Когда жена пришла домой, Туссен наносил завершающие мазки. Клотильда провела сегодняшний день удачно и решила не возиться на кухне, а дать себе отдых от стряпни. По дороге заехала в ресторанчик, где можно сделать заказ с собой, купила несколько готовых блюд.

Клотильда вошла в мастерскую. Полумрак рассеивал свет от фонарей, что стояли на улице почти напротив двух больших окон. Клотильда включила свет. Возле мольберта, опершись на столик с множеством тюбиков с красками, дремал Туссен.

— О, мой милый гений, опять весь день работал.

Туссен вздрогнул от голоса и прикосновения.

— Ты сегодня, дорогая, вкусно пахнешь… А я, кажется, закончил картину, назвал «Прогулка перед закатом».

Любитель реалистической живописи не нашел бы никакого сходства между названием и содержанием картины. Клотильда же понимала, что в этих пятнах, геометрических фигурах и штрихах есть определенный порядок или система, и ей они нравились. Впрочем, Клотильде нравились все картины мужа, и она в очередной раз искренне воскликнула:

— Превосходно, Туссен! Какое замечательное сочетание цветов! И впрямь осенний предзакатной вечер… Какой удачный день!.. А на столе в столовой ужин из ресторана!

Клотильда взяла мужа под руку, и они направились ужинать.

Туссен не слышал, как заснула жена, он спешил воплотить новый замысел: натюрморт «Праздничный ужин для двоих».

— Да, Николь, — ответил комиссар Вермандуа на звонок жены, — ты ложись, не жди меня. Скорее всего, вернусь поздно.