Ветер влек летучий корабль вперед, так что лестница уже висела не над облаком, а в открытом небе. Она слегка вращалась и раскачивалась, а вместе с ней – и Тристран со звездой.
– Вверх! – дружно рявкнул хор голосов, и лестница рывком поднялась на несколько футов. – Вверх! Вверх! Вверх!
С каждым выкриком они поднимались все выше. Облако, на котором Тристран сидел совсем недавно, отнесло ветром в сторону на милю или даже больше. Юноша крепко держался за лестницу, уцепившись за веревочную «ступеньку» локтем больной руки.
Последний рывок – и Ивэйна поравнялась с высоким бортом корабля. Чьи-то руки заботливо подхватили ее и поставили на палубу. Тристран перелез через ограждение борта самостоятельно и кулем повалился на дубовую палубу.
Румяный человек подал ему руку.
– Добро пожаловать на корабль, – сказал он. – Вы находитесь на вольной шхуне «Пердита», пребывающей в охотничьем рейде за молниями. Капитан Йоханнес Альберик, к вашим услугам. – И капитан закашлялся.
Прежде чем Тристран успел сказать хоть слово в ответ, тот разглядел его левую руку и возопил:
– Мэггот! Мэггот! Разрази тебя гром, куда ты девалась? Давай сюда! Нужно помочь пассажирам! Значит, так, парень, Мэггот позаботится о твоей руке. Ужин у нас подают, когда колокол пробьет шесть. Тебя я посажу за свой стол.
Вскоре Мэггот – ярко-рыжая лохматая женщина с озабоченным лицом – отвела Тристрана в трюм и там намазала ему руку густой зеленой мазью, которая значительно остудила боль. А потом его проводили в кают-компанию – так называлась маленькая столовая рядом с кухней (и Тристрану очень понравилось, что кухню здесь зовут камбузом, точь-в-точь как в морских историях, которые он некогда читал).
Тристран действительно ужинал за столом капитана – хотя, по правде сказать, в кают-компании попросту не нашлось других столов. Кроме капитана и Мэггот, за ним сидели пятеро моряков – неразлучная команда, которая всю инициативу в речах целиком предоставляла капитану Альберику. Тот с удовольствием этим пользовался, в одной руке держа кружку эля, а в другой попеременно – то ложку с едой, то короткую сучковатую трубку.
На ужин подали густой овощной суп, бобы и ячменную кашу, и Тристран наелся и полностью удоволился. Запивали еду чистейшей и прозрачнейшей водой, какую юноше приходилось пить в жизни.
Капитан не расспрашивал пассажиров о том, как их угораздило оказаться на облаке, и Тристран тому несказанно порадовался. Койку ему предоставили вместе с Однессом, первым помощником капитана. Это был тихий джентльмен с широкими крыльями, который ужасно заикался. Ивэйну поселили в каюте Мэггот, и Мэггот уступила ей свою постель, а сама перебралась в гамак.
Позже в своих странствиях по Волшебной Стране Тристран частенько вспоминал дни, проведенные на «Пердите», как один из лучших периодов своей жизни. Матросы позволяли ему помогать с парусами – а иногда даже подпускали к штурвалу. Порой корабль проплывал над черными грозовыми облаками, огромными, как горы, и тогда команда принималась за ловлю молний. Ловили их небольшим медным сундуком. Порой дождь и ветер перехлестывали через борт, ливень бил Тристрана в лицо, а он хохотал от радостного возбуждения, держась за веревочные перила, чтоб его не смыло за борт.
Мэггот, которая была несколько выше и тоньше Ивэйны, отдала девушке несколько своих платьев. Девушка приняла их с благодарностью – ей доставляло удовольствие менять одежду раз в несколько дней. Она часто забиралась на носовую фигуру корабля, невзирая на свою сломанную ногу, и подолгу оставалась там, глядя на землю внизу.
* * *– Как твоя рука? – спросил капитан.
– Спасибо, намного лучше, – ответил Тристран. Кожа на его кисти сделалась блестящей и натянутой, покрытой шрамами; к пальцам отчасти вернулась чувствительность. Бальзам Мэггот почти совсем устранил боль и несказанно ускорил процесс выздоровления. Тристран как раз сидел на палубе, свесив ноги через борт, и смотрел вниз.
– Через неделю мы собираемся встать на якорь – нужно закупить провиант и взять немного груза, – сообщил капитан. – Может быть, стоит там и ссадить тебя на берег?
– Ох… Спасибо, – отозвался Тристран.
– Ты окажешься не так далеко от Застенья. Примерно в десяти неделях пути. Ну, может, малость побольше. Но Мэггот говорит, что нога твоей подруги почти совсем вылечилась. Она сможет на нее наступать, кость выдержит вес.
Они с капитаном сидели рядышком. Альберик курил свою неизменную трубку, и поэтому его одежду покрывал густой слой пепла. В те редкие минуты, когда он не курил, он жевал черенок трубки, или чистил ее длинным металлическим инструментом, или набивал ее новым табаком.
– Знаешь, – сказал капитан, глядя на горизонт, – мы подобрали тебя не потому, что ты такой уж везучий. То есть ты в самом деле везучий, раз уж мы тебя подобрали, – но на самом деле мы отчасти приглядывали за тобой. Я и еще кое-кто в наших землях.
– Но почему? – изумился юноша. – И как вы вообще обо мне узнали?
В ответ капитан сложил из пальцев загадочную фигуру.
– На вид похоже на замок, – сказал Тристран. Альберик подмигнул.
– Не стоит говорить так громко, – предупредил он. – Даже здесь, на небесах. Считай, что речь идет о некоем братстве.
Тристран смотрел на него во все глаза.
– Вы знакомы с маленьким лохматым человечком, у которого большая шляпа и огромный чемодан товаров?
Капитан выколотил свою трубку о борт корабля. Движение его руки повторило очертания замка.
– Ну да. И он – не единственный член братства, заинтересованного в том, чтобы ты вернулся в Застенье. Кстати сказать, я вспомнил важную вещь. Передай своей леди: если она желает скрыть, к какому народу принадлежит, ей нужно иногда притворяться, что она ест что-нибудь – да что угодно.
– Я никогда не упоминал при вас о Застенье, – удивился Тристран. – Когда вы спросили, откуда мы, я указал назад, а на вопрос, куда мы идем, показал вперед!
– Именно так, мальчик мой, – кивнул Альберик. – Совершенно верно.
Прошла еще неделя, и на пятый ее день Мэггот заявила, что Ивэйне можно снять шину с ноги. Она разрезала самодельные бинты и убрала палки, и Ивэйна попробовала ходить без посторонней помощи, от носа корабля к корме, держась за перила. Вскоре она уже легко передвигалась по палубе, хотя немного прихрамывала.
На шестой день случился шторм, и моряки поймали своим медным ящиком целых шесть молний. На седьмой день корабль вошел в гавань. Тристран и Ивэйна распрощались с капитаном и с командой вольной шхуны «Пердита». Мэггот подарила Тристрану горшочек с зеленой мазью для больной руки – а заодно и для ноги Ивэйны. Капитан дал ему с собой кожаную торбу с сушеным мясом, фруктами и табаком; еще там нашелся нож и трутовица для добывания огня («Да ладно, ладно, парень. Все равно мы здесь закупимся провиантом!»). А Мэггот вручила девушке синее шелковое платье, расшитое серебряными звездами и месяцами («На тебе оно куда лучше смотрится, милая, чем на мне даже в лучшие мои годы!»)
Корабль пришвартовался вместе с дюжиной таких же небесных судов к верхушке высокого дерева, достаточно крепкого, чтобы держать на стволе добрый десяток домов. Здесь жили как люди, так и гномы, а также карлы, сильваны и прочий, еще более странный народец. Вокруг ствола вилась винтовая лестница, и Тристран со звездой осторожно спустились по ней. Тристран испытал невольное облегчение, снова оказавшись на твердой земле, но все-таки непостижимым образом он чувствовал сожаление, как если бы в миг, когда ноги юноши коснулись суши, он навек потерял нечто драгоценное.
Через три дня пути дерево-гавань скрылось за горизонтом.
Они шли на восток, лицом к рассвету, по широкой пыльной дороге, а спали меж камней. Тристран ел фрукты и орехи, росшие на деревьях, и пил из чистых ручьев. Изредка по пути они встречались с другими прохожими. Когда было возможно, странники останавливались на фермах, и Тристран работал по хозяйству в уплату за ужин и ночлег на сеновале. Иногда они ночевали в городах и деревнях, и там порой, когда юноша и звезда позволяли себе отдых в гостинице, удавалось помыться и хорошо покушать – или, в случае Ивэйны, притвориться кушающей.
В городке Симкок-Под-Холмом Тристран и Ивэйна наткнулись на шайку гоблинов-наемников, и встреча могла окончиться весьма плачевно для Тристрана, который провел бы остаток жизни, сражаясь в бесконечных гоблинских войнах под землей, если бы не быстрый ум Ивэйны и ее острый язычок. В Беринхедском лесу юноша имел стычку с огромным рыжеватым орлом, который желал унести обоих бедолаг к себе в гнездо, на корм орлятам, и не боялся ничего на свете, кроме огня.
В таверне в Фулькестоне Тристран добился небывалого успеха, потому что помнил наизусть «Кубла-Хана» поэта Кольриджа, а также двадцать третий псалом и монолог из «Венецианского купца» насчет того, что не действует по принужденью милость, вкупе со стихотворением «На пылающей палубе мальчик стоял». Всем этим багажом знаний юноша был обязан своим школьным дням. Он не раз успел благословить в душе миссис Черри, заставлявшую учеников зубрить стихи наизусть, – пока не стало ясно, что жители Фулькестона решили оставить его у себя на веки вечные и сделать главным городским бардом. Тристрану и Ивэйне пришлось удирать оттуда под покровом ночи, и побег удался только потому, что звезда воспользовалась неизвестными ее спутнику методами и уговорила собак не лаять на беглецов.
В таверне в Фулькестоне Тристран добился небывалого успеха, потому что помнил наизусть «Кубла-Хана» поэта Кольриджа, а также двадцать третий псалом и монолог из «Венецианского купца» насчет того, что не действует по принужденью милость, вкупе со стихотворением «На пылающей палубе мальчик стоял». Всем этим багажом знаний юноша был обязан своим школьным дням. Он не раз успел благословить в душе миссис Черри, заставлявшую учеников зубрить стихи наизусть, – пока не стало ясно, что жители Фулькестона решили оставить его у себя на веки вечные и сделать главным городским бардом. Тристрану и Ивэйне пришлось удирать оттуда под покровом ночи, и побег удался только потому, что звезда воспользовалась неизвестными ее спутнику методами и уговорила собак не лаять на беглецов.
Под солнцем лицо Тристрана загорело до коричневатого цвета, а одежда его приобрела оттенок ржавчины и пыли. Ивэйна оставалась все такой же лунно-бледной, и сколько бы они ни прошли дорог, не переставала хромать.
Однажды вечером, когда они расположились лагерем на окраине густого леса, Тристран услышал нечто удивительное: прекрасную мелодию, протяжную и странную. От нее в голове юноши тут же зароились видения, а сердце исполнилось радости и благоговения. Музыка пробуждала в нем образы бесконечных пространств, огромных прозрачных сфер, медленно вращающихся в высочайших воздушных чертогах. Как будто мелодия уносила его далеко-далеко, выводя за пределы самого себя.
По прошествии времени, показавшегося Тристрану долгими часами (хотя, возможно, прошли всего лишь минуты), музыка оборвалась, и Тристран невольно вздохнул.
– Как прекрасно, – прошептал он.
Губы звезды невольно растянулись в улыбке, а глаза засияли.
– Спасибо, – ответила она. – До сих пор у меня как-то не случалось настроения петь.
– Я никогда ничего подобного не слышал.
– Порою по ночам, – сказала Ивэйна, – мы с сестрами пели хором. Мы исполняли песни вроде этой – все о нашей матери Луне, и о сущности времени, и о радости светить во тьме, и об одиночестве.
– Извини, – пробормотал Тристран.
– Да ладно, – отозвалась звезда. – По крайней мере я до сих пор жива. Мне еще повезло, что я упала на землю Волшебной Страны. И повезло, что я повстречала тебя.
– Спасибо, – сказал Тристран.
– Всегда пожалуйста, – ответила она. И, в свою очередь глубоко вздохнув, воззрилась на темное небо сквозь древесные ветви.
Тристран искал чего-нибудь на завтрак. Он нашел несколько молодых грибов-дождевиков и дикую сливу, всю покрытую лиловыми плодами, уже перезрелыми и высохшими почти до состояния чернослива. И вдруг юноша заметил на земле яркую птицу.
Он не сделал ни малейшей попытки поймать ее (помнится, пару недель назад Тристран испытал сильнейший шок, когда пытался охотиться и совсем было загнал большого серо-коричневого зайца, которого прочил себе на ужин. Заяц ускользнул от охотника в последний момент и, обернувшись с края поляны, презрительно сказал: «Отличный поступок, парень, тебе есть чем гордиться», – после чего исчез в густой траве). Птица попросту привлекла внимание юноши своей красотой: размером с фазана, она отличалась удивительной яркой расцветкой перьев, огненно-красных, желтых и ослепительно синих. Непонятно, из каких тропиков ее сюда занесло, но в папоротниковом лесу птица смотрелась весьма неуместно. Она тревожно наблюдала за приближением Тристрана, неловко подпрыгивая в траве и издавая испуганные крики.
Тристран опустился рядом с птицей на колено, бормоча что-то успокаивающее. Он протянул к ней руку – и понял, в чем тут проблема: серебряная цепь, охватившая птичью ногу, зацепилась за кривой обломок корня, торчащий из земли. Птица оказалась прикована к месту и не могла улететь.
Тристран осторожно распутал серебряную цепь и отцепил ее от корня, в то же время свободной рукой поглаживая птицу по увенчанной пышным плюмажем голове.
– Ну вот, – сказал он наконец. – Готово. Лети домой.
Но птица не торопилась улетать. Склонив головку набок, она пристально смотрела юноше в лицо.
– Что же ты, – настаивал Тристран, почему-то чувствуя себя ужасно неловко и странно. – Ведь о тебе наверняка кто-то волнуется.
Он поднял птицу на руки и сделал шаг к лесу – но тут что-то словно ударило его, парализуя движения. Ощущение было такое, будто Тристран с разбегу наскочил на невидимую стену. Он споткнулся и чуть не упал.
– Ах ты, вор! – крикнул надтреснутый старушечий голос. – Да я превращу твои кости в лед и поджарю тебя на медленном огне! Я вырву тебе глаза и один привяжу к селедке, а второй – к чайке, чтобы двойное видение неба и моря свело тебя с ума! Я обращу твой язык в извивающегося червя, а пальцы – в острые бритвы, и напущу на тебя жалящих огненных муравьев, чтобы всякий раз, когда ты вздумаешь почесаться…
– Не стоит так волноваться, – перебил старуху Тристран. – Я не собирался красть вашу птицу. Ее цепь запуталась в корнях, и я просто помог ей освободиться.
Та подозрительно сверкнула глазками из-под копны нечесаных седых волос. Потом подбежала к Тристрану и выхватила у него свою птицу. Прижав ее к груди, она что-то прошептала – и птица ответила ей мелодичной трелью. Старуха прищурилась.
– Ну, может, ты и не во всем мне наврал, – призналась она неохотно.
– Я вам вообще не врал, – возразил Тристран, но старуха уже заковыляла прочь по поляне, прижимая к себе птицу. Так что юноше осталось собрать свои рассыпанные сливы и грибы и пойти обратно, туда, где он оставил Ивэйну.
Звезда сидела на обочине и растирала ноги. У нее болела поврежденная лодыжка, и стопы с каждым днем становились все чувствительнее. Иногда по ночам Тристран слышал ее тихие всхлипы. Он надеялся, что Луна, может быть, пошлет им еще одного единорога – но знал, что особенно рассчитывать на чудо не стоит.
– Знаешь, – сказал Тристран Ивэйне, – тут со мной случилось кое-что странное. – И он рассказал ей о сегодняшних приключениях, наивно полагая, что история с птицей на этом кончилась.
Но, конечно же, Тристран ошибался. Спустя несколько часов Тристран со звездой шли по лесной дороге, и их обогнала ярко раскрашенная крытая повозка. Фургон тянула вперед пара серых мулов, а правила им та самая старуха, которая грозилась превратить кости Тристрана в лед. Она остановила мулов и указала кривым пальцем прямо на юношу.
– Пойди сюда, парень, – велела она. Тот с опаской подошел ближе.
– Да, мадам?
– Пожалуй, я должна перед тобой извиниться, – сообщила старуха. – Похоже, ты говорил правду. Я поспешила с выводами.
– Да, – согласился Тристран.
– Дай-ка я погляжу на тебя. – И старуха спрыгнула на дорогу. Ее холодный палец коснулся подбородка Тристрана, поднимая голову юноши вверх. Его карие глаза теперь смотрели в старухины, старые и зеленые.
– Ты выглядишь честным парнем, – кивнула та. – Можешь называть меня госпожой Семелой. Я направляюсь в Застенье, на ярмарку. Я как раз размышляла, что мне пригодился бы смышленый мальчуган для помощи за прилавком. Я продаю стеклянные цветы, знаешь ли, – самый красивый товар, какой ты только можешь представить. Из тебя получился бы неплохой торговец, а на твою раненую руку мы наденем перчатку, чтобы не смущать покупателей. Что скажешь?
Тристран поразмыслил, сказал:
– Извините, я сейчас, – и отошел посоветоваться с Ивэйной. Обратно к старухе они вернулись уже вдвоем.
– Добрый день, – вежливо начала звезда. – Мы обсудили ваше предложение и решили, что…
– Ну и?! – рявкнула госпожа Семела, глядя только на Тристрана. – И чего ты встал, как немой? Давай говори! Отвечай!
– Я не хочу работать на ярмарке, – сообщил Тристран, – потому что у меня много своих дел в Застенье. Но если бы вы согласились нас подвезти, мы с подругой заплатили бы вам за проезд…
Госпожа Семела помотала головой.
– Не интересуюсь. Я способна сама собирать хворост для костра, а лишний груз только повредит Безнадеге и Доходяге. – Она кивнула на серых мулов. – Я пассажиров не беру.
И старуха вскарабкалась на облучок.
– Но послушайте, – сказал Тристран, – я вам заплачу.
Карга только презрительно хмыкнула.
– У такого, как ты, не может найтись ни одной вещи, которую я сочла бы достаточной платой. Значит, так: если не хочешь поработать на ярмарке в Застенье, то поди прочь с дороги.
Тристран залез во внутренний карман камзола и нащупал свой талисман, продетый сквозь петельку, – такой же холодный и прекрасный, как в самом начале путешествия. Юноша вытащил его наружу и, зажав меж пальцев, поднес к самому носу старухи.
– Вы сказали, что торгуете стеклянными цветами; так может быть, вас заинтересует этот предмет?
Подснежник из белого и зеленого стекла, сделанный с великим мастерством, казался живым, будто его только что сорвали на лугу и даже утренняя роса не успела высохнуть на лепестках. Старуха заморгала, уставившись на зеленые листики и сомкнутую белую чашечку цветка, и вдруг взвизгнула: ее вопль напоминал крик боли, испущенный хищной птицей.