Мои автомобили
Первый автомобиль я приобрел для нужд партии в 1999 году за 500 долларов. Это был поддержанный уазик-«буханка». Мы возили на нем газету из типографии во Владимирской области, а на демонстрациях «буханка» ехала впереди, неся во чреве флаги, полотнища, самодельную звуковую аппаратуру. Второй автомобиль я купил в г. Барнауле в 2000 году, и это тоже был уазик-«буханка» — модель «скорая помощь» с фарой впереди. Этот автомобиль обошелся мне в 63 тысячи рублей, и он был свидетелем моего ареста в горах Алтая.
Когда я вышел из лагеря и приехал в Москву на поезде, у вокзала меня встречал адвокат Беляк на старом «мерседесе». Впоследствии партия прикрепила ко мне старенькую красную «шестерку». У «шестерки» постоянно глох мотор, и мы, пассажиры: я и мои охранники, часто толкали ее где-нибудь в центре города. Однажды это случилось у здания Администрации Президента, к нешуточному изумлению прохожих. В конце концов в ноябре 2003 года я купил себе черную «Волгу» ГАЗ-3110 и некоторое время разъезжал на ней, сверкающей. Однажды, когда мой водитель и охранники ехали в «Волге» без меня, у них отказали тормоза, и они врезались в бордюр у Рижского вокзала. За полчаса до случившегося мне позвонили на мобильный и спросили: «У вас продается черная «Волга-3110»?» Я сказал: «Вы ошиблись номером». Осмотрев машину после аварии, рабочие автосервиса объяснили, что нам повезло: некие гайки у тормозов были намеренно отвинчены.
Автомобиль «Соболь», купленный в 2005 году, был сожжен неизвестными злоумышленниками в конце того же года. «Волга-3110» с моим водителем за рулем попала вскоре в серьезную аварию (без меня), водитель отправился ненадолго в тюрьму, а автомобиль на милицейскую стоянку. Там он провел восемь месяцев. Все это время меня возил на «Оке» другой водитель, бывший милицейский сержант. В «Оке» я сидел сзади, как в аквариуме. Вскоре, впрочем, известный политтехнолог Белковский подарил мне старый «кадиллак девиль». В огромном, низко сидящем «еврейском каноэ» (так называют кадиллак в Америке) я ездил года полтора, затемнив предварительно стекла. Параллельно мы получили от милиции «Волгу-3110», и я стал пользоваться ею, сильно помятой и страшной с виду. Продолжая в то же время пользоваться и «Окой» с сержантом за рулем. Как-то мне пришлось, уезжая с некоторого круглого стола, подвозить депутата Госдумы. «Вы на колесах?» — спросил депутат. «Да», — заверил его я. «Подбросите меня в центр?» — попросил он. Чертыхаясь, он влез в «Оку», изумленный. Когда выходил на Охотном Ряду, он пробурчал: «Теперь я верю, что вы победите». Он не объяснил, почему он уверовал в нас, но, конечно, его убедила «Ока». Я называл «Оку» спичечным коробком.
В конце 2006-го у «кадиллака» сели рессоры или что там держит его тело над землей, и я поместил его в гараж, как любимую лошадь, не выбрасывать же его безжалостно на улицу, еврейское каноэ. В ГАЗ-3110 приходилось всё время вливать тысячи рублей за многочисленные неотложные ремонты, и, подкопив денег, я купил себе совсем новую «Волгу» с крайслеровским мотором и с затемненными стеклами. И езжу на ней благополучно по сей день. Я стал фанатом «Волги», у нее респектабельный советский вид, она традиционна, как православие, ее редко останавливают гибэдэдэшники. Особенно если ее только что помыли. Я и мои охранники выглядим в ней как оперативники ФСБ. Это нас забавляет.
ПЛЕМЯ НАЦБОЛОВ
Мои быстрые годы
Благословенный 95-й! Счастливый и несчастный. 5 февраля я тогда подписал с Москомимуществом договор об аренде помещения на 2-й Фрунзенской улице, дом 7 — он стал первым штабом Национал-Большевистской партии, знаменитым бункером, который впоследствии не раз осаждал ОМОН. Оттуда национал-большевики уезжали на акции и в тюрьмы, там национал-большевики влюблялись, женились, выпускали газету «Лимонка», туда я приехал с Павелецкого вокзала, освободившись условно-досрочно из колонии № 13 в Саратовской области в 2003-м. В феврале 1995-го это был еще гнусный подвал, где пьянствовали жэковские «газовщики» и бегали орды огромных жирных черных американских тараканов. Тараканы эти умели летать! Правда, почему-то летали редко. В марте я волевым усилием изгнал вместе с первыми национал-большевиками «газовщиков», и мы начали ремонт своими силами. Вскрыли полы и ужаснулись: тысячи тараканов плодились и размножались в сыром пространстве между бетонным полом и деревянным настилом. Мы собрали все наши силы и стали давить насекомых, крушить стены, штукатурить, красить и, самое изматывающее, прорубать себе дверь — из окна, выходящего на улицу. Принимала участие и Наташа Медведева. Помню ее в каких-то полосатых штанах, в резиновых перчатках, брезгливо красящую стену. В том же году 11 июля мы с ней расстались. Я остался один в красивой маленькой квартире на Арбате напротив театра Вахтангова.
Мне было тяжело, я переживал разрыв, но нацболам не показывал. Руководитель, я строил бункер, сам выложил лестницу, ведущую с улицы в бывшее окно, ныне дверь, так усердно, что сжег цементом кончики пальцев. Есть фотографии: первые нацболы, лидер «Коррозии металла» Паук и я, яростно долбим грунт ломами и лопатами. По вечерам я посещал «Эрмитаж», его тогдашняя владелица Света Виккерс была мне хорошо знакома. Там я смотрел немое кино, танцевал и старался забыть о жене Наташе. Часто с помощью алкоголя, как еще забывать, — я не знал. Помню, несколько ночей подряд я, нетрезвый, увлекательно беседовал с Борисом Гребенщиковым (и он нетрезвый) о национал-большевизме и о Курёхине. Курёхин тогда вступил в партию, вызвав этим огромный скандал среди интеллигенции. Сейчас ясно, что он просто видел дальше современников и был умнее современников. Сегодня одобрять НБП не зазорно. Сегодня нас поняли, а долгое время не понимали. К осени я нашел себе девушку, в которую влюбился, дочь художника. Я прожил с ней с переменным успехом несколько лет.
В сентябре 96-го на меня напали, подкараулив, когда я вышел из бункера один. Молча ударили сзади по черепу, и когда я упал, стали бить ногами по голове и лицу. В результате я остался с травмами глазных яблок обоих глаз на всю жизнь. Весной 97-го я уехал в Казахстан в Кокчетав, где казаки хотели отторгнуть Кокчетавскую область от Казахстана. Меня и отряд национал-большевиков, всего девять человек, там арестовали, а затем мы бежали через четыре страны Средней Азии в Таджикистан, в 201-ю дивизию. Впоследствии вся эта приключенческо-экзотическая история получила название «Среднеазиатский поход НБП». В ней изобиловали экзотика и ужасы. Из экзотики эпизод, когда я попал в Алма-Ате на день рождения дочери Нурсултана Назарбаева, Дариги, а ужасы мы испытали в Узбекистане президента Каримова. Там царил такой чудовищный произвол ментов, что несколько раз мы могли быть убиты, но не случилось. В конце июня 1997-го наш бункер в Москве взорвали. «Безоболочное взрывное устройство эквивалентом в 100 грамм тротила», — констатировали эксперты МВД. Виновных не нашли. Весной 1998 года дочь художника вышла из моей жизни.
В 1998 году в июне пришла вступать в партию Настя Лысогор. Хорошенькая как ангел, и мы очаровали друг друга, хотя разница в возрасте была вопиющая у нас — 39 лет!
В том же 1998 году в апреле по нелепому вроде бытовому поводу случился партийный раскол. Мой соратник и друг, вместе мы основали партию, Александр Дугин, ушел с группой московских партийцев. Вместе с ним ушел правый, несколько реакционный дух из партийного флакона. Удивительно, но раскол освободил меня от партнера, и я без оглядки пошел вкалывать как проклятый; рассылал тысячи писем, ездил по регионам, и в результате мы провели в октябре 1998-го первый общероссийский съезд партии. Мы обнаружили, что нас очень много, и с восторгом радовались, что в зале кинотеатра «Алмаз» сидят партийцы из 47 регионов. Тот, кто думает, что партийная деятельность — сплошная скука, а политика — грязь, просто не знает, насколько увлекательное это занятие. Мы добывали для партии стулья, первые пишущие машинки, ткань для флагов и чувствовали, что участвуем в легенде и творим историю. Одновременно развивалась моя любовная история. Глубокой осенью 1998 года Настю выгнали из дома, и она пришла ко мне с огромным рюкзаком, и мы стали жить вместе. Ей было тогда шестнадцать, и она училась еще в школе. В ноябре 1998 года Министерство юстиции не зарегистрировало нас как политическую партию.
В 99-м был первый налет на штаб, после того как нацболы разбросали на презентации фильма Михалкова «Сибирский цирюльник» листовки, изобличающие его как друга Назарбаева — палача русских в Казахстане. Михалков, по нашим сведениям, попросил Степашина устроить набег ребят из ФСБ и из МУРа на бункер. Нацболы ответили яйцами в Михалкова в марте. Первый арест двух национал-большевиков Бахура и Горшкова. Первые двое заключенных в Бутырке…
А дальше история понеслась в спешном темпе.
А дальше история понеслась в спешном темпе.
В августе 99-го пятнадцать нацболов были арестованы в Севастополе за мирный захват башни Клуба моряков.
В ноябре 2000 года трое национал-большевиков арестованы в Риге за мирный захват башни собора Святого Петра в знак протеста против дискриминации русских в Латвии. В апреле 2001 года я и несколько товарищей арестованы в республике Горный Алтай в горах у границы с Казахстаном. Нас заключили в тюрьму «Лефортово», потом судили в Саратове. В 2003-м летом я приехал в бункер с Павелецкого вокзала.
С осени 2003 года непрерывные акции национал-большевиков нервируют и дестабилизируют Кремль. В сентябре 2004-го следует знаменитое программное интервью замглавы Администрации Президента Владислава Суркова, в котором он помещает «лимоны и яблоки» на «одну ветку», называет нас врагами России, чем стимулирует сближение между партиями оппозиции различных идеологий. В августе 2004 года национал-большевики в знак протеста против монетизации льгот захватывают мирным путем кабинеты в Министерстве здравоохранения. Семеро арестованы и приговорены к пяти годам заключения. Впоследствии приговоры чуть снижены. 14 декабря 2004 года сорок национал-большевиков входят в Приемную Администрации Президента с книгами Конституции РФ и листовками, призывающими президента уйти в отставку. К Новому, 2005 году сам собой разладился и ослаб мой союз с Настей и прекратился. В апреле я встречаю на выставке актрису Екатерину Волкову. Любовь с первого взгляда.
Суд над тридцатью девятью национал-большевиками продолжается и показывает жестокость и одновременно растерянность режима.
Оглядываясь на десять лет моей жизни, нет, я не хотел бы прожить их иначе.
Фауст
Кличка у него была Фауст. Такую кличку нужно заслужить, и не важно, от чего она была произведена, от «фауст-патрона» (он отличался любовью к изготовлению оружия) или от «Фауста» Гете.
Пришел он к нам из ЛДПР. Я уже не помню, чем именно они ему не угодили, сквозь мерцающие сполохи воспоминаний интуитивно нащупываю, ну да, он был революционер, романтик оружия, а они — ну ЛДПР, партия развязных второстепенных бизнесменов, желающих выбиться в люди.
Высокий, носатый, некрасивый, но с блеском в глазах, он явился в мой только что выкрашенный кабинет в только что арендованном полуподвальном помещении на 2-й Фрунзенской и одним движением положил на стол самодельный пистолет с самодельным глушителем:
— Мой подарок вам, Эдуард Вениаминович! — Был 1995 год.
Я прошествовал мимо него к двери и распахнул ее:
— Все, кто есть, ко мне!
Первые нацболы, их было немного, поспешили на зов. Я указал им на стол и на пистолет.
— Этот человек, будьте свидетелями, только что положил мне на стол пистолет с глушителем! В подарок! Заберите свой подарок и уходите! — сказал я. Фауст, тогда его звали только Дима, спрятал оружие в сумку и быстро ушел. Но назавтра вернулся. Уж очень ему подходила наша партия.
Вернувшись, он извинился, сказал, что хотел от чистого сердца, но понимает мою настороженность, он согласен, что это было глупо, я же его совсем не знаю. Я посмотрел на него и не отверг. Людей у нас было еще мало, а он вроде бы выглядел искренним.
Он помыкался с нами какое-то время. На фотографиях первой нашей демонстрации, она случилась только 7 ноября 1995 года, он есть, среди горстки первых нацболов, рядом с художником Кириллом и прапорщиком Витей. Кривоносый, в кепочке, глаза как два буравчика…
Зачем я о нем пишу? Чтобы показать, что вот и такие люди есть — запутанные, кривые, а не только целеустремленный к успеху ровный средний класс… Я вообще-то вспомнил о нем потому, что мы его не так давно, прошлым летом, похоронили, и сцена похорон была впечатляющая.
Но вернусь в 1995-й и 1996-й. Год он с нами проваландался. У него время от времени вспыхивали идеи, больше криминальные, чем радикальные. Как-то он принес мне показать изготовленную им в виде жестяной банки пива зажигательную бомбу. Он говорил, что такую банку можно оставить в любом месте, в любой офисной корзине, но через нужное количество часов она сама взорвется и запылает. В другой раз он принес мне стреляющую однозарядную авторучку в подарок. Авторучку он сделал сам, красивый предмет, но я отказался: держать такую при себе было опасно, сразу срок дадут. Потом он стал с нами скучать. И перестал появляться, хотя как партия мы наращивали силы, у нас появились организации аж в 36 регионах.
Через несколько лет я узнал, что его посадили. Случайно. Напился, поскандалил с женой. У него была жена, и, надо сказать, незаурядно красивая жена, и вот он напился и поскандалил. И ударил красивую жену, а она вызвала милицию. К моменту прихода милиции он был уже трезв. Потому милиция, пройдясь по квартире, с некоторым удивлением отметила универсальный токарно-фрезерный станок, но мало ли чудаков в Москве, и уже собиралась уходить, но младший сержант заметил незадернутую до конца, высовывающуюся из-за занавески на стене цветную фреску. Из любопытства отдернул, а там, батюшки святы, что называется, огромный портрет Гитлера! Он, Фауст, был ко всему гитлеристом и неплохим художником.
Тогда милиционеры взялись за квартиру основательно и нашли и самодельное оружие нескольких видов, и глушители, и даже самодельные патроны. Ну ясно, он уехал в тюрьму на несколько лет как умелец-изобретатель, не за портрет Гитлера, конечно.
Затем я забыл о нем прочно. Годами ничего о нем не слышал, хотя несколько нацболов имели с ним какие-то минимальные связи. И вот душным летним днем я получил СМС: «Эдуард, Фауст умер. Кремация завтра в 12 часов на Николо-Архангельском кладбище в Балашихе». Писала одна наша девушка, активистка.
Я поехал из сентиментальности. Нацболы умирают чаще других людей. Фауст был из первых нацболов, так сказать, первый блин комом. Тело еще не привезли, и десятка полтора собравшихся, мы стояли и переговаривались. Оказалось, он повесился либо его повесили в подмосковном СИЗО. А накануне он убежал, но не из СИЗО, а с поселения. Но и это было не всё. Оказывается, после первого срока он вышел и несколько лет прожил тихо, продал квартиру, скитался, наконец устроился на дохлый старый заводик, где опять взялся за старое — стал изготовлять самодельное оружие. Опять его взяли случайно, чем-то он там размахивал в пьяной ссоре в баре.
Дали ему немного и в последний год перевели на поселение, ну это самый легкий вид наказания, когда только спать приходишь в исправительное заведение, а целый день работаешь, а вечер проводишь как хочешь. Ему оставалось меньше года, когда он сбежал. Сказал, что если поймают — повесится, в тюрьму больше не может пойти.
Так и случилось. Его поймали и поместили в СИЗО в Подмосковье. И он повесился, или, может быть, его повесили.
Потом подъехала «газель» с тентом. В кузове лежал большой труп в плохом костюме, с огромным галстуком. Шея у трупа была раздута. Гроб был такой дешевенький, что у меня защипало в глазах. Я что-то сказал у его изголовья. Что-то вроде: «Спи спокойно, товарищ Фауст».
Потом мы выпили водки, отойдя к грязной луже пруда. Девочки-нацболки привезли с собой и водку, и закуску, они очень хозяйственные. Был даже красный плед, на который мы возложили нашу водку и продукты. По-старому мы справили тризну, так это называется.
Второй раз Че Гевара не спас
Когда я, как подобает серьезному русскому писателю, вышел на свободу летом 2003 года, я поехал прямо с вокзала в бункер. Я вообще-то, сидя за решеткой, почему-то думал, что бункер у нас давно отобрали, оказалось нет, не отобрали. Но беспокоили всё время, делали набеги на нас постоянно. Обыкновенно набеги совершались сборными бригадами разных полицейско-спецслужбистских сил.
В тот раз они также нагрянули во всем своем многообразии… Однако прежде чем рассказать историю, я должен объяснить, что такое был наш бункер. Видимо, сразу же понятно, что это помещение под землей, подвал. Я получил помещение в феврале 1995 года по повелению мэра Лужкова, теперь он не мэр, и при содействии г-на О. Толкачева — по-моему, он до сих пор сенатор.
Старые ребята эти представить себе не могли, что там у нас будет. Тогда моя репутация не была еще однозначной, я написал письмо мэру, просил оказать содействие в аренде помещения под редакцию газеты «Лимонка», а также издательство «Арктогея». К моему удивлению, мне ответили, меня принял Толкачев, и помещение нам подыскали. Ну да, мы приспособили подвал для приема тиража газеты, но редактировал я ее в своей квартире.
А подвал, чуть отремонтировав его и пробив отдельную дверь, мы превратили в сквот, в штаб, в приют для бездомных подростков, в избу-читальню, в коммуну, в университет крамольных идей и мыслей. Через бункер за те девять лет, что мы там продержались, прошли десятки тысяч молодых людей. Не все они остались в политике, некоторые эволюционировали даже в наших врагов, но вообще же бункер подготовил для России кадры несгибаемых революционеров, и если не все они еще себя показали таковыми, то еще покажут. Кроме жарких политических дискуссий, в бункере читали книги, варили каши, стирали, принимали ходоков со всей России, влюблялись и, как утверждают наши недоброжелатели, даже совокуплялись. В бункере устраивались выставки, перформансы и рок-концерты. Крайне левые встречались в бункере с крайне правыми и убеждались, как они похожи. В бункере молились на Че Гевару, спорили о Муссолини, запрещенные герои человечества были героями бункера.