— На этой неделе я не смогу, — промямлил Виталя.
— Я почему-то так и подумал. Кирилл всё хотел дочку твою посмотреть, а я сказал твоему другу, что твоё семейство в деревню укатило, воздухом подышать. Мы тут с ним чайку попили с вареньем, потом Сева к нам присоединился со своим Чарли.
— Какой ещё Сева? С каким ещё Чарли?
— Да сосед твой сверху со своею собакой.
— Барин?! Он пил здесь чай?!
— Почему барин? Нормальный мужик! У него какое-то мебельное производство своё. Представляешь, всё у него есть — деньги, квартира, загородный дом, жена-красавица, собака. А несчастный!
— Это ещё почему? — Витале было холодно в мокрой одежде, его заколотил мелкий озноб, но ответ на вопрос, отчего так несчастен «барин», был искренне ему интересен.
— Так сам подумай! Конкуренты его ненавидят, пакости строят. Жена неожиданно от него ушла. Свалила одним прекрасным утром в неизвестном направлении, не оставив даже записки. А собака у него всё время чешется! Он блох ей с утра до вечера травит, а она всё равно чешется!
— У неё аллергический дерматит.
— У кого? У жены?
— У собаки! — Виталя встал и, постукивая зубами, пошёл в ванную греться и переодеваться.
— А откуда ты знаешь, Вить? — удивился Иван Терентьевич.
— Знаю! В душе я, Вань, ветеринар, поэтому знаю.
— Мойся, грейся, переодевайся и за стол! — крикнул профессор. — Будешь мне всё рассказывать, а я буду тебя лечить!
* * *Из ванны Виталя вышел, закутавшись в длинный махровый халат. Когда-то, в начале семейной жизни, Галка купила ему этот халат, но Виталя так ни разу его и не одел — что ж это за мужик в халате? Теперь халат показался ему символом уюта и счастливого домашнего бытия, как и самовар, только вместо Галки за столом сидел лысый профессор, у ног которого крутилась собака в надежде получить кусок шашлыка.
Иван Терентьевич не преувеличил, он действительно сложил на балконе из кирпичей мангал и пожарил самые настоящие шашлыки.
— Садись, ешь, пей и рассказывай. Особенно пей, — он придвинул Витале рюмку с водкой, — и непременно рассказывай. У тебя вид человека, которому необходимо поделиться своими проблемами.
— Да?! — Виталя влил в себя водку. Стало теплее, стало лучше, и знакомый комок подступил к горлу.
— Точно тебе говорю. Две лысых башки, одна из которых — профессорская, могут что-нибудь да придумать! — Иван Терентьевич тоже опрокинул рюмочку и впился зубами в дымящееся мясо.
— Вань, я нарыл что-то такое, за что меня захотели убить.
— Это я понял, сыщик. Ешь шашлык, ешь, без мяса мозг не работает, это я тебе как лауреат говорю.
— Мне Крылов встречу в гостинице назначил. Я приехал, а в меня прямо на стоянке стали стрелять. Хорошо, что я не успел выйти из Проходимца.
— Ха! Представляю, как кто-то расстроился! Палить из пистолета по Проходимцу — гнилое дело!
— В общем, я стал уходить, но мне сели на хвост. На Горбатом мосту какой-то микроавтобус попытался прижать меня к ограждению. Я хотел ударить его бортом, но манёвр не удался, он ушёл от удара и сам поддал мне под зад. Наверное, Вань, я хреновый водитель. Я пролетел через встречную, пробил ограждение и… улетел в воду. Всё. Проходимца больше нет.
— Да фиг с ним, — отмахнулся Иван Терентьевич, — у него всё равно в системе зажигания косяк был. У тебя есть мысли, кто тебя так прессует?
— Пока нет. Пока нет. Но я хожу где-то рядом. Раз меня хотят грохнуть, значит, я в шаге от разгадки, понимаешь?! Крылов чего-то очень боится. Он собирался рассказать мне что-то очень важное, но… не успел. Я думаю, его уже нет в живых.
Профессор громко присвистнул.
— Я даже в этом уверен, Вань. Я звоню ему ежесекундно, но он не берёт трубку. А ещё…
— Ну?! — Иван Терентьевич встал и, прихрамывая, заходил по кухне вокруг палатки.
— У Крылова была любовница. Хозяйка небольшой парикмахерской. Её убили сегодня днём, практически на моих глазах. Застрелили через открытое окно из пистолета с глушителем. Перед этим у неё был какой-то серьёзный, почти скандальный разговор с Крыловым. Я хотел расспросить её, она что-то знала, но не успел! Кто-то как будто специально не допустил моего разговора с ней! Вот, Вань, смотри, мой мобильник вроде бы с водозащитой, я сделал снимки. — Виталя достал телефон, пощёлкал нужными кнопками, и на экранчике возникла жуткая картинка со скрюченной на полу Яной Геннадьевной.
Профессор навис над телефоном, как внимательный коршун.
Крупный план, дальний, лужа крови, открытое окно, опять крупный план, самый крупный — только лицо и шея.
— Стой! — заорал профессор. — Стой! Вот этот снимочек, да! Какое интересное на ней украшение.
Виталя только сейчас заметил, что на шее у Яны Геннадьевны висит кулончик с рубином, точно такой же он видел в шкатулке у Ады.
Ада выиграла его, победив в каком-то конкурсе, и такой он один в России, так, кажется, сказала Лиза Питерсон.
— Чёрт знает что, — пробормотал Гранкин. — это кулончик Ады. Как он у неё оказался?
— Как оказался, не знаю, — сказал профессор и довольно потёр руки, — но точно вам скажу, это украшение — точная копия ацтекского Камня Солнца. Уж я-то знаю! Видишь, вокруг рубина четыре символа в квадратах. Это и четыре эры — ягуара, ветра, дождя, воды, и четыре части света, на которые по преданиям ацтеков была разделена вселенная. А рубин в центре символизирует бога огня и пятую эру бога Солнца. Очень любопытная вещица!
Виталя закрыл крышечку телефона.
— Но это ещё не всё, — стараясь не смотреть профессору в глаза, сказал Гранкин. — Твой сын, Вань, в последнее время начал встречаться с Адой.
— В смысле?! — не понял профессор.
— Любовь крутить! — заорал Гранкин. — Это от него у неё появились деньги! Это он подарил ей «Порше», квартиру, счёт в банке! Они почти не скрывали свою связь, кутили по ресторанам, снимали гостиничные номера, и даже теплоход на двоих! Они обманывали Эльзу! Порой она даже не знала, что муж приезжает из своего сраного Парижа в город! А он покуролесит тут с Адой и улетит!
— Стервец!!! — заорал Иван Терентьевич так, что сорвал голос, и громко топнул деревянной ногой. — Ах, сволочь, ну я не знал! Выпорю, гада, вы-по-рю! Ну, я не знал… Слушай, а ты к чему клонишь? — вдруг перешёл он на шёпот. — Ты, Вит, на что намекаешь?
— Не намекаю я, Вань, а говорю то, что удалось разузнать.
— Это неправда, — Иван Терентьевич схватился за свою лысую голову. — Вернее, то, что он с сестрицей крутил — это запросто. Но чтобы расправиться с ней…
— Я этого не говорил.
— Но подумал.
— Нет.
— Да!
— Да, Вань, подумал. Но потом понял, что это не так. Не вяжется это ни с чем и никак. Зачем тогда ему Яну эту мочить? Крылова? Меня? Зачем так глупо и неудачно покушаться на Эльзу? Обыскивать свой дом и дом Крылова? Глупость какая-то. Нет, всё не так.
— А как?
— Не знаю, но скоро скажу.
— Скажи, Вить, быстрее скажи! — Профессор забегал по кухне вокруг палатки, за ним кругами принялся носиться Джерри. — Ромка, конечно, стервец, всегда стервецом был, но не убийца, чего бы там про него ни говорили! Все думают, что раз денег много, значит, по трупам к ним шёл. Нет! Он учился хорошо, работал как вол, пахал! Ну, да, нужно обладать определённой беспринципностью, чтобы делать кое-какие вещи, которые делал он, но… убийство — это другое! Другое, чёрт тебя, ветеринара, побери!
— Сядь, Вань, выпей. — Гранкин налил профессору водки. — Не бегай и не стучи протезом, соседи внизу спят давно. Я докажу, что это не Ромка твой. Пей! Я найду убийцу, и мы поедем с тобой на рыбалку, и Кирюху возьмём, и Джерри.
— И Севу… — пробормотал профессор, одним глотком выпив водку. Он был очень расстроен. Так расстроен, что пальцы дрожали на тоненькой рюмочной ножке, а в глазах стояла подозрительная влага.
Гранкин проклял себя за то, что ляпнул ему про сына.
— Чёрт с ним, и Севу возьмём, коли ему охота, и Чарли, — согласился Гранкин. — А с лимонами ты, Вань, зря поскандалил. Я их не в нашем ларьке покупал, а у Крылова в офисе с искусственного дерева содрал, хотел тебя порадовать. Наливай!
Они молча выпили, не чокаясь. Глаза у профессора стали сухими, руки перестали дрожать. Джерри залез в палатку и, судя, по храпу, исполнил команду «баиньки».
— Ты, Вить, завтра «мерина» моего возьми, а я себе «Ситроена» из гаража заберу. Только учти, «мерин» не бронированный, будь осторожен.
— Спасибо, Вань. Кстати, эта Яна Геннадьевна курила сигареты «Арома Вог». Это может означать, что в тот вечер, когда погибла Ада, она могла находиться рядом…
Пока Виталя говорил это, профессор уронил на стол голову и захрапел в унисон с Джерри. Он удивительно быстро засыпал, этот Иван Терентьевич.
— Баиньки, — усмехнувшись, прокомментировал Гранкин происходящее и встал. Всё-таки, у профессора на удивление крепкие нервы.
— Баиньки, — усмехнувшись, прокомментировал Гранкин происходящее и встал. Всё-таки, у профессора на удивление крепкие нервы.
Виталя прошёл в свою комнату и вытащил из-под подушки тетрадь.
Впереди целая ночь и он дочитает эту историю до конца. Он не имеет права погибнуть и ещё меньше прав имеет на сон. Времени почти не осталось. Гранкин включил настольную лампу и устроился на кровати с ногами.
Сандаловые чётки
«Верку не удивили мои рыжие волосы и тёмные очки на носу. Она молча сунула мне в руки авоську с котом и сонно сказала:
— Анель, зараза, я буду не против, если ты вернёшь мне пару тысяч рублей за моральный и материальный ущерб.
— Я верну, Вер, — пообещала я и пошла вверх по лестнице.
Моя квартира находилась на последнем, четвёртом этаже.
Филимон разжирел на соседских харчах, авоська была очень тяжёлой и сильно оттягивала мою ослабевшую руку. У своей двери я вдруг поняла, что не смогу попасть в собственную квартиру, ведь сумка с деньгами, ключами и документами ушла, испарилась!
Этот удар меня доконал, из глаз брызнули слёзы, и я в отчаянии пнула обивку ногой. Неожиданно дверь приоткрылась, обнажив чёрную пропасть моей квартиры. Я в испуге отпрянула назад, хотя считала себя совершенно опустошённой для каких бы то ни было эмоций. Филимон в сумке хрипло мяукнул, и это добавило жути к сложившейся ситуации. Площадка была плохо освещена тусклой лампочкой. Я стояла и слушала глухой стук своего сердца.
«Не молоти, — приказала я своему мотору, стащив с носа тёмные очки. — Всё самое страшное уже позади. Я просто забыла закрыть дверь, когда уезжала в Крым. Со мной такое уже случалось».
Как-то я уехала на базу отдыха с подружками и забыла закрыть не только входную дверь, но и кран с горячей водой в ванной. Когда из квартиры повалил пар, соседка беспрепятственно попала ко мне домой и выключила кипяток. А потом смеялась надо мной:
— Анель, ты растяпа, но очень правильная растяпа. Если бы ты не забыла закрыть дверь, её пришлось бы ломать!
Я ещё раз прокрутила ту ситуацию в голове, успокоилась и зашла в квартиру. Нащупала выключатель, щёлкнула им, но свет не зажёгся. Вечно перегорающие лампочки — моя вторая проблема после забывчивости. Я прошла в ванную и включила свет там.
В тёмном коридоре я разулась и вытряхнула из авоськи Филимона. Кот плюхнулся на пол безвольной, бесформенной массой, и, вздыбив на загривке чёрную шерсть, попятился вдруг к входной двери. Он зашипел с экспансией, на которую был только способен в свои двенадцать кошачьих лет.
— И где твоя хвалёная наглость, Филя? — усмехнулась я. — Испугался собственной конуры только потому, что в ней перегорела лампочка?
Я на ощупь пробралась в зал и включила свет. Яркая люстра вспыхнула под потолком, и на мгновение я ослепла. Сзади дурным голосом заорал Филимон. Прежде чем прозреть, я успела удивиться странному поведению своего кота и уловить до боли знакомый одуряюще сладкий запах.
Когда очертания всех предметов обрели чёткую ясность, я всё поняла. В центре гостиной, в глубоком кресле восседал Геральд и перебирал в нервных руках сандаловые четки. На нём были кожаные чёрные брюки и чёрная шёлковая рубашка.
Почему-то мне в голову пришла дурацкая мысль, что всем своим видом он смахивает на палача.
Геральд смотрел на меня насмешливо, исподлобья, и тёмные шарики летали в его пальцах справа налево.
«Так вот почему тут пахнет сандалом», — оформилась первая мысль.
«А разве бывают палачи с чётками?» — нагнала вторая.
«И как он здесь оказался?» — отрезвила третья.
Щекам почему-то стало вдруг мокро, дождя здесь быть не могло, значит, это были банальные бабские слёзы.
— Я знала, что ты придёшь, — сказала я и сделала шаг к нему.
Опять где-то хрипло заорал Филимон, и я подумала, что старого маразматика пора усыплять.
— Знала?! — Геральд вскинул красивые брови, и его пальцы замерли на сандаловых чётках. — Ты знала, что я буду ждать тебя здесь?!
Я подошла к нему, села на корточки и положила голову на его чёрные кожаные колени.
— Я очень ждала тебя, день, два, три… Я прождала бы ещё бесконечно долго, если бы не позвонила соседка и не сказала, что мой кот не даёт ей житья. Я знаю, ты меня обманул, я Анель, а не Жанна, но мне наплевать! Лишь бы ты был со мной.
Филимон заорал совсем дурным голосом, и в его руладах мне ясно послышались человеческие слова: «Глупая курица!»
Или это сказала себе я сама?!
Чёрная кожа брюк под моею щекой сильно намокла, потому что слёзы лились из глаз, и не было механизма в моём организме, способного перекрыть им ход.
— Ты продал картины? — Я чуть приподняла голову и заглянула ему в глаза. — Мы теперь уедем в Америку?
— Продал картины? — Он в горсть собрал мои волосы на затылке и поднял мою голову выше, так, что подбородок задрался, а шею заломило. — Уедем в Америку? Дура! — прошипел он. — Господи, какая же ты дура!
Филимон заорал дурниной в чёрной пропасти коридора. Даю на отсечение голову, он орал: «Ду-ура!» Геральд держал меня за волосы, вернее, за рыжий парик, и смотрел мне в глаза. От него пахло сандалом, дорогим алкоголем и хорошим трубочным табаком.
— Ты куришь трубку? — спросила я, потому что остатки разума вытекли вместе с последними слезами.
— Курил, — усмехнулся он. — Курил. Теперь обо мне можно говорить только в прошедшем времени. Теперь я покойник, я без пяти минут покойник, и в этом твоя вина, чёртова дура Анель!
Филимон заорал на сей раз где-то совсем далеко, наверное, он пробрался на кухню. До меня не сразу дошёл смысл слов, сказанных Геральдом.
— Почему ты покойник? Почему по моей вине? — шею невыносимо ломило, она затекла, но я неожиданно испытала первобытное наслаждение самки, подчиняющейся воле самца. — Почему?
— Потому что картины, которые ты украла, оказались копиями! — Он произнёс это почти без звука, одними губами, но я поняла. — Они оказались копиями, я кинул страшных людей и теперь мне крышка. А раз мне крышка, то и тебе тоже! — Он свободной рукой скользнул по кожаной брючине, и у моего горла оказалось длинное острое лезвие. Таким лезвием можно было рубить на лету шёлковые платки, а не то, что моё бедное горло.
Горькая мысль, что все эти бредни про наслаждение самки не что иное, как гнусные атавизмы, отрезвила меня. Меня вдруг осенило, что от него пахнет гнилыми деревяшками, дешёвым пойлом и гадким палевом. Ещё меня осенило, что он просто мелкий подонок.
— Чёрт, — тихо сказала я. — Чёрт!
«Чо-орт!» — проорал Филимон на кухне.
Я рванулась назад, к двери, опрокинув спиной торшер. Рыжий парик остался в руке у Геральда. Он посмотрел на него с удивлением, и мне стало смешно: похоже, парень на полном серьёзе решил, что пока я ждала его в съемной халупе, то от нечего делать перекрасила волосы. Я расхохоталась ему в лицо. Он бросился на меня, но оказался чересчур пьян для таких резких маневров — споткнулся о длинную ножку торшера, упал и растянулся на животе, отсвечивая кожаной задницей. Нож с глухим стуком упал рядом с ним, проехал пару метров по скользкому полу и замер у моих ног.
Я нагнулась и подняла его.
Прелесть это был, а не нож. С удобной костяной ручкой, длинным лезвием и кровостоком. Особенно позабавил меня кровосток — узкий желобок по всей длине лезвия.
Я поняла, что ещё не созрела, чтобы опробовать этот кинжал в действии, поэтому развернулась и бросилась в ванную. Геральд ломанулся за мной.
Закрыть дверь за собой я не успела. Он подставил плечо и отжал её. Получалось, что я в западне и это сильно смахивало на дешёвенький триллерок. В подтверждение этой ассоциации на кухне снова заорал Филимон. Получалось, что если я сейчас же не пущу в ход нож, то «чёрный» Геральд задушит меня под вопли чёрного кота.
Эй, оператор, к съёмке готовы? Дубль!
Я сорвала с душа длинный металлический шланг и, направив его в лицо Геральду, крутанула кран с горячей водой. Струя кипятка под напором сработала лучше резиновой пули — Геральд отпрянул к противоположной стене и закрыл лицо руками, как барышня, впервые увидевшая голого мужика.
Я выключила воду, оставаясь в выгодной для себя позиции: одна рука на красном вентиле, в другой — шланг с насадкой, направленной в лицо Геральда. Нож я бросила в раковину — пардон, господин режиссёр, быть может, я нарушила ваши планы, и сцены кровавой расправы над главным злодеем не получилось.
— Анель, — Геральд отнял от лица руки. Ему всё же досталась порция кипятка, физиономия была мокрая и красная.
Как мне могло казаться красивым это лицо?
— Анель, нам надо поговорить.
— Надо, — кивнула я. — Ещё как надо! Ты будешь отвечать на мои вопросы.
— Сначала ты на мои.
Моя рука дрогнула на кране, пальцы вцепились в вентиль. Он всё понял правильно и быстро сказал: