— Так. А оригинал? Его же отдали на хранение нотариусу? Вместе с завещанием?
— Да, — ответил Латников, — но там я тоже ничего не нашел. Я подкупил помощницу нотариуса… А когда вернулся… то есть пришел домой… в квартиру Карпова, проверил все, и обнаружил, что там отсутствовали все интересующие нас документы, а компьютер испорчен. Может она на кафедре, но это вряд ли…
— Вы не врете… Вот дьявол…
11. Звонок из Москвы
«Вот дьявол, — думал я, — почему мне всегда нравится Париж, даже в самых неприятных его проявлениях?» Ведь город-то далеко не самый удобный для жизни в нем. Особенно тамошнее метро. Поезда на резиновых шинах, чтобы изнеженным парижанам не дай бог, не растрясало задницу. Это хорошо. Станции натыканные часто-часто, буквально через каждые четыреста метров — тоже неплохо. Но сами линии проведены как-то странно, так, что мне ни разу еще не удавалось доехать куда-то без пересадки. И это уже не очень здорово. Совершенно нелогичные указатели в переходах. Зато знакомые из нереального прошлого названия станций «Сталинград», «Севастополь»…
А вообще — Париж — город неповторимый. Впрочем, я тут совсем не оригинален. Даже через пару дней пребывания здесь, любой человек сам собой вписывается в ритм и атмосферу этого мегаполиса. А, возвращаясь в Париж через несколько месяцев или даже лет отсутствия, такой человек ловит себя на мысли, что город нисколько не изменился, что он все такой же влекущий, распутный и праздничный, как и в его первый приезд. Помимо непреложной многовековой пышности и исторического наследия культуры, искусства и гастрономии, здесь каждый находит все, о чем когда-то только мечтал. Он с интересом изучает старейшее в Европе метро или с опаской наблюдает разноязыких, постоянно куда-то бегущих или беззаботных прохожих на бульваре Сен-Жермен. А магазины? Меня всегда радовали парижские булочные — этот праздник души, именины сердца. Заходишь, смотришь на витрину с тортами, пирожными, багетами, булочками, батонами — и тонешь в своей собственной слюне. Ну не может человек все это съесть, просто не в состоянии, но и оставить все это на витрине и не купить этот абстрактный человек тоже не может! А потом возникает несварение желудка, плохие сны и тяжелые мысли.
Я сидел в небольшом кафе на бульваре Сен-Жермен и, несмотря на тяжелые мысли, временами рассеянно разглядывал улицу за окном. Скоро всему этому придет конец. По мнению мэрии, улицы на левом берегу Сены утрачивают дух времени, наводнены безликими бистро и невзрачными кафе. Поэтому власти Парижа начали настоящую и непримиримую войну на левом берегу. Года через три в пятом и шестом округах останутся только ресторанчики, связанные исключительно с писателями, искусством и высокоинтеллектуальным кино. В начале и середине прошлого века пятый и шестой округа считались средоточием богемы: здесь собирались художники и литераторы — от Пикассо и Матисса до Хемингуэя и Камю. Благодаря им, в историю вошли, и до сих пор действуют, такие известные заведения, как Les Deux Magots и Café de Flore. Вот мэрия и решила возродить былую популярность богемных кварталов, дабы привлечь обеспеченных туристов и, естественно, увеличить свои доходы. Интересно только, будет ли это удобно для простых обывателей и натурализованных иностранцев, типа меня?
Маленький ноутбук, постоянный спутник современного обывателя, стоял рядом на столике. Я только что прекратил править очередную главу. Мне нравилось здесь бывать, поэтому я всегда завтракал тут. Мирно и тихо, случайных людей почти нет, только постоянные клиенты. Я отодвинул компьютер, взял меню. Здешнее питание вполне устраивало, но я неизменно просматривал список предлагаемых блюд, хоть и выучил практически наизусть.
— Что такой серьезный сегодня? — спросила моя подруга, после того, как я оторвался от увлекательного чтения. Она только что подошла и не знала еще моего настроения. — Снова мрачные мысли или погода так действует?
Я механически посмотрел в окно. Снова дождь. Обычный зимний парижский дождь. Мы некоторое время молчали и задумчиво разглядывали мокрую улицу.
— Не знаю Лен. Вот вышла рецензия на мою книгу… Je prendrai un sandwich jambon et fromage, une omelette et un verre du jus d'orange. Pour deux, — сказал я подошедшему официанту. Это был новый темнокожий парень, еще не знавший моих привычек. — Jus sans glacons[8].
— Рецензия плохая? — спросила Лена, после того, как заказ приняли.
— Плохая? Не то слово, — я открыл страницу сайта литературной критики. — Вот послушай, что они тут накарябали: «…это затасканный шаблон, говорящий о том, что его автор однобоко мыслит, что у него не хватает фантазии, чтобы создать что-нибудь новое. Его стиль убог и тривиален, а манера изложения…» ну и далее в том же духе.
— Виктóр, не воспринимай критику слишком серьезно, ага? Ты же знаешь этих журналистов! А как твоя новая книга? Движется?
В ту пору я дописывал книгу о постмодернизме, пытаясь объяснить, что у каждого свой постмодернизм, и все видят в нем разное. Но мне еще не хватало финала.
— Я ее почти дописал. Осталось доделать заключение, а потом начнется самое противное.
— Почему — противное?
— Правка, вычитка, редактура, переговоры с издателем. Потом оформление, еще всякие скучные дела. А чуть позже в дело вступят критики.
— Да брось ты! Это же так интересно. По-моему ты просто ломаешься и капризничаешь.
Тут принесли завтрак. Несколько минут мы молча ели. Я почти расправился с омлетом, как вдруг мне позвонил кто-то неизвестный.
— Oui? — автоматически спросил я в трубку, пригубив чашечку кофе.
Несколько минут я слушал своего далекого собеседника, задавая односложные вопросы.
— Неприятности, да? — осведомилась Елена, когда я положил телефон на столик.
— Да. У меня умер отец, и мне придется срочно лететь в Москву.
— Ой… я тебе сочувствую…
— Давай помолчим, ладно? Прошу тебя… Ты не знала моего отца.
В полном молчании я доел свой завтрак. В животе неприятно забурчало.
— Garcon, l'addition s'il vous plait,[9] — позвал я официанта. Как постоянный клиент, чаевых я не платил. Только сейчас я заметил, что в кафе нет ни единого посетителя, кроме меня самого. Даже моя подруга куда-то исчезла. Повинуясь давней привычке, я тупо посмотрел в окно. Вся видимая часть улицы опустела. И это утром!
Бред какой…
Как в бреду, очень плохо соображая, что делаю, я расплатился за завтрак и заказал билет на ближайший доступный рейс до Москвы pour une personne[10]. За срочность пришлось добавить. Хорошо хоть тут бесплатный вай-фай и свободный вход в Интернет… Вот ведь какая беда! Все шло нормально, старик ничем не болел, был крепок и свеж для своего возраста, новую книгу собирался издавать. И вот… А теперь все мои планы летели к черту! Там еще наследство, как я понимаю… возня всякая, похороны, кладбище. Это — надолго. Интересно, как теперь это делается в России? Кому платить и как много? Я ж ничего не знаю про Москву, все изменилось, а что знал — от того давно уже отвык.
В Москву… черт… как это все не вовремя! Куча срочных дел, целая вереница людей, которые ни за что не будут меня ждать… И тут я поймал себя на мысли, что переживаю не только (и не столько!) о смерти отца, сколько о несвоевременности его кончины, разрушающей мои планы. Сколько времени я уже не приезжал в Москву надолго? Лет двадцать? Кошмар… Я, конечно, прилетал сравнительно часто, для чего имел всегда открытую визу. На пару, максимум — на пять дней. На большее меня просто не хватало. И каждый раз замечал, что уже чего-то не знаю, в чем-то не ориентируюсь и что-то не умею делать. Каждый раз приходилось кого-нибудь просить быть моим гидом и ангелом-хранителем.
На полном автопилоте я вернулся домой. Квартира оказалась пуста — подруга так и не появилась. Где ее носит, интересно, когда она мне так нужна? Ее телефон тоже не отвечал. А мне нужно было еще собраться и купить теплую одежду для России. Недолго думая, я зашел в некий сайт со спортивными товарами и заказал там пухлую горнолыжную куртку, пару теплых ботинок и лыжные перчатки. Тут тоже пришлось доплатить за срочность заказа и экстренность доставки.
Когда я лихорадочно собирал необходимое мне личное барахло, в дверь позвонили. Думая, что уже привезли заказ, и пришел курьер из интернет-магазина, я крикнул: «ouvert![11]»
Звонок повторился. Тогда я подошел к двери и открыл ее сам. Но там оказался вовсе не курьер. В дверях стояла молодая и очень привлекательная светловолосая особа с пустыми руками. Девушка мне сразу понравилась: длинные волосы, большие зеленые глаза, светлая кожа. Она напоминала не то какую-то актрису в роли тренера детской спортивной команды, не то чемпионку Уимблдона по теннису. Крепкая фигурка, точные движенья, уверенный взгляд. Блондинка носила белый свитер с «горлышком», голубые джинсы в обтяжку и черные сапоги со шнуровкой.
— Excusez-moi…[12] — буркнул я. Ничего другого мне не пришло в голову.
— Bonjour! J'ai un petit probleme…[13] Вы едете в Москву? — спросила она, вдруг перейдя на русский язык.
— Да. А вы кто? Вы из России?
— Я только что из Москвы. Надо поговорить, долго вас не задержу. Вы позволите мне войти? — невесело усмехнулась она.
— Да, конечно входите. Но я сейчас уезжаю, поэтому не смогу вам уделить должного внимания и достаточно времени…
— Достаточно для чего? Времени нам хватит. Я в курсе ваших дел, поэтому тянуть не будем. Ваш отец написал завещание, где все свое имущество, права на издания и интеллектуальную собственность отписал своему ученику. Вы там не упомянуты ни в каком качестве.
— Следовало ожидать, — пробормотал я под нос. А уже погромче спросил: — А вы откуда знаете про завещание?
— Но завещание можно оспорить, — продолжала она, пропустив мой вопрос, — если доказать причастность этого ученика к смерти вашего отца.
— А это действительно так? Я про ученика.
— Да, так. Я скажу больше. Этот ученик, а его фамилия Латников, попытается присвоить неопубликованные труды Антона Михайловича и выдать их за свои. Более того, он начнет портить их, и переделывать согласно своему видению и пониманию. Этого нельзя допустить.
— Нежелательно. А вы? Как вы заинтересованы в этом деле? И откуда у вас такие подробности?
— Я — ученица Антона Михайловича, — сказала она, подойдя ко мне почти вплотную, — и я очень многим ему обязана, поэтому должна выполнить его волю, хоть и не высказанную. Он сам бы этого желал, а последнее время он был со мной во многом откровенен.
— Несмотря на завещание? — спросил я девушку.
Удивительно, но от нее ничем не пахло, никаким парфюмом, даже вблизи. Более того, находясь практически впритык, я почему-то не испытывал к ней никаких сексуальных чувств. От волнения что ли? Или свалившаяся на меня новость выбила из колеи?
— Да. Я уверена, что это завещание написано не просто так, — продолжала она убежденным тоном. — Кстати, Антон Михайлович составил его только за пару дней до того, как на Тверском бульваре в Москве нашли его тело. Весьма подозрительно, не находите?
— Отец умер на улице? — мой голос все-таки дрогнул.
— Представьте себе! На улице! Зимой! Как бездомный! Вот московская газета, читайте! — и она протянула мне номер «Московского Боголюбца».
Я быстро прочитал газетную заметку в разделе происшествий, где моего отца именовали известным ученым с мировым именем. Невольно отметил про себя, что испытываю нечто типа гордости за своего старика. Покойного уже… вот черт…
— Так что же вы хотите? — немного резко спросил я.
— Я хочу, чтобы рукопись последней книги вашего отца не попала в руки Латникова. Если ничего не делать, то в конце концов он все-таки найдет и завладеет ею, поэтому времени на это у нас с вами почти не осталось.
— У нас? — удивился я. — Почему «у нас»?
— Да, — настойчиво подтвердила она. — Именно у нас. Я, как ученица вашего отца, очень заинтересована в этом. Если удастся доказать, что завещание на имя ученика незаконно, то вы становитесь наследником по факту.
С этими словами она протянула мне какой-то небольшой предмет на цепочке:
— Вот, возьмите, имейте всегда при себе и носите под одеждой, он теперь ваш. Это — важно! А когда будете в Москве, я с вами свяжусь. Извините, но мне пора. До свидания.
И девушка стремительно покинула мою квартиру.
Странная девушка. И ведет себя как-то необычно. Интересно, последнее время что, моего старика тянуло на молоденьких? Я вдруг понял, что практически ничего не знаю об отце. Как он жил? Что делал? С кем встречался? Я, конечно, внимательно следил за его научной деятельностью. Более того, у меня были все его труды, и даже переводы его книг на другие языки. Но я понятия не имел о личной жизни отца. На то были свои причины.
Как только дверь за девушкой закрылась, я посмотрел на предмет, что она оставила мне. Это оказался кулон. На цепочке из белого металла болтался небольшой темный камешек или стекляшка в форме косточки персика, в которой сверкал красный огонек. Решив, что это просто такая игра света, я подошел ближе к окну. Странно, но огонек не стал ярче. Тогда я снял с вешалки свою куртку, накрылся ею с головой и снова посмотрел на эту висюльку. Огонек никуда не делся, более того, мне показалось, что он стал даже ярче. Тогда я пошел на кухню, взял там вделанный в часы японский радиометр, с которым не расставался при своих поездках в Россию, и померил ионизацию. Норма. Камень (а я, из-за отсутствия других аналогий, решил все-таки называть этот предмет камнем) не был радиоактивным. Ладно, хоть не излучает, а там — разберемся, что к чему.
Разбираться было вообще-то некогда, потому что в эту минуту в дверь снова позвонили. Вот тут действительно привезли мой заказ. Расплатившись с курьером, я упаковал свой багаж, вызвал такси, принял душ, оделся и поехал в аэропорт Шарля де Голля.
Время поджимало, аэропорт, подавлял своим размером, неизменной суетой и какой-то особой бессмысленной деловитостью. Как всегда, здесь было много народа: люди ждали своих самолетов. Кто-то размещался в удобных креслах, кто-то проводил время за стойками многочисленных баров, кто-то бродил с завидным безразличием по магазинчикам, расположившимся по периметру всего аэровокзала. Главная же толпа хаотично носилась туда-сюда, сминая на своем пути все и вся. До самого самолета у меня не оказалось ни одной свободной минутки.
Только откинувшись на спинку кресла в салоне аэробуса, я смог, наконец, спокойно и не торопясь обо всем подумать. Итак — отца больше нет… Я не очень хорошо ладил с ним. После моего отъезда мы редко виделись и мало общались. Во время моих блиц визитов в Москву я почти всегда старался заскакивать к старику, мы ужинали, пару раз даже ходили к каким-то людям. Вроде бы там были его коллеги… или просто друзья? Несколько раз он отказывался встречаться, сославшись на отсутствие в городе. Но он врал — я потом определил, что его мобильник, по которому старик со мной разговаривал, находился в Москве. Когда он приезжал во Францию по своим собственным делам, то несколько раз заезжал ко мне ненадолго, но никогда не останавливался — предпочитая жить в отеле или у своих друзей. Кстати, надо бы их оповестить, этих друзей… Но как? Кто они? Где живут? Где работают? Полное неведение. Я так и не удосужился узнать ничего о знакомствах отца, мне это даже не приходило в голову.
Почему наши отношения с отцом были плохими? Да, именно плохими, нечего заниматься самообманом. Я всегда считал, что старик во всем виноват сам. После смерти мамы он как-то замкнулся в себе, и, по-моему, поставил жирный крест на своей личной жизни. Сколько ему тогда было? Лет сорок? Как мне сейчас. А мне тогда? Лет десять? Мне нужен был отец, а он стал меня избегать, практически игнорировал, почти никуда со мной не ходил, ни о чем не разговаривал кроме тех редких случаев, когда от разговора невозможно было уклониться. Почему? Я не знал. Мы не ругались и не ссорились, а просто перестали общаться.
Отец ни в чем, никогда и ничем меня не поддерживал. Я всего добивался самостоятельно, без всякой протекции и помощи с его стороны. Все воспитание взяла на себя моя бабушка. Она помогала с французским, с историей, с русской литературой. Она же привила мне любовь к гуманитарным предметам. После ее смерти я с полгода прожил один, а потом, воспользовавшись удачным моментом, уехал учиться во Францию — помогло приличное знание французского языка. После окончания университета благополучно продолжил образование и сейчас имел вполне приличную должность в парижском Музее современного искусства.
В России меня ничего более не удерживало, и назад я уже не вернулся — слишком неприятные воспоминания оставались там.
12. Старый врач
Воспоминание, что не выходило у меня из головы, ворочалось там как медведь в берлоге. Разговор с той девушкой перед самым отъездом. По-моему я оставил ее кулон дома. Ладно, черт с ним с кулоном — вдруг бы возникли проблемы на контроле в аэропорту? Может, его декларировать надо, или он вообще к вывозу запрещен? Черт его знает, а у меня времени в обрез! И еще одно: куда, интересно, подевалась моя подруга? Ведь я так и не увидел ее после нашей беседы в кафе.
Непринужденно разговаривая со своей попутчицей — приятной пожилой француженкой — я и не заметил, как самолет пошел на посадку. Полет подошел к концу, и самолет из Парижа приземлялся в московском аэропорту точно по расписанию. Французы ликовали, громко аплодируя командиру экипажа, и с увлечением вглядывались в иллюминаторы. Возвращающиеся домой русские туристы угрюмо молчали и напряженно смотрели перед собой. Звучала музыка, с которой у французов ассоциировалась Россия, немного старомодная, немного сказочная, но Россия ненастоящая, та, которую они знали по русским произведениям Толстого, Чайковского и Достоевского.