Неужели и он такое же животное, как они?
— Ничего нового ты мне не рассказал, — между тем солгал он. — Все это я узнал от нее уже давно. Так что вернемся к твоим талантам. Разве тебе не холодно? Если просидишь на холодном полу еще полчаса, застудишь почки, мочевой пузырь или что еще похуже. Может быть, тебе вообще никогда больше не придется ни с кем «баловаться». Поспеши с придумыванием талантов, это же твое будущее. Назови хоть одно свое дарование, и если я сочту его достойным, то верну тебе брюки, и весь смысл твоего существования будет спасен. Ты ведь только в нижней части тела видишь для себя жизнь, верно?
— А если я пошлю тебя к черту? Если мы оба пошлем тебя?
Адам поднялся с ящика, отряхнул брюки и ответил:
— Если честно, я хочу, чтобы вы поступили именно так. Тогда я с полным правом сделаю с вами все, что задумал. У меня хороший план, вот увидите.
Он снова достал из кармана записную книжку и пробежался глазами по строчкам на последней странице.
Ева выскочила из машины, оставив хозяина в салоне. Он и не собирался бежать за ней следом — ему было довольно того, что он потащился на дорогу посреди ночи по прихоти какой-то малознакомой женщины. Его злило излишнее добросердечие жены, вынудившей его покинуть теплую постель и отправиться в город.
Между тем Ева обошла вокруг здания и скользнула в служебную дверь, зная, что она почти никогда не запирается — в отеле всегда был кто-то из обслуги. Она прошмыгнула внутрь и направилась к подвалу, боясь, что ее заметит какая-нибудь горничная из небольшой ночной смены.
Дверь в подвал оказалась плотно запертой, и Ева заколотила в нее кулаками. Как и ожидалось, никто не открыл и даже не отозвался. Будучи уверенной в том, что уходить нельзя, Ева продолжила стучаться, сбивая руки об толстые доски. Меньше всего на свете ей хотелось входить в это сырое и темное подземелье, но теперь она не сомневалась, что если не сделает этого, то они с Адамом будут вынуждены заплатить за сегодняшнюю ночь непомерную цену.
— Адам! — наконец, не выдержав, закричала она. — Адам, впусти меня, я знаю, что ты здесь!
Она пнула дверь, устав ждать и стучаться. Через некоторое время зазвучали осторожные шаги, и дверь открылась.
Его рубашка была в красных пятнах, и Ева схватила его за воротник, отталкивая внутрь подвала и входя следом.
— Что ты сделал?! — закричала она. — Разве можно так поступать?
Он потянулся рукой за ее плечо и толкнул дверь, чтобы закрыть ее хотя бы для виду.
— Я не сделал ничего такого, чего бы они не заслуживали.
Теперь они стояли на лестнице, и Ева смотрела на него сверху.
— Мне это не нужно, — сказала она. — Они еще живы?
Он кивнул:
— Да. Хочешь, чтобы я их отпустил?
— Я не хочу, чтобы ты сидел в тюрьме. Подумай о том, сколько лет мы потеряем из-за этой мести? Их жалкие жизни не стоят того, чтобы так рисковать. Пусть вред, который они уже нанесли нам, не умножается и не растет. Пожалуйста, послушай меня.
Адам кивнул, подобрал свою куртку и вышел за дверь. Его быстрое согласие выглядело слишком просто, но Ева не стала задавать другие вопросы — ей хотелось поскорее уехать отсюда. Она достала из кармана платок и вытерла его руки, постаравшись убрать с них кровь.
Проникнуть в отель было просто, но выйти незамеченными — совсем другое дело. Злоупотребление удачей — самый большой промах всех преступников, а в эту ночь Адам и Ева были именно преступниками. Она взяла его за руку и отвела в служебную часть отеля, молясь, чтобы охранник не попался навстречу. Конечно, все не может всегда идти идеально — когда они проходили мимо прачечной, дверь открылась и на пороге оказалась женщина, рядом с которой Ева стояла в очереди в то злосчастное воскресенье, когда ей пришлось устроиться горничной. Именно эта женщина настояла на том, чтобы Ева ушла и не отнимала у них дополнительный заработок.
— Что вы здесь делаете? — остановившись перед ними, спросила она. — Что тебе надо?
Ева сглотнула. Красные пятна на рубашке Адама вызывающе горели в неровном свете полуосвещенного коридора.
— А что здесь делаешь ты? Или мистер Коул уже назначил ночную смену? — решив ответить нападками на нападки, процедила Ева.
Умолять и оправдываться ей не хотелось. Она не чувствовала себя виноватой и не собиралась извиняться за Адама — то, что произошло в подвале, касалось только их двоих и тех, кто там остался.
— Охранник — мой муж. Я помогаю ему обходить отель по ночам, — ответила женщина.
— Вот и славно. Пропусти нас, — потребовала Ева.
Женщина опустила голову. Она явно сомневалась, и одно это уже было хорошим знаком — если бы она решила позвать супруга или поднять тревогу, их бы уже давно схватили.
— Моего мужа уволят, если я вас отпущу, — сказала, наконец, она.
Ева вздохнула:
— Мы ничего не украли. Если хочешь, мы разденемся и все тебе покажем.
Та покачала головой:
— Нет. Нет, лучше уходите.
Они не стали благодарить ее за это, и без промедлений двинулись к выходу, остановившись, лишь когда услышали тихий голос. Женщина глядела им вслед и говорила:
— Все из-за проклятых денег. Все из-за них.
Она все поняла.
— Об одном беспокоюсь — вдруг они замерзнут в подвале насмерть? — прошептала Ева, когда они сидели в машине.
Адам наклонился к ней и ответил:
— В тот вечер ты сама нашла выход и спасла себя. Пусть они тоже поищут.
Ева боялась всего на свете. Ей казалось, что друзья Хорна — такие же бутлегеры и бандиты, придут за ними. Она часто просыпалась посреди ночи и думала о том, насколько надежно они защищены, и как много людей знает об их доме. Однако шли недели, лето катилось в зенит, а на горизонте была лишь безмятежность. Если бы бутлегеры решили отомстить за нападение, произошедшее в подвале, они бы уже давно пришли за Адамом. Скорее всего, Хорн и его подельник просто никому не рассказали о том, что их чуть не убили, когда они упаковывали очередную партию виски.
Хотела ли она, чтобы Хорн и его друзья умерли? В первые дни после изнасилования она могла думать только об этом. Возможно, если бы Адам не увез ее прочь из города, подальше от всего, что напоминало о той боли, Ева лишилась бы рассудка. Даже здесь, в деревне, где все было новым и незнакомым, она продолжала вспоминать о том, как горело ее лицо, когда Хорн обрушил на нее удары тяжелых кулаков, стараясь сломить сопротивление. Она слышала его слова, чувствовала его прикосновения. Ядовитый стыд от осознания собственного бессилия продолжал разъедать ее тело. Все прошло, все осталось позади, но вместе с тем от этого становилось даже хуже, поскольку прошлое невозможно изменить. Ева думала о том, что люди, которые поступили с ней так, словно она ничего не стоила, никогда не получат по заслугам. Она не могла им отомстить, она не могла перенестись в прошлое и взять с собой на работу перочинный нож. С этим ничего нельзя было сделать.
Грубые руки, мерзкие губы, пропитанное алкоголем дыхание и… смех — смех людей, опьяневших не только от виски, но и от вседозволенности.
Она была одна, а их было так много. Никто не пришел на помощь, когда с нее сдирали платье, никто не отозвался на ее крики. Ева проклинала себя за то, что согласилась работать горничной, невзирая на то, что рассудок предупреждал ее об опасности. Ненависть к ним, досада на себя, обида на жизнь, поставившую миллионы людей на колени — все это душило ее долгими месяцами, и она страшно жаждала умереть, чтобы прекратить эти бесконечные муки.
Вопреки навязшим на зубах обещаниям, время отказывалось лечить ее. Каждый день начинался с этих воспоминаний и заканчивался ими же. Хуже было еще и от того, что по утрам она провожала на работу Адама — в эти моменты она позволяла себе вообразить, что стала его женой и лишь выполняет свои прямые обязанности. Но гаденький голос тут же просыпался внутри нее, и Ева останавливалась, напоминая себе раз за разом: «Он никогда не женится на тебе. И если он сделает предложение, ты должна отказаться — в нем будет говорить жалость, а не любовь».
Впрочем, она была еще молода, и мечты все-таки находили путь к ее разуму — она стала ловить себя на том, что пытается представить момент, когда Адам по-настоящему обратит на нее внимание. Мечты оказались лишь бледными тенями по сравнению с тем, что произошло на самом деле.
Не имевшая представления о том, какими бывают отношения с мужчинами, воспитанная на книгах и красивых фильмах, Ева и не предполагала, что грубость может стать приятной, а отчаянные слова однажды покажутся самыми прекрасными. Его страсть и даже горячность убедили ее в том, что обещаниям и признаниям можно верить. Мог ли он притвориться, что возжелал падшую женщину? Он мог придумать красивые слова, но как можно подделать все остальное?
Излечиться можно было лишь любовью. Она отпустила себя на волю, полюбила Адама без оглядки и к своему удивлению обнаружила, что ощущение счастья способно подарить покой, о котором она так долго грезила.
Лишь гораздо позже, когда зима втиснула их в жесткие рамки, Ева почувствовала, что старые страхи вновь подобрались к ней — на этот раз, с другой стороны. Прошлое отравило ее, и она поняла, что не способна ответить Адаму на его страсть. Осенью, когда у них было много времени, он был нежным и заботливым, и все уродливые призраки дремали во тьме — позабытые, слабые и ненужные. Зимой все изменилось.
Они всегда были вместе, всегда рядом, их тела всегда соприкасались, но при этом им никогда не удавалось остаться наедине. Скучавший по объятиям и ласкам Адам становился почти невменяемым, когда у него появлялась возможность добраться до ее тела. И тогда Ева с ужасом поняла, что в такие моменты она видела в его настойчивости знакомые черты — теряя над собой контроль, Адам напоминал ей о Хорне.
Да, он никогда не пытался принудить ее к тому, чего она не хотела. Да, он ни разу ее не ударил. Да, он не оскорблял ее и не сдавливал ей запястья. Но в редкие минуты в нем просыпалась сила, которую она не могла сдержать или отвести от себя — когда его дыхание тяжелело, а руки смыкались за ее спиной, Ева чувствовала, что она заперта и обезоружена.
С этим нужно было как-то справиться, но Ева не могла взять себя в руки — она стала бояться, что никогда не сможет дать Адаму то, в чем он так нуждался. Стоило поговорить с ним, рассказать ему о том, как все произошло — выложить все в подробностях, описать свои чувства, а не просто пробежаться по поверхности, как она сделала это уже давно. Она давала себе слово, что обязательно заведет об этом речь, но, оказавшись с ним с глазу на глаз, теряла способность говорить. Как она могла признаться ему, что временами видит в нем ненавистные черты? Он так сильно любил ее, так трогательно заботился о ней — разве она могла оскорбить его такими словами?
Впрочем, говорить было и не обязательно — Адам сам обо всем догадался. Он безошибочно понял все, что с ней происходило, более того — он сам заговорил с ней об этом. К сожалению, даже тогда Ева не нашла в себе сил признаться во всем напрямую.
За всеми этим терзаниями она перестала думать о мести и своих обидах.
Справиться со всем в одиночку было невозможно. Она не думала, что Адам простит ей эту трусость и продолжит искать способ все исправить, но он вновь удивил ее своей чуткостью. Продвигаясь вперед небольшими шагами и показывая ей иную сторону супружеской жизни, он начал исцелять ее душу, прогоняя гадкие картины и отвратительные ощущения. Постепенно, привыкая к его рукам и долгим взглядам, Ева поняла, что может измениться и ответить ему такой же страстью. Все, что так долго оставалось закрытым на сто замков самоконтроля и страхов, теперь было готово вырваться наружу.
Теперь все, о чем она могла думать, касалось только детей и мужа. Ошибки прошлого стали неважны — ей хотелось сохранить то, что она имела, а не думать о том, что уже давно утратило смысл.
Стать счастливой, обрести свободу, сделать все возможное для любимого человека и детей — вот что оказалось самым значимым и серьезным.
Поэтому, поняв, что Адам решил отомстить, она решила остановить его, пока он не натворил дел, за которые потом пришлось бы заплатить слишком дорого. Именно по этой причине она выбежала из дома в непроглядную ночь и попросила помощи у фермера и его жены. Она боялась, что неправильное решение разрушит их мир. Да, месть была бы сладкой и приятной. Но разве она принесла бы им счастье?
Теперь бессонница посещала и Адама. В жаркие ночи он просыпался и выходил из дома, стараясь унять колотящееся сердце. Он не мог оставаться в комнате, там, где спала Ева. Ее слегка прикрытые рубашкой плечи, распущенные темные волосы, дрожащие во сне ресницы — все это напоминало о том, что она пережила. Эта красота пробудила в другом мужчине похоть, и сослужила своей хозяйке роковую службу. У него был шанс восстановить равновесие, но Ева сама не позволила ему наказать мерзавцев в полной мере.
Злило еще и то, что теперь работодатель смотрел на него с явным осуждением. На следующее утро после «происшествия» хозяин подошел к нему и заметил, что не собирается и дальше скакать по дорогам вместе с его женой, а затем добавил:
— Не знаю, чего тебе в ней не хватает. Уж тем более не ожидал, что она побежит за тобой, чтобы достать из отеля — больно гордый вид у нее обычно. И вообще, откуда у тебя деньги для таких ночей? Гнешь спину целыми днями, я уж думал, ты и вправду для детей своих пашешь, а тут…
Собрав все остатки своего самообладания, Адам пообещал фермеру, что больше не станет выкидывать подобные номера. Очевидно, его слова показались хозяину убедительными, и он добродушно кивнул:
— Ну ладно, с кем не бывает. Раз в год всем можно, в конце концов. Не всегда же жить как проклятым, иногда и веселиться надо.
Адам молча кивал, желая лишь одного — не сорваться и не наговорить лишнего. Он старался не забывать о том, что той ночью фермер оказал Еве огромную услугу.
И все же, боль и гнев не давали ему покоя. Люди, что унизили его жену и причинили ей страдания, где-то ходят. Они едят, пьют и радуются жизни. Их не мучает совесть, и они не сожалеют о том, что сделали с молодой горничной. Это называется справедливостью? Его любимая женщина переживала адские мучения каждый день, она боялась его объятий, уходила из дома, чтобы поплакать в одиночестве, а они преспокойно жили и спали по ночам.
Ее доброта теперь казалась лишней и злила его. Адам считал, что Ева поступила неправильно, оставив детей и помчавшись за ним. Однако он не говорил с ней об этом, и вообще старался держаться от нее подальше. С тех пор, как Ева привезла его из Торонто на машине фермера, они еще ни разу не были близки.
Темной августовской ночью, заметив, что он снова ушел из дома, Ева решила положить этому конец. Она выбралась из постели и вышла во двор, зная точно, что найдет его под навесом у старого колодца.
— Ты злишься на меня, — со вздохом сказала она, подходя к нему со спины.
Адам развернулся к ней. В руках он держал алюминиевый ковш, наполовину наполненный холодной водой.
— Иди-ка ты спать, — покачал головой он. — Завтра длинный день.
— Каждый день тяжелый и длинный, а зима наступит быстро — мы и глазом моргнуть не успеем. Снова окажемся взаперти, и снова дети будут бегать вокруг нас. Когда же еще говорить, как не сейчас?
— Хорошо, — кивнул он.
Адам отошел, опустился на лавочку и уставился на нее.
— Ты хотел убить их, верно? — начала Ева. — Ты хотел убить их за то, что они сделали со мной.
Он снова кивнул.
— Я должна все тебе объяснить, — продолжила она. — Я должна сказать тебе, почему я остановила тебя.
— Хорошо.
— Но для начала я хочу, чтобы ты открыл все, что у тебя на сердце. Ты молчишь, и от этого становится только хуже. А если мы начнем говорить одновременно, то разругаемся, и толку от разговора не будет. Впустую переведем время.
— Я? — удивился он. — Знаешь, ты очень необычная женщина. Хотя, по правде говоря, меня сложно поразить — после того, как моя маленькая дочь оказалась сильнее взрослой жены, я подумал, что меня теперь уж точно ничего не проймет. Однако появилась ты. Тонкая, легкая, слабая и сильная. Смелая. Ты вылечила Мэтью, приняла решение. Ты не просила помощи и никогда не жаловалась, хотя я видел, как тебе нелегко. Ты такая красивая, но не торопилась выйти замуж или найти себе покровителя. Горбатилась в прачечной, уступала работу матерям-одиночкам. Покупала моим детям вещи и обувь. Ничего не просила взамен. Мог ли я не полюбить тебя? Мог ли кто-то, оказавшийся рядом с тобой и узнавший все это, не полюбить тебя? Я восхищался тобой. А потом настал день, когда я увидел твое почерневшее лицо, когда услышал эти страшные слова: «Меня изнасиловали». — Он провел рукой по волосам и тяжело вздохнул. — Я решил, что должен увезти тебя — я не мог тебя там оставить. Мы оба много чего потеряли — ты похоронила свою мать, лишилась дома и пережила то, чего боится каждая женщина. Я оставил за плечами хороший бизнес, похоронил жену, похоронил свою гордость. Нам было легко вместе. Рядом с тобой настоящая жизнь — та самая, с проблемами и несчастьями — казалась не такой уж и страшной. Рядом с тобой все кажется прекрасным. Нам было хорошо, я подумал, что сойтись окончательно — это было верное решение.
Так оно и есть, Ева, и я ни о чем не жалею. Но ты не хочешь меня. Ты боишься оказаться рядом со мной, ты боишься, что я улягусь сверху и стану целовать тебя в шею — ты морщишься всякий раз, когда я поступаю таким образом. И видит бог, я пытался помочь тебе и измениться, но… ничего не получается, Ева. Можешь представить, что я чувствую? Женщина, которая лучше всех на свете, которая достойна жить и получать удовольствие от жизни, не может стать счастливой рядом со мной. И я знаю, кто должен за это ответить, я знаю, кому отомстить за это, но… Знаешь, собираясь в Торонто той ночью, я думал, что мне никто не сможет помешать. Все было так просто, так очевидно. Я не сомневался в том, что поступаю правильно. И мне даже в голову не могло прийти, что ты решишь встать между мной и этими подонками. Да, никто не мог остановить меня — никто, кроме тебя. Я прислушался к твоим словам, потому что все, что я делаю — ради тебя, и если ты не хочешь этой мести, то все теряет смысл. Просто это не значит, что со мной все хорошо — я по-прежнему хочу, чтобы они умерли. Ты все испортила, Ева. Почему ты не дала мне убить их? Они заслужили наказание, а ты оградила их от этого.