Павел обнял Чистова.
Не виделись они долго. Пашка после МГУ уехал куда-то в Сибирь, да и теперь встречаются нечасто. Но в юности относились друг к другу с большим теплом, и сейчас, когда социальные сети помогли отыскаться, тоже общались с удовольствием.
— Наконец-то доехал, — с укором сказал Пашка.
— Ты не представляешь, сколько навалилось всего, — оправдывался Володя. — С прошлым летом не сравнить. Тогда я был просто тунеядец.
— А я и сейчас тунеядец, — рассмеялся Пашка. — Даже трудовую книжку где-то посеял.
Вот теперь Катя его узнала по-настоящему. Все изменилось: лицо, фигура, даже голос немного как бы осип. А смех остался прежний.
— Пашка, а девушку ты не узнаешь? — спросил Чистов и осекся — время здорово изменило лица. Да тут еще пластика. Вот не узнает Катю Пашка — она расстроится.
Но не успел Владимир подсказать приятелю имя, как тот радостно заорал:
— Это ж твоя жена, Катька! Ты ее вроде у Ваньки Басаргина отбил!
Чистов хмыкнул — тема была небезболезненная. Но хорошо хоть узнал, хватит Катерине на сегодня печали.
Пашка уже бесцеремонно обнимал Воскобойникову.
— Не бойся, плащ чистый, — успокоил он ее. — Навоз я в другой одежке убираю.
— Пашка, ты все такой же, — улыбнулась Катя. Она уже не жалела о нежданной поездке и долгой дороге. А то появлялись такие мыслишки после неких печальных открытий.
На улицу из дома вышла еще одна женщина, красивая, ухоженная.
В отличие от Пашки — аккуратно одетая.
— Моя жена, — представил Павел. — Даша.
— Очень приятно, — поздоровалась Воскобойникова.
— А мы вас ждем-ждем, — легко укорила та. — А вы все не едете. Сейчас пойду разогревать.
— Помочь? — предложила Катя. Хотя не очень представляла, как помогать с русской печью да ухватами.
— Не нужно, — улыбаясь, сказала Даша. — Вы устали с дороги. Отдыхайте. Пока вас Пашка в музей затащит, я все сделаю.
Катя не очень поняла про музей. Она внимательно разглядывала Дашу — та не выглядела деревенской женщиной. По крайней мере, так, как Воскобойникова их себе представляла.
Женщины всегда внимательно разглядывают друг друга: Катерина не сомневалась, что хозяйка дома тоже успела рассмотреть ее в деталях. Интересно, догадается про пластику? Или просто тихо позавидует?
Выглядела Даша очень неплохо, но, конечно, не так, как Воскобойникова.
— Пошли, музей вам покажу, — предложил Пашка тоном, не предусматривающим возражений.
Чистов согласно улыбнулся, Катерине было безразлично, где провести следующие четверть часа. Они пошли по сырой траве к одному из домиков.
Ощутимо пахло тем самым чудесным запахом лета, вобравшим в себя и аромат трав, и грибной дух, и даже ягодные воздушные настои. Тот самый случай, когда дышать — сладко.
— А ведь раньше мы не чувствовали счастья от запахов, от ветерка, от вида речки, — тихо сказал Чистов.
— Ну так раньше нам этого было не надо, — снова рассмеялся Пашка. — Раньше мы чувствовали счастье от жизни. А сейчас — от запахов, ветерка, речки, — смешно передразнил он друга.
Пашкин музей, как и положено такого рода заведению, состоял из нескольких частей. Первая представляла собой сараюшку, к которой они уже подошли. Вторая, и главная, — домик подальше, где находилась основная экспозиция. И наконец, запасники — куда ж музею без них?
Они занимали обширные чердаки и музея, и даже хозяйского дома.
— Вот, пришли, — сказал Пашка и, нажав на что-то невидимое, включил электрический свет.
Катя вздохнула с облегчением — она нигде не заметила огней и думала, что ночевать придется в условиях, приближенных к первобытным.
В сараюшке оказалось две машины и пара мотоциклов. При ярком свете гости разглядели старый немецкий мотоцикл, еще времен Второй мировой. Его явно восстанавливали, потому что многие детали уже сверкали свежей краской, а некоторые — пока нет.
Вторым был «Харлей», с виду не очень старый.
— Я его из города с собой взял, — объяснил Пашка. — Не было сил бросить.
Из двух машин экспонатом тоже была только одна — 965-й «Запорожец», в просторечии — «горбатый».
Он был покрашен в задорный оранжевый цвет с черными круглыми пятнышками: ни дать ни взять божья коровка.
— Дети от него бы тащились, — оценил Чистов.
— Для них и сделано, — ответил Пашка. — Каждое воскресенье на нашей улице — праздник. Останетесь до воскресенья — сами увидите.
— Нет, Паш, мы завтра уедем, — ответил Владимир. — У меня на площадке полно дел.
И, чтобы отвлечь друга от неприятной темы — видать, им тут все-таки бывало скучновато без гостей, — спросил про вторую машину. На вид это был обычный «жигуль»-«пятерка», практически полностью убитый.
— Это и есть обычный «жигуль», — не стал спорить Пашка. — Там Пчелка живет.
— А больше в деревне ульи негде разместить? — удивился Чистов.
— А при чем здесь ульи? — не понял хозяин. И громко позвал: — Пчелка, Пчелка!
В салоне ржавой «пятерки» обнаружились сначала острые уши, потом острая поседевшая мордочка, потом — довольно длинное пушистое тело.
Собака всем своим видом выражала укор — чего старушку понапрасну тревожите?
— Ладно, спи уже, — извинился Пашка и выключил свет.
— А почему Пчелка спит в машине? — не поняла Катя.
— Она всегда спит в машине, — ответил хозяин.
— Это как? — не поняла Катя.
— С щенячества, — объяснил Пашка. — В городе я не возражал. Она ничего не портила и тачку сторожила: с такой шерстью она и зимой не мерзла. А здесь повадилась спать в этой ржавчине — ее кто-то в деревне выбросил. Но тут — не в городе. Тут, между прочим, даже волки встречаются. Вот и пришлось «жигуль» сюда перетащить. Ну ладно, пошли дальше.
Следующим пунктом был собственно музей.
Катерина была уверена, что увидит примерно то же, что и в сараюшке, оттого и удивилась гораздо сильнее, чем Владимир, уже здесь побывавший.
Это действительно был музей.
Первая комната — военная тематика. Она даже раньше начиналась, еще во дворе.
Пашка навел луч карманного фонарика и показал здоровенный миномет.
— Это что-то новое, — заметил Чистов. — В прошлый раз не было.
— Недавно принесли, — ответил историк-любитель.
— Он стреляет? — спросила законопослушная Воскобойникова.
— Менты считают, что нет, — заржал Пашка. — Они меня регулярно навещают, в дула заглядывают.
— И водку с тобой пьют, — это уже Даша подошла, приглашать гостей к столу.
Однако теперь не только она, но и гости понимали, что, не посмотрев всю экспозицию, до еды не добраться.
Даша ушла поддерживать температурный режим пищи материальной, а гости тем временем поглощали пищу духовную.
В военном отделе и правда было много интересного: оружие, любовно отреставрированное умелыми Пашкиными руками, полевые телефоны, каски, награды, военные карты.
Еще были медальоны смерти — маленькие цилиндрики с записью о хозяине. Посторонние люди читали их только в случае гибели владельцев.
— Я после расшифровки все сведения отсылаю поисковикам, — сказал Пашка.
Все трое, подержав в руках привет от смертоносной войны, посерьезнели и замолчали.
Во втором помещении дома, оказавшегося довольно большим и просторным, экспозиция была вполне мирной. Весь быт деревни — от восемнадцатого до двадцатого века — здесь был представлен: лапти из лыка и из бересты, ульи из цельного ствола, «стиральная машинка» — ребристая широкая и длинная доска, — люлька, свитая из коры, а снизу прошнурованная веревкой — и надежно, и прохладно, и, когда ребенок пописает, все благополучно стечет вниз.
Только утюгов разных конструкций — ни одного электрического — здесь было более двадцати. Да еще несколько, похожих на уже имеющиеся либо не очень старых, Пашка забросил на чердак, чтобы не перегружать сознание посетителей.
Действительно тут была показана вся деревенская жизнь — не одна тысяча экспонатов, каждый из которых не зазорно было иметь настоящему музею.
Впрочем, это и был настоящий музей. Единственное отличие — здесь не жаловались на скудное госфинансирование, потому что никогда его не имели.
— А эта дверь куда ведет? — поинтересовался Владимир.
— А здесь вы будете спать, — объяснил хозяин, приглашая в помещение.
Бывшие супруги замерли в замешательстве.
Пашка, поняв почти правильно, снова заржал и объяснил, что кроватей тут в принципе две.
— Но если помиритесь — вполне можете перебраться на одну, — уточнил он.
Катя поискала глазами удобства и не нашла.
Пашка опять все понял правильно.
— Ватерклозет в первом доме, — пояснил он. — Только там пока спать негде, я две комнаты переделываю, стеклопакеты ставлю и потолок меняю. Душ там же, если надо.
Пашка опять все понял правильно.
— Ватерклозет в первом доме, — пояснил он. — Только там пока спать негде, я две комнаты переделываю, стеклопакеты ставлю и потолок меняю. Душ там же, если надо.
— А ночью пописать? — спросил Чистов, радея не за себя, а за Катю.
— Выйди на улицу да пописай, — не понял проблемы Пашка. — А хочешь — и покакай. Только за дом пройди, к обрывчику. Там за что держаться — есть.
— Прямо так выйти и пописать? — рассмеялся Чистов. Он уже отвык от подобных решений.
— Можешь не выходить, только окошко открой, — еще более упростил Пашка. Правда, подобное допущение вряд ли касалось Катерины. — А вообще, ребята, поменьше стесняйтесь, — закрывая тему, подытожил хозяин. — Кроме вас, тут много кто писает: Пчелка, коник, баранчики. Я уж их давно не считаю. И вообще вам круто повезло. Стандартно народ максимум что может — так это посетить музей ночью. И то раз в году. А уж чтоб спать в нем… Да еще с красивой женщиной… — На этом Пашка добродетельно замолчал, предоставляя слушателям самостоятельно оценить все выпавшие на их долю возможности.
Потом было вечернее пиршество.
Чистов жалел только об одном: что человек имеет всего один желудок, и тот не слишком большой.
Катя сначала считала калории, потом плюнула и перестала считать.
На столе были расстегаи с собственной курятиной, блины с собственным медом и, наверное, десятью видами варений на выбор, огурцы и помидоры с собственного огорода, жареная волжская рыба, пойманная собственными Пашкиными руками и приготовленная собственными Дашиными.
Прикончив половину вкусностей — на все сил не хватило, — очень приятно побеседовали.
Оказалось, что Пашка живет здесь почти семь лет. Просто однажды утром он проснулся и понял, что город ему опостылел, так же, как и его чертова работа вместе с его чертовым начальством.
В один день доктор технических наук — он же топ-менеджер крупной фирмы — уволился и собрал все наличные деньги. В другой день — сдал по дешевке на долгий срок трехкомнатную квартиру знакомым, забрал Пчелку и на «Харлее» покатил в сторону Пскова. Где-то после трехсот километров начал смотреть по сторонам. Заметил грунтовку — свернул на нее. Добрался до деревеньки.
Доехал до реки. Нашел владельца единственного продававшегося на тот момент участка, в который сразу и влюбился.
Все остальное — дело Пашкиных рук, потому, что, кроме развалившегося сарая, на участке ничего не было.
— А теперь смотри, — хвастался принявший на грудь хозяин. — Один дом — наш, второй — музея. Этой зимой поставлю гостевой, будете приезжать и жить как белые люди — с сортиром и биде.
— Ты расскажи, как жену нашел, — подсказал ему Чистов, уже слышавший эту удивительную историю.
— Увел с приема, — гордо сказал Пашка.
— Это как? — удивилась Катерина.
— Пришел ко мне на прием, — объяснила Даша. — Я доктор, кардиолог. Вот, явился, послушайте, говорит, как бьется мое сердце. Ну, я послушала. Четвертый год живу здесь.
— А не бывает скучно? — не выдержала, спросила-таки Катя. — Особенно зимой.
— Не бывает, — сказал Пашка. — Слишком много дел. Вроде дом практически городской, а дела все равно всегда есть. И в ЖЭК не побежишь, за его полным отсутствием.
— Не бывает, — подтвердила Даша. — Я думала фольклором заняться, да здесь местных почти не осталось. Во всех домах — москвичи и ленинградцы. Очень интересные люди. Мы и лекции устраиваем, и спектакли ставим.
— А зимой? Тут же небось нет никого.
— Павлик и зимой занят, — сказала Даша.
— Еще как, — подтвердил Пашка. — Вся стройка наваливается. Плюс — снег чистить. Чтоб из дома после снегопада выйти — час отдай как минимум. Да и все остальные сельские дела никто не отменял.
— Какие это зимой сельские дела? — усомнился Чистов.
— Вон бараны только зимой и рожают, — сказал Пашка. — Я роды сам научился принимать.
— Бараны вроде как ягнятся, а не рожают, — подколол доктора технических наук Владимир. — И то не бараны, а овцы.
— Слушай, умник, — сделал вид, что разозлился, Пашка. — Да что ты понимаешь в сельской жизни? Вот ты, например, умеешь коню яйца чистить?
— А надо? — уточнил Чистов.
— Ну Павлик, — попыталась утихомирить мужа Даша. — Ну что ты такое говоришь!
— Я не только говорю, — стоял на своем дауншифтер Пашка. — Я еще эти самые яйца чищу! Вот этими самыми руками, — показал он свои руки. — Иначе коник заболеет, мне ветеринар сказал.
— Может, он пошутил? — заржал Чистов.
Пашка сделал вид, что обиделся, и замолчал: ну, что, мол, с этих тупых горожан взять?
— Я, кстати, зимой тоже на прием езжу, они из поликлиники за мной вездеход присылают, — перевела беседу в более безопасное русло хозяйка. — А потом, у нас же все как в городе: телевизор с полсотней каналов, телефон, Интернет быстрый. Но иногда, конечно, хочется нового общества, — призналась наконец Даша, к некоторому Пашкиному неудовольствию. — Вот Павлик гостевой дом выстроит — будете к нам и зимой ездить.
— Стопроцентно будем, — пообещал Чистов. Он и сам не раз примерял на себя Пашкину шкуру. Получалось вроде неплохо.
Впрочем, он и так сейчас в некоем смысле в Пашкиной шкуре. Только тот нырнул на природу из бизнеса, а Чистов — в бизнес.
После ужина и беседы были еще неплохие Дашины стихи и отличные романсы. Последнее, правда, не от Пашки, а от непризнанного мастера, найденного в Питере лично Дашей и записанного в студийных условиях.
У Воскобойниковой уже начали слипаться глаза, когда все дружно решили прогуляться.
По мощенной досками тропке вышли к реке. Господи, до чего ж здесь было красиво! Катя даже спать расхотела.
Отсюда излучина реки была видна целиком, и так же целиком она была подсвечена мерцающим лунным светом.
Хоть и замерзла слегка — одеты-то по-летнему, — но уходить было обидно.
Чистов, почувствовав, что Кате холодно, обнял ее за открытые плечи. Его теплые сильные руки крепко держали Катерину. А вырываться из их кольца ей не очень-то и хотелось.
В общем, в музее этой ночью была использована только одна кровать.
Чистов так и проспал оставшееся от ночи время с ощущением счастья.
Однако утром оно как-то потихоньку рассосалось.
Вокруг по-прежнему было безумно красиво.
Они пошли, покормили ржаным хлебом коня. Потом искупались в утренней, объятой туманом Волге.
А потом — уже перед отъездом в Нилову пустынь, когда Катя переодевала в их комнате мокрый после утреннего заплыва купальник, — он снова обнял ее. И она снова ему не отказала, разрешила все, что хотел.
Однако ощущения, что это навсегда — или хотя бы надолго, — ни у того, ни у другой не было.
22
Теперь Майка чувствовала себя не человеком, а настоящим облаком. Только не как у Маяковского — в штанах, а в необъятной юбке светло-голубого цвета, потому что ни в какие штаны она уже не влезала.
И хотя ходить по жаре было нелегко, но на душе — чуть ли не впервые с начала размолвок с мужем — стало вдруг хорошо и спокойно.
Если б она не боялась предстоящих родов, то, можно сказать, была бы практически счастлива.
А что — хороший термин. Пишут ведь доктора в медицинской карте — «практически здоров». Почему бы тогда не быть термину «практически счастлив»?
Они уже беседовали с малышом.
Майка разговаривала с ним на самые разные темы, и он то молчаливо подтверждал ее тезисы, то опровергал их толчком маленькой, но уже крепкой ножки. Так что Майка и мелкий Вовчик были вполне полноценными собеседниками с непревзойденным взаимопониманием.
С именем мальчишки мама не сомневалась ни на минуту.
Папик заслужил, чтобы долгожданный наследник именовался в честь его. Двора-Лея, правда, сказала, что у них так не принято: имя уважаемого человека передают следующему поколению только после того, как его носитель покидает этот мир.
Майка ненадолго задумалась. Однако, во-первых, суеверия никогда не отягощали ее практичное сознание, а во-вторых, в их роду, насколько она знала, еврейских корней никогда не было. Следовательно, их запреты и рекомендации можно в расчет не брать.
Итак — сынуля будет Владимиром Владимировичем. При этом Майку не особо волновало, что биологического отца ребенка зовут Александром. Сходство с именем-отчеством известного российского политика ее тоже никак не напрягало — они точно пойдут разными путями.
Когда сказала о своем решении Сашке — он еще звонил время от времени, — тот надулся, однако возражать благоразумно не стал, дабы не нарваться на что-нибудь неприятное. А нарваться вполне мог — он так и не восстановился в университете, не говоря уже о том, чтобы начать трудовую деятельность. И еще он отказался проходить тест на наркотики, утверждая, что и без Майкиного вмешательства никогда и ни при каких обстоятельствах не станет наркоманом.