Они выехали, когда месяц еще не убрался с черного неба. На Киссуре были серые замшевые сапожки, с узором в виде лилий и с высокими красными каблуками; зеленые штаны и красная куртка, перехваченная тяжелым поясом из золотых блях: каждая бляха изображала зверя или рыбу. Плащ на Киссуре был тоже зеленый, с двумя широкими полосами, шитыми золотой сеткой. На плече висел лук, за спиной – кожаный колчан, из которого торчали перья стрел, белые, как пенопласт. За поясом – швырковый топорик, у седла – два ясеневых дротика и меч.
Бемиш привез с собой удобный охотничий комбинезон, но в конце концов предпочел одеться так же, как другие охотники. «Это правильно, – заметил, глядя на него, Ханадар, – а то всех богов распугаешь. Наши боги еще не привыкли к вашим штанам, а ты знаешь, что такое дичь, Теренс? Это крошки, которые боги бросают охотнику со своего стола, если охотник почтит их охотой».
Выезжая, Киссур бросил на алтарь у ворот кусок свежего мяса и постучал по камню обнаженным мечом, чтобы привлечь внимание бога. Меч у Киссура был тяжелый и длинный, с трехгранным лезвием и каким-то узором, кажется, бегущими лошадями, по ребру. Рукоять была из сплетенных змей.
– А зачем тебе меч? – спросил Бемиш.
– Без меча не бывает удачи, – ответил Киссур, а Ханадар добавил:
– Дорога на тот свет идет по лезвию меча, и по нему уводят и приводят зверей.
Они наблюдали восход с одного из поросших мелким леском склонов: горный ветер плясал в хвостах их коней, – говорили, что в древности этот ветер покрывал кобылиц, – черные с белым пятном кони рождались от этого ветра, и под копытами изредка похрустывали ракушки, напоминание о море, бывшем здесь миллионы лет назад.
Потом на склон выскочил олень, вздумавший тоже полюбоваться рассветом; слуги спустили собак, и господа поскакали следом.
Господ было пятеро – Киссур, Ашидан, Ханадар Сушеный Финик, Алдон и Бемиш, еще было восемь собак и трое слуг. Первым оленя догнал Киссур и, расширив глаза, метнул копье. Крашенное желтым, с зеленой шишкой на конце, копье пробило оленя насквозь легче, чем оно пробивало старый клен в столичной усадьбе Киссура.
Олень громко закричал, и Киссур приподнялся в стременах и закричал громче оленя; налетевший порыв ветра подхватил его голос и понес по лесу, обрывая листья и гоня облака. Бемиш зябко передернулся.
Слуги бросились разделывать оленя с ножами, и Теренса чуть не стошнило.
К полудню Бемиш был пьян от крови: слуги где-то отстали, а он с Киссуром и Ашиданом подъехал к небольшому озерцу. Бемиша совершенно поразил цвет озера: оно было голубым, как бирюза, и со скал на противоположной стороне к нему сползали тонкие лапки ледника. Дно ущелья в этом месте было необыкновенно плоским, ровным, поросшим какой-то белой болотной травой и с трехлетним мертвым подлеском. Бемиш сообразил, что в этом месте недавно сошла лавина.
Конь Бемиша подошел к озеру, сунул морду в воду и начал жадно пить; Киссур тоже спешился и зачерпнул воды. Бемиш последовал его примеру. Вода была ледяной и сладкой; сквозь метровую глубину у самого берега Теренс видел серые водоросли на дне.
В эту секунду раздался треск и предупреждающий крик. Теренс обернулся.
По узкой звериной тропке вдоль озера, смешно переваливаясь, бежал медвежонок, и места эти были так дики, что медвежонок бежал мимо людей; видимо, он тоже шел к озеру напиться, но теперь все-таки передумал и торопился туда, где тропка исчезала в нагроможденных друг на друга валунах, – в широкой каменной речке, пробившей себе мертвую дорогу в вековом лесу.
– Не надо, – сказал Киссур брату, – это дурной знак.
Но Ашидан уже натянул лук и выстрелил: медвежонок упал. Ашидан спрыгнул с седла и побежал к зверю. Он нагнулся, чтобы вытащить из него стрелу, и в этот миг один из валунов шевельнулся, и на вершине его выросла огромная, черная с бурым медведица.
– Ашидан! – заорал Бемиш.
Ашидан вскинул голову. Медведица поднялась на задние лапы, а юноша стоял под ней, растерянный, с обломком стрелы, вытащенным из ее сына.
Бемиш выхватил пистолет. Но раньше, чем он успел поднять руку, Киссур, широко размахнувшись, бросил копье. Медведица грузно взмахнула лапами в воздухе и обрушилась с валуна.
Киссур спрыгнул с коня, подошел к трупу и молча выдернул копье. Ашидан стоял рядом, не поднимая глаз, весь забрызганный кровью.
– Не к добру, – сказал Киссур, – ни мы, ни наши предки не охотятся на медведей.
* * *Впрочем, через несколько часов случай с медвежонком забылся. На привале развеселились все; даже Сушеный Финик, который не умел улыбаться, визжал и ухал, а потом сел у колен Киссура и запел те свои песни, которые Бемиш столько раз слушал с чипов в рабочих бараках, что уже научился любить.
Обратно ехали, когда вечерело. Кони шли по тропинке двое в ряд, черный горный перегной осыпался под их копытами, справа темной стеной вставал лесной склон, слева лохматое солнце садилось за покрытый сверкающим снегом хребет. Птицы вспархивали из-под копыт, жизнь была дивно хороша. «Господи, какой отель можно здесь построить», – мелькнуло у Бемиша в голове, – он был человек практичный, всегда искал, как приспособить природу к деньгам.
Ашидан после случая с медвежонком погрустнел, и теперь как-то так получилось, что Киссур со свитой поскакали вперед, а Бемиш отстал и ехал рядом с Ашиданом. То т был бледен, – то ли от травки, которую возделывали крестьяне на здешнем поле, то ли от Кембриджа. Бемиш наклонился к Ашидану и негромко спросил:
– Киссур знает, что вы – наркоман?
– Я не наркоман, мне просто интересно! Я в любую минуту могу прекратить.
Бемиш, помимо воли, хмыкнул. Юноша вздрогнул. Потом вдруг оборотил серые глаза к иномирцу. Зрачки их были неестественно сужены.
– Это не моя, это ваша вина, – сказал он, – семь лет назад из этого замка правили Варнарайном, а теперь это дыра, потому что рядом нет восьмиполосного шоссе! Вы прогнали наших богов, а что вы нам дали взамен? Банку с пепси-колой?
Ашидан схватил Теренса за руку.
– Эта трава здесь росла всегда! Ее ели, чтобы говорить с богами! Вы даже разговоры с богами объявили уголовным преступлением!
– Бросьте, Ашидан! Вы не говорите ни с богом, ни с чертом, вы жрете эту траву для собственного удовольствия и боитесь Киссура, потому что он вас за эту траву запихнет в клинику или просто посадит на цепь.
– Я боюсь меча, который он с собой взял, – сказал Ашидан. – Я видел этот меч в руках Ханалая, а души убитых после смерти уходят в их мечи.
Ханалай был тот самый мятежник, который семь лет назад воевал против Киссура.
– Ханалая, – изумился Бемиш, – вы встречались с Ханалаем?
– Он меня взял в плен, – ответил Ашидан.
Бемиш уставился на юношу: тот был очень молод, тонок, как змейка, и невероятно красив, со своими белокурыми волосами и серыми, густо накрашенными для охоты глазами.
– Господи! Сколько же вам лет было?
– Пятнадцать. Почти пятнадцать. Киссур поручил мне пять тысяч всадников, и со мной были Сушеный Финик и дядя Алдон, Алдон Полосатый. Мы должны были ждать Киссура в Черных Горах. Но тут мы услышали, что вниз, в городок Лухун, съехались на ярмарку купцы и сгрудились в городке из-за войны, и мы решили взять этот городок, потому что так добычи достанется больше, если не ждать Киссура. Вот мы ночью подошли к этому городку с проводником, и когда рассвело, выяснилось, что это была ловушка, – войско Ханалая окружило нас. Ханалай думал поймать самого Киссура.
Ашидан покачался в седле.
– Я выехал вперед и предложил Ханалаю поединок. На моем щите был Белый Кречет, Ханалай подумал, что в ловушку попался сам Киссур. Он очень не хотел драться, но ему пришлось принять вызов. Он испугался, что командиры его засмеют.
Это был поединок, о котором нечего долго рассказывать: Ханалай рассек мне плечо и бросил на землю, как кутенка, а потом снял шлем, чтобы отсечь голову. Очень удивился и спросил: «Ты кто такой, мальчишка, чтобы носить щит с Белым Кречетом?» Я сказал, что меня зовут Ашидан, и что брат мой Киссур отомстит за меня, и чтобы он рубил мне голову, а не разевал свою поганую пасть. Я был очень хорошенький мальчик, и Ханалай вдруг меня пожалел. Размахнулся мечом и вдруг подумал: «Я умру… в этих словах ужас необратимости, ночью от них нельзя спать. Та к стоит ли опускать этот меч?» – так он мне, во всяком случае, говорил потом. Вот он перебросил меня, как девку, через круп своего коня и поскакал к своему войску. А мое погибло, до последнего человека. Ведь это была совсем другая война, нежели между двумя государствами. Потому что когда воюет одно государство и другое государство, то справедливость в том, чтобы пощадить противника и сделать его своим вассалом, а когда воюет правительство и мятежники, то справедливость в том, чтобы уничтожить мятежников до единого.
– А Сушеный Финик? – вдруг сообразил Бемиш.
– Сушеный Финик и Старый Алдон попали в плен.
– А Сушеный Финик? – вдруг сообразил Бемиш.
– Сушеный Финик и Старый Алдон попали в плен.
– А дальше?
– Меня и Сушеного Финика привели в шатер Ханалая, где он пировал после битвы, и Ханалай сказал, что хотел бы услышать от Сушеного Финика песню об этой битве. Сушеный Финик ответил ему, что битва еще не кончена, так как не казнены все, кто должен быть казнен после этой битвы, а когда Ханалай казнит всех, кто должен быть казнен, некому уже будет петь эту песню. Ханалай усмехнулся и подарил Сушеному Финику новую лютню и свой меч, – и этот меч был такой дорогой, что стоил дороже, чем честь Сушеного Финика. То т сел и спел хвалебную песню Ханалаю, и я не думаю, что вы слышали ее от Сушеного Финика или от кого-то еще. А потом Ханалай повернулся ко мне и сказал, что он хотел бы отпустить меня. Я наговорил ему дерзостей. Тогда он подумал и сказал: «Ладно, тебя распнут завтра, мальчишка. Сначала Алдона, а потом тебя».
– И что же было завтра?
– Нас вывели вместе с Алдоном, и Ханалай сказал: «Если ты позволишь мне помиловать себя, я отпущу Алдона». Я плюнул ему в лицо.
Ашидан помолчал. Лицо его стало совсем бледным, и Бемиш вдруг представил, каким он был хорошеньким ребенком, тогда, когда ему было «почти пятнадцать».
– Ханалай покачался-покачался с носка на пятку, а потом и говорит: «Слишком красивый ты мальчик, чтобы умирать». Они распяли Алдона и побранились немного, а потом увели меня.
– А Сушеный Финик?
– А Сушеный Финик пел Ханалаю хвалебные песни, пока не оскорбился, что он, человек из знатного рода, прислуживает простолюдину, который в детстве месил коровий навоз. Отрубил голову одному из помощников Ханалая, кинул ее в мешок и ускакал с этим выкупом к Киссуру. И меч Ханалая он тоже подарил Киссуру.
Ашидан помолчал и сказал:
– Там-то я и познакомился с сыном Ханалая: мы были одногодки, это был очень одаренный юноша. Думаю, Ханалай пощадил меня ради него. Однажды он меня спрашивает: «Вдруг мой сын попадется в руки Киссура? Как ты думаешь, оставит он ему жизнь, как я тебе?»
«Да, – подумал Бемиш, – Киссур, однако, не пощадил сына Ханалая, и вообще никого не пощадил».
– Эй, – закричал впереди Ханадар Сушеный Финик, – вы чего там уснули? А ну сюда!
Бемиш и Ашидан заторопили коней. Впереди горная тропа раздваивалась: правая дорога шла вниз, левая резко забирала наверх и исчезала среди нависших камней и деревьев.
– Нам налево, – сказал Киссур, – надо навестить Альдиса, чтобы извиниться за медвежонка и попросить изобильной охоты.
– Если мы поедем к Темной Кумирне, мы не успеем до ночи в замок, – возразил Ашидан.
– Что ж, тогда мы заночуем в Кумирне, – сказал Киссур.
Лицо Ашидана вытянулось.
– Смотри-ка, – сказал Ханадар, – да неужто ты боишься Темной Кумирни?
И, оборотившись к Бемишу:
– Там, в Темной Кумирне, был похоронен Альдис Белый Кречет, а так как место там плодородное и широкое, там устроили два двора, чтобы ухаживать за могилой. Вот они пренебрегли своими обязанностями, и Альдис их съел, и это дело ему понравилось: он повадился каждую ночь вылезать из земли, таскался со свитой за прохожими и загонял их к себе на пир. Прохожий приходит: усадьба, свет, а наутро от прохожего только косточки. Люди уже так и заметили: если на новолунье в Темной Кумирне свист и огонь, – значит, скоро где-то будет плач. Простолюдину бы давно загнали кол в гроб, а тут боятся, все-таки – Киссуров прадед.
Ашидан усмехнулся.
– Не стоит навещать могилы предков с иномирцем, – сказал он, – чужаку достаточно того, что его взяли с собой на охоту.
– Еще не было такого, – ответил Киссур, – чтобы я охотился в здешних местах и не поделился добытым с моим предком.
И они поехали по левой тропе, отпустив слуг и приторочив к седлу тушку медвежонка.
* * *Темная Кумирня вывернулась из-за поворота тропинки неожиданно, как хлестнувший по лицу сук. Она сидела между лесом и скалой, на широкой и плоской, как лепешка, поляне, надламывавшейся в крутой склон, усеянный колючками и камнями. Поляну пересекал крепкий трехметровый тын; за ним виднелась скрученная узлом крыша часовни, и над тыном били лучи света и слышались голоса людей.
Даже в наступающей темноте было видно, как побледнел Ашидан.
– Эге-ге-ге, – сказал Киссур, – неужто Альдис опять принялся за старое безобразие?
Всадники тихо спешились. Киссур погладил коня рукой, чтобы не ржал, и незаметно сунул под куртку веерник. Он отдал повод Ханадару, и остальные члены отряда последовали его примеру. Потом Киссур сделал знак, и охотники, вместо того, чтобы открыто подъехать к воротам, пошли в обход, туда, где высокий тын смыкался с вековыми елями.
Пройти оказалось совсем нетрудно: одна из елей, упавшая в прошлом году, обломила тын, чудом не задев часовню; поверх рогатого бревна они и заглянули в широкий двор. Там, на каменной площадке, стояла маленькая, похожая на полосатый кабачок космическая шлюпка «Ориноко-20». Люди в комбинезонах стояли цепочкой, от шлюпки до кумирни, и передавали из рук в руки мешки.
– Тю, – сказал громко Киссур, – вот это называется прогресс! Даже привидения разучились летать без двигателей!
Перемахнул через бревно и шагнул в освещенный круг. По правде говоря, привидением выглядел скорее Киссур – в старинном зеленом кафтане, с тисовым луком через плечо и лицом, раскрашенным синими полосами для охоты, – посреди людей в летных комбинезонах, застывших на мгновение у грузового лючка. Люди побросали пластиковые мешки. Из окошка кумирни выпрыгнули трое, с оружием в руках. Тут у опушки тихо заржала лошадь, и вслед за Киссуром во двор спрыгнул Алдон, а за ним – Бемиш и Ашиник.
– Отбой, – сказал кто-то, – это хозяева.
Киссур неторопливо подошел к низенькому круглоглазому человечку, в котором Бемиш узнал старосту деревни, и сказал:
– А, это ты, Лахор. Чем это вы тут занимаетесь?
– Помилуйте, господин, – сказал Лахор с известным достоинством, – грузимся…
Алдон шагнул к воротам и сбросил засов; ворота отворились, в них появился Ханадар с лошадьми. Киссур тем временем поставил ногу на один из мешков, вытащил из-за пояса охотничий нож и пропорол пластиковую обертку снизу доверху.
– Клянусь божьим зобом, – сказал Киссур, – вот все тебе в округе говорят «господин», «господин», колени целуют, а и не знаешь, чему господин-то. Это что за овес вы на шлюпку таскаете? В здешних местах сроду, помнится, ничего, кроме овса, не росло.
Киссур зачерпнул рукой из мешка и понюхал.
– Нет, – покачал он головой, – сроду овес так не пах. Ханадар, ты не знаешь, что это?
Ханадар тоже выбрал себе мешок, распорол его когтем бывшей при нем плетки, вытащил горсть травы и сунул под нос своей лошади. Та заржала, стала воротить морду.
– Нет, – сказал Ханадар, – не знаю, а только это не овес. Вон, Пестрый морду воротит, есть не хочет.
Тут вмешался Алдон Рысенок.
– Да это ж дурь, – сказал он, – «волчья метелка». Ее вейские сектанты да здешние смерды издавна употребляли для путешествий на небо, а теперь ее на Небо возят в пластиковых мешках. Большие деньги, говорят, за эту травку дают на Небе. Иномирцы – они всегда большие деньги платят за то, от чего лошадь морду воротит.
Единственное, что Бемишу было непонятно, – так это почему их всех еще не пристрелили.
И тут раздался ломкий голос Ашидана.
– Киссур, – сказал он, – это моя вина. Я не успел спросить у тебя.
Киссур мгновенно обернулся.
– То есть ты хочешь сказать, – с деланным изумлением проговорил он, – что ты позволял моим сервам торговать выросшей в моих владениях травой, не испросив у меня позволения?
– Но я не был уверен… – начал Ашидан.
– Скажи-ка, – осведомился Киссур, – кто старший в роду – ты или я?
– Ты.
– А кому принадлежит земля и все, что под ней и на ней, – старшему или младшему?
– Старшему.
– Так почему же ты нарушаешь закон, доход с такого дела кладешь себе в карман?
– Я боялся, ты не поймешь…
– Конечно, не пойму, – загремел Киссур, – на моей земле мои же сервы заводят торговлю, а мне не платят ни гроша? Кто меня должен кормить: государь или мое имущество?
– Господин, господин, – заторопился круглоглазый Лахор, – мы не знали, что господин Ашидан ничего тебе не платит: вот мне стать лягушкой, если мы думали нарушить закон!
В это время из грузового лючка, пригнувшись, вылез человек в летном комбинезоне.
– Извините, господин Киссур, – сказал он по-вейски, – мы и вправду не знали, что вам неизвестно о нашем скромном бизнесе.
Киссур оглядел его с головы до ног.
– Сколько ты платишь брату с мешка?
– Десять.
– Будешь платить двенадцать. Деньги мне и сейчас.
– У меня что, столько есть? – огрызнулся пилот.
– Не перечь ему, – в ужасе вспискнул Лахор.
– Я жду, – холодно сказал Киссур, – а то все мешки пропорю.
– Не связывайся с ним, – сказал еще один иномирец, – видишь, бешеный!