Мой участок фронта проходил в пяти километрах от казармы. Каждое утро я отправлялся туда на попутном автомобиле или пешком. Когда мне приходилось ночевать на позициях, я скучал по моей казарме. Только там я спал мирно и чувствовал себя в полной безопасности, как в детстве. Безопасность сообщал мне отцовский запах оружия, сапог и портянок.
5. Отель Марселя ПрустаВ июле 1994 года судьба занесла меня на несколько дней в Нормандию, в приморский городок Уистрехам, недалеко от порта Кайен, тот самый порт, куда и откуда поступал знаменитый кайенский лютый перец. Было там, у Северного моря, невыносимо холодно. В компании моего друга Патрика Гофмана, здорового рыжего верзилы — журналиста газеты «Минют», и художницы — хозяйки дома, где мы жили, я съездил в Кобург. По каким-то делам художницы. Там в сильном дожде мы посетили отель, в котором жил Марсель Пруст и каковой попал и в его книги. Отель хорошо подсвечивают, потому он выглядит выигрышно. Печенье «мадлен» нам попробовать не пришлось, но мы выпили в пустом баре со знаменитой моделью парусника хорошего виски, а затем прошли под дождем на пляж. На пляже под навесом в темноте полулежали какие-то по виду богатые юноши и девушки и курили марихуану. Море шумело. Я никогда не любил Пруста. Мне от его книг и биографии одинаково тошно. Его длинные буржуазные фразы меня оскопляют. Но отель красивый. И тот прием, когда он из печенья «мадлен» раскручивает свое прошлое, — правдивый прием. Так оно всё и работает. Запахи и звуки умеют разбудить в нас свои и чужие воспоминания.
The art of cooking
Мой читатель знает меня как специалиста по изготовлению щей. Да, я обогатил навечно русскую литературу героем, сидящим на балконе, выходящем на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, на высоте шестнадцатого этажа, и жадно поедающим холодные щи с кислой капустой.
В последующих моих книгах заглавный персонаж их умело готовит куриный суп. В «Истории его слуги» таким супом восхищается жена его босса-мультимиллионера, она же колумнистка секции кулинарии в газете «New York Times». По ее мнению, хаузкипер Эдвард готовит лучшие в Нью-Йорке куриные супы. Во время болезни босса жена эта звонит хаузкиперу Эдварду с просьбой приготовить его чудесный chicken soup для больного. Так оно и было в данном случае. Я до сих пор горжусь высокой оценкой этой женщины, Тьяши Спрэг. Ее специальностью в «New York Times» были торты и пироги, так что я не был ей конкурентом.
Мало кто знает, однако, что впоследствии я вскоре стал крупным специалистом в изготовлении стейков. Правда, этому способствовали два благоприятных обстоятельства: наличие чугунной печи на кухне мультимиллионера, а также высокое качество мяса, поставляемого мультимиллионеру братьями Оттоманелли — поставщиками его бизнес-величества. Кроме того, чугунная поверхность, должна быть раскалена должным образом, и тут уж следует действовать буквально исходя из интуиции ладоней. Чуть больше жара — стейк сгорит, чуть меньше — он будет «тушеный». Толщина стейка также важна, братья Оттоманелли уверили меня, что стейк толще 2 см считается бракованным и позором для их профессии. Обе стороны стейка вместе не должны находиться на раскаленном чугуне более трех минут. Первая сторона не более двух минут, вторая — не более одной. Особое искусство есть искусство приготовления sirloin steak; этот мясной массив с пилёным кружком косточки посередине изготовляется из верхней части говяжьей ноги. Средний вес sirloin 750–800 граммов, а бывает, они доходят и до кило. Это пища настоящих мужчин — ковбоев-скотоводов и изголодавшихся по-волчьи бизнесменов. Сейчас я потерял, как говорят, руку в изготовлении стейков. Отличная чугунная французская сковородка у меня есть, она необыкновенно тяжела, обширна и годится под стейки. Однако и мясо в России стало дорого, и чтоб обнаружить подходящее, следует отправиться куда-нибудь дальше, чем ближайшие «Продукты 24 часа», а на это у меня нет времени. К тому же я всегда в окружении охранников, так что мне не до sirloin.
Самое грандиозное мясное шоу я наблюдал в 1980 году осенью в окрестностях Парижа. Аргентинец, женатый на русской женщине, с помощью товарищей-аргентинцев приготовил тогда на садовой железной решетке несколько говяжьих полутуш. В общей сложности на двух огромных кострах поджаривалось не менее ста килограммов мяса. Запах жареного мяса, я полагаю, вольно веял над всем департаментом. Аргентинцы, обряженные в широкие кожаные штаны гаучо, умело орудовали большими вилами и были похожи на дьяволов.
В России мясо готовить не умеют, я это отмечал не раз. Мы не мясная страна, а вот у аргентинцев, сказали они, в их Аргентине мясо — пища бедняков. Сейчас модно быть вегетарианцем, моду распространяют желающие худеть женщины, им следуют женоподобные городские мужчины, однако, по правде говоря, энергию дает человеку лишь мясо. Оно же сообщает и агрессию, а доля агрессии в жизненном успехе, и даже в таланте, очень велика. В позднейшие годы моей жизни на Западе я пристрастился к steak-tartar — сырому, рубленному в мясорубке мясу. Его подают с сырым яйцом, каперсами и мелко рубленным репчатым луком. А потом еще подходит официант и из огромной деревянной мельницы мелет на твой стейк крупный черный перец. О-о-о! Агрессия после сырого мяса так и рвет из человека!
К сожалению, я не ем того, что хотел бы есть. Я люблю баранину, но она много дороже, чем свинина. Приходится есть мясо нечистого животного, хотя свинина, в общем, вкусна. А еще чаще я готовлю курицу. Среднего размера порубленные куски курицы бросаю на сковороду, и они в течение минут бывают готовы. Еще я ем салаты; скажем, дешевый китайский салат покупаешь и держишь в холодильнике, он не портится куда дольше, чем слабые и нежные иные сорта салатов. К листьям китайского салата я режу твердые зеленые яблоки (типа «грэнни смит»), пол-яблока бывает достаточно, и обязательно зелень: зеленый лук, укроп, петрушка, а лучше кинза. Заправляю соком лимона (но можно уксусом) и нерафинированным маслом.
Майонезы, кетчупы и соусы я не употребляю. Они убивают природный вкус еды. (С кетчупом можно слопать и мелко измельченную калошу!) Гарниры там всякие: картошки, макароны — только забивают желудок. Я не ем гарниров. Если мне хочется зерновых, я делаю себе быстро гречку или рис и ем их отдельно, как основное блюдо. В России даже бедные пережирают, сладким хлебом, например, набивают наши женщины себя в неумеренных количествах.
Хорошо есть рыбу. Но ее, как правило, в нормальных магазинах мало, и стоит она сейчас не дешевле мяса. Рыбу готовить следует и вовсе очень быстро. В пережаренной пище остается очень мало калорий.
Готовить я люблю. Запахи приготавливаемой пищи мне приятны. Они сообщают мне чувство жизни. Бывало, возвращаешься в родную Саратовскую тюрьму после целого дня, проведенного в казематах суда, а сокамерники тебе борщ оставили в кастрюле, сами сварили. Я обычно борщ улучшал, доставал из пакета в газету завернутые (чтоб дольше хранились) остатки зелени, мелко их резал крышкой от консервов (при каждом обыске мы добровольно сдавали эти самодельные резаки), разогревал суп и ел, наслаждаясь, перетирая зубами зеленые стебельки. Легкий укол в язык от стеблей укропа или петрушки сообщал мне райское блаженство.
Крыс и другие звери
Домашних животных через мою жизнь прошло мало. В возрасте шести лет я нашел в снегу чернобелого тощенького котенка; котенок дрожал и пищал. Я притащил его домой и навязал семье и соседям. Котенок вырос в боевого плебейского кота, навсегда запомнившего, кому он обязан жизнью. Васька воровал для меня еду, а однажды с трудом запрыгнул в форточку — в зубах целая гирлянда сарделек, которую он положил у моих ног. Когда я вырос и стал работать на заводах, он обычно встречал меня со смены у трамвайной остановки и радостно несся ко мне, подняв вертикально вверх хвост. Он был тип боевой и самостоятельный, у него не было в нашей коммуналке туалета; когда ему нужно было выйти, он сигналил у двери. Большую часть жизни он всё же проводил на улице, в своих кошачьих делах: междоусобные драки, девочки. Еще он был бесстрашным охотником на крыс. Под нашим двухэтажным домом был подвал для хранения угля, картошки, всякого старья. Там водились крупнейшие бурые крысы. Однажды соседка с первого этажа, тетя Маруся, сказала мне: «Иди, Эдик, в подвал, там твой Васька здоровенного пацюка убил, весь в крови сидит». Я спустился в подвал. Поставив одну лапу на огромную крысу, окровавленный Васька гордо пел победную песню. Он с большим достоинством посмотрел на меня и продолжил петь. Рваную рану на его голове мы с матерью засыпали молотым стрептоцидом. Выжил. Умер он, уже когда я не жил с родителями. В возрасте четырнадцати кошачьих лет. Ушел перед смертью куда-то и умер. Достойно.
Когда ко мне ушла чужая жена Елена, то с ней в моей жизни появился королевский пудель женского пола: в прежней семье ее звали Двося. Я стал называть ее Собак. Это была истеричная особа, залезавшая к нам, молодоженам, в постель. Я ее ненавидел и подговаривал друзей «потерять» ее на прогулке или выбросить в окно. У нее вылезала ее баранья шкура от неведомой болезни, поэтому от нее вечно ужасно воняло мазью. Слава богу, накануне отъезда за границу мы отдали ее в добрые руки подруги Гали, где она успешно вскоре скончалась. (Она ненавидела меня так же, как я ее.)
Когда ко мне ушла чужая жена Елена, то с ней в моей жизни появился королевский пудель женского пола: в прежней семье ее звали Двося. Я стал называть ее Собак. Это была истеричная особа, залезавшая к нам, молодоженам, в постель. Я ее ненавидел и подговаривал друзей «потерять» ее на прогулке или выбросить в окно. У нее вылезала ее баранья шкура от неведомой болезни, поэтому от нее вечно ужасно воняло мазью. Слава богу, накануне отъезда за границу мы отдали ее в добрые руки подруги Гали, где она успешно вскоре скончалась. (Она ненавидела меня так же, как я ее.)
Следующие животные появились у меня через четверть века. У крошки Насти, когда мы познакомились в 1998 году, был недоносок бультерьер. Впрочем, он куда-то вскоре задевался. Не то родители Насти его «потеряли», не то потерялся сам. В 2003-м, весной, на свидании в Саратовской центральной тюрьме Настя вырвала у меня разрешение на покупку щенка бультерьера. Я дал разрешение легко, потому что верил, что мне дадут лет 15 или 12 (прокурор запросил 14 лет), потому мы с бультерьером состаримся и умрем раздельно. Я получил всего четыре года, супротив всякого ожидания, и вышел условно-досрочно летом того же года прямо в компанию к бультерьеру.
Еще она привезла в клетке крысу. И мы стали жить. Бультерьер был молчалив и любил заходить человеку с тыла. Там он стоял, похожий на бело-розовую мускулистую свинью, и думал свои бультерьерские думы. Настя кормила его, как солдата, печенкой с перловкой либо даже мясом с перловкой. Ему определили матрасик в длинном коридоре старой убитой квартиры. Однако несколько раз за ночь он скребся жесткими когтями и ударялся башкой о синюю дверь, за которой спали мы с Настей. Он был невиновен, это Настя, пока он был щенком, брала его к себе в постель, и вот теперь здоровенный, мускулистый бугай рвался в мою постель. Дома у себя, в Братеево, пока я сидел в тюрьме, бультерьер (Настя назвала его Шмон) развлекался на прогулках тем, что перекусывал местных крыс в один хряп. Поселившись у меня, он, выходя на прогулку, перекусывал теперь кошек. Нельзя сказать, что обитателям дома, где я поселился (в районе Сыромятники, у Яузы, там сейчас культур-центр «Винзавод»), это нравилось.
Отношения наши с Настей стремительно ухудшались. Не только и не столько из-за мрачного Шмона. За два с половиной года моя девочка окаменела и отвыкла от меня. В один прекрасный день она уехала, прихватив Шмона, к родителям. Она обиделась на меня. Дело было, как мне видится, в том, что накануне я явился нетрезвым и сидел смотрел телевизор. Вдруг подошел Шмон, и… о, неслыханное дело, положил мне голову на колени. Я в ответ погладил его по лысому твердому черепу и сказал: «Ну что, признаешь себя моим вассалом?» Убийца кротко поглядел на меня свиными глазами. Доселе, поверьте, мы не прикасались друг к другу. «Хочешь, Настя, уведу у тебя зверя?!» — бросил я наблюдавшей это зрелище, не веря своим глазам, Насте.
Она еще приезжала пару раз, но без собаки. Потом уже и не приезжала. Вещи ее остались. Через несколько лет я их выбросил, хотя и чувствовал к этим вещам жалость. Еще у меня осталась крыса. Я назвал ее Крыс. Когда я привык к ее противноватому хвосту, я понял, что имею верного друга и вообще дружелюбнейшее существо. Когда я возвращался вечером, она меня ждала и висела на клетке. Тут я ее выпускал, и мы садились ужинать. Она взбиралась мне по штанине джинсов, потом быстренько по кофте влезала на плечо и начинала исполнять свои штуки. Вначале она пугала меня: жутко клацала зубами мне в ухо. Затем она слегка царапала мне ухо коготками. Потом влезала через ворот в мою домашнюю кофту и бегала там в темноте, время от времени высовывая мордочку через чересполосицу пуговиц. Вид у Крыс был всегда хулиганский. Она любила повеселиться. Иногда мы бегали в большой комнате друг за другом. Если я вдруг неплотно закрывал клетку, то она либо ждала меня у порога, либо бежала, запыхавшись, цокая коготками по длинному, в одиннадцать метров, коридору ко мне, единственному своему другу. И лезла по штанине вверх, чтобы сесть на плече. Я вообще заметил, что она садится всегда как можно выше и оттуда нюхает воздух и стороны света. Она любила мыло. И прятала его на черный день под моей кроватью.
Если у меня было плохое настроение, она умела меня рассмешить в два счета. Я ей очень благодарен за то, что она скрасила мою жизнь. К сожалению, крысы не живут долго. И первым признаком ее старения стал постепенный паралич задних ног. Она уже не так быстро вскарабкивалась по моим джинсам, а потом уже и вовсе не могла ходить быстро, как безногий инвалид после войны, тянула корпус одними передними лапами. Утром 10 марта 2005 года я обнаружил мою Крыс вытянутую во весь рост, закаменевшую за ночь. Был еще мороз, я уложил трупик в серебристую коробочку, подложил ей ваты и, так как в этот день у меня была масса дел, положил коробочку за окно, на мороз. На сохранение.
На следующий день мои охранники, взяв топор и саперную лопатку, отправились хоронить Крыс за реку Яузу, там, где пустыри и косогоры. Через некоторое время охранники позвонили мне и сообщили, что выкопать сколько-нибудь приличную могилку для ставшего мне близким существа невозможно. Земля ледяная, они развели было на льду костер, однако результат оказался нулевым. Они предлагают захоронить крысу в дупле дерева, они нашли подходящее: «Дупло сухое, Эдуард Вениаминович, там ей будет хорошо. Но вот только коробка не влазит в дупло. Можно мы ее похороним без коробки?» Я дал согласие.
Там она и истлела — подруга дней моих суровых, превратившись в простейшие элементы.
Социальный наркотик
Любой номер глянца поступает в руки как тайна. Только профаны видят в журналах рекламу брендов: одежды, обуви, часов, автомобилей, одеколонов. На самом деле на глянцевых страницах разыграны архетипические ситуации и трагедии нашего с вами времени. Профессиональные модели, и мужчины и женщины, чем они по трагедийности уступают моделям Веласкеса, Рафаэля, Леонардо да Винчи? Да ничем не уступают… Что в жанре фотопортрета, что в многосложном жанре групповой фотографии. Как и на картинах великих мастеров прошлого, современные модели суть натурщики, образцы нашего с вами времени.
Вот на всю страницу: крупный нос, крупные губы, безмолвное правильное, несколько старомодное мужское лицо на фоне мехового воротника пальто известной фирмы. Лицо таинственного незнакомца, только что прибывшего в холл отеля из далекой страны, где он наверняка натворил таких дел, после которых пребывает в мрачной задумчивости, этот герой нашего времени…
На двух полосах сразу расположилась компания богатых юных бездельников. Фоном служат стены с золочеными барельефами и корешками дорогих книг. Атрибутика — кресла и кушетки — несут золото и расшиты парчой. Юноши одеты в некие гибриды — среднее между парчовым халатом и смокингом. Они напряженно глядят нам, раскрывшим журнал, в лицо. Видимо, с нашей стороны, зрителей, там что-то невеселое происходит. То ли внесли мертвое тело, то ли вошла полиция. То ли конкурирующая банда молодых бездельников, внезапно распахнув двери, направила на собравшихся стволы…
Безупречно современный юноша, недельная бородка и выгоревшие местами русые волосы, сидит на белом диване, а на колени к нему прилегла энергичная безупречная блондинка в черных чулках и синих ботиках, обещающая запредельные удовольствия.
Ну ясно, что лучшие страницы глянца — это мифы нашего времени. Толпы идут в музей смотреть миф — «Джоконду», но еще большие толпы листают глянец, жадными глазами схватывая мифы нашего времени. В сравнении с лицами нашего времени Джоконда — кухарка, давайте себе в этом признаемся!..
Не привлекают часы, сумки, автомобили? Меня не привлекают. Но всегда присутствуют на страницах глянца эпизоды охоты женщин на мужчин и мужчин на женщин. Глянец поощряет межполовую охоту. Возбуждает и воспитывает честолюбие, обостряет амбиции. Он — возбуждающий социальный наркотик.
Глянец удовлетворяет любопытство. Живопись начиналась с воображаемых портретов святых и реальных портретов монархов. Фотография начиналась проще, но портреты монархов были и есть. Фотография английской королевы в резиновых сапогах и в платочке вызывает умиление. Или вот, увидел в рубрике «Светская жизнь» завлекательных дам, отчего у меня сразу повысился аппетит к жизни. Вгляделся пристальнее: нет, не у нас, но во время кинофестиваля в Каннах, праздник шампанского «Moët Chandon». Потому там таинственная Моника Беллуччи, Пенелопа Крус смешаны с Тарантино и Альмодоваром. Взгляд Беллуччи обещает такую жизнь!
Глянец дает пищу для фантазий. Вдохновляет в борьбе за жизнь. Он — стимул к соревновательности и участвует в формировании естественной социальной иерархии. Красотка в вечернем платье — припрятанная страничка глянца в убогих личных вещах заключенного — воодушевляет его преодолеть все страдания и выйти на свободу. И, ступая по трупам врагов, добиться своей победы. Поверьте, я знаю, о чем говорю!