Для Мендосы и его друга было бы утешением, если бы они попали во власть одного и того же разбойника: цепи показались бы им не так тяжелы, будь они вместе. Но судьба обрушилась на несчастных со всею своей жестокостью; дона Фадрике она отдала корсару из Туниса, а дона Хуана корсару из Алжира. Представьте себе отчаяние друзей, когда им пришлось расставаться; они бросились в ноги разбойникам, умоляя не разлучать их. Но разбойники, жестокость которых не смягчалась при самых трогательных сценах, остались неумолимы. Напротив, считая этих двух пленников лицами знатного происхождения, они надеялись получить за каждого из них хороший выкуп и поэтому решили поделить их между собою.
Мендоса и Сарате поняли, что имеют дело с безжалостными сердцами; они смотрели друг на друга и взорами выражали свою безграничную горесть. Когда же дележ добычи кончился и тунисский пират собрался возвратиться на свой корабль с доставшимися ему невольниками, друзья подумали, что умрут от горя. Мендоса подошел к толедцу и, крепко обняв его, воскликнул:
— Неужели нам придется расстаться? Какая ужасная необходимость! Мало того, что дерзость похитителя остается безнаказанной, нам даже не дано вместе страдать и сокрушаться. Ах, дон Хуан, чем прогневили мы небо, что подвергаемся такой жестокой участи?
— Не ищите далеко причины наших несчастий, — ответил дон Хуан, — в них виноват я один. Смерть двух человек, которых я погубил, хотя и простительная в глазах людей, вероятно, прогневила небо, а вас оно наказывает за то, что вы сдружились с несчастным, вполне заслуженно гонимым судьбой.
Они проливали столь обильные слезы и так рыдали, что прочие пленники были растроганы их горем не меньше, чем своим собственным. Но когда тунисские солдаты, еще более жестокие, чем их господин, увидели, что Мендоса медлит, они грубо вырвали его из объятий толедца и потащили за собой осыпая ударами.
— Прощайте, любезный друг, я вас уже больше никогда не увижу! — воскликнул он. — Донья Теодора не отомщена, — и это сознание будет для меня мучительнее, чем все жестокости, которые готовят мне эти варвары.
Дон Хуан не мог ответить на этот возглас: он так был возмущен обращением с его другом, что голос его осекся.
Порядок повествования требует, чтобы мы последовали за толедцем, поэтому мы покинем дона Фадрике на тунисском судне.
Алжирский корсар взял курс на свою гавань. Прибыв туда, он повел пленников к паше, а оттуда на рынок, где продают невольников. Один из офицеров дея Месоморто купил дона Хуана для своего начальника, а тот определил нового невольника для работ в саду при гареме. Эти обязанности, хотя и тяжелые для дворянина, были ему приятны, потому что давали возможность побыть в одиночестве. В его положении самым отрадным было предаваться на свободе мыслям о своих злоключениях. Дон Хуан беспрестанно вспоминал о них и вместо того, чтобы отгонять печальные образы прошлого, с удовольствием воскрешал их в памяти.
Однажды, не заметив дея, который гулял по саду, он во время работы стал напевать какую-то печальную песнь. Месоморто остановился, чтобы его послушать; голос певца понравился дею, и он из любопытства подошел к невольнику и спросил, как его зовут. Толедец ответил, что его зовут Альваро. Поступив к дею, он почел нужным переменить имя, по обычаю невольников, и назвался так потому, что постоянно думал о похищении Теодоры доном Альваро Понсе; это было первое имя, пришедшее ему в голову. Месоморто, который порядочно говорил по-испански, задал ему несколько вопросов об испанских обычаях и в особенности о том, как держат себя там мужчины, чтобы понравиться женщинам. Ответ дона Хуана пришелся дею по душе.
— Альваро, ты мне кажешься умным человеком, и я не думаю, чтобы ты был простого звания, — сказал он ему, — но кто бы ты ни был, на твое счастье, ты понравился мне, и я хочу почтить тебя своим доверием.
При этих словах дон Хуан бросился дею в ноги и поднес край его одежды к губам, к глазам и ко лбу; потом он встал.
— В доказательство этого доверия, — продолжал Месоморто, — я сейчас же скажу тебе, что в моем гареме находятся самые красивые женщины Европы. С одной из них не может сравниться никто; я думаю, что даже у султана нет такой красавицы, хотя корабли каждый день привозят ему женщин со всех концов света. Лицо ее словно солнце, а стан как стебелек розы из садов Эдема. Я совсем заворожен ею! Но, при такой редкостной красоте, это чудо природы погружено в смертельную печаль, и ни время, ни моя любовь не в силах ее развеять. Хотя счастливая случайность отдала мне эту женщину в полную власть, я еще до сих пор не удовлетворил своих желаний; я все время сдерживаю их, вопреки обычаям моих единоверцев, которые ищут только чувственных утех. Мне хочется завоевать ее сердце предупредительностью и уважением, которые даже последний мусульманин устыдился бы оказать христианской невольнице. Но все мои старания только усиливают ее грусть, и такое упорство начинает мне докучать. Никто так глубоко, как она, не переживает неволи; чтобы утешить других невольниц, достаточно моего благосклонного взгляда. Но вечная печаль этой испанки истощает мое терпение. Во всяком случае прежде чем дать волю своим порывам, я сделаю еще одну попытку. Для этого я воспользуюсь твоим посредничеством. Так как невольница-христианка, да еще твоя соотечественница, она почувствует к тебе доверие, и ты лучше всякого другого убедишь ее. Восхваляй ей мою знатность, мое богатство; внуши ей, что я отличу ее от всех остальных моих невольниц; дай ей понять, если нужно, что она может надеяться на честь стать со временем моей женой, и скажи, что я бы ее почитал больше, чем любую из жен султана, руку которой предложил бы мне наш повелитель.
Дон Хуан снова распростерся перед деем и, хотя был не особенно рад такому поручению, все же уверил своего господина, что сделает все возможное, чтобы выполнить его волю.
— Хорошо, — промолвил Месоморто, — брось работу и следуй за мной. Я хочу, чтобы ты, вопреки нашим обычаям, наедине поговорил с этой невольницей. Но смотри не употреби во зло мое доверие, а не то для тебя придумают такие пытки, каких не знают даже турки. Постарайся рассеять ее печаль и помни, что твое освобождение зависит от того, прекратятся ли мои страдания.
Дон Хуан оставил работу и последовал за деем, который пошел вперед, чтобы подготовить печальную пленницу к свиданию с его посланным.
Донья Теодора сидела с двумя пожилыми рабынями, которые удалились, как только увидели Месоморто. Прекрасная невольница поклонилась ему весьма почтительно, но не могла не содрогнуться, что всегда с ней случалось при его появлении. Он это заметил и, желая успокоить ее, сказал:
— Очаровательная пленница, я пришел только для того, чтобы известить вас, что среди моих невольников оказался испанец, с которым вам, думаю, приятно будет поговорить. Если желаете его видеть, я разрешу ему побеседовать с вами и даже наедине.
Прекрасная невольница ответила, что охотно поговорит с соотечественником.
— Я к вам его пришлю, — продолжал дей, — может быть, ему удастся рассеять ваше уныние.
С этими словами он вышел, и, встретив толедца, шепнул ему:
— Можешь войти, а после разговора с пленницей явись в мои покои и отдай мне отчет.
Сарате тотчас вошел в комнату, затворил за собою дверь и, не поднимая глаз, поклонился невольнице.
Она ответила на поклон Сарате, тоже не глядя на него, но когда они взглянули друг на друга, то громко вскрикнули от радости и удивления.
— Боже мой! — вскричал толедец, приближаясь к ней. — Что это? Призрак, игра воображения, или я действительно вижу донью Теодору?
— Ах, дон Хуан, неужели это вы со мной говорите? — воскликнула прекрасная невольница.
— Да, сударыня, — ответил он, нежно целуя ей руку, — это сам дон Хуан. Вы можете меня узнать по слезам, которых я не в силах удержать от радости, что вижу вас опять, по тому восторгу, который может вызвать только ваше присутствие. Я не ропщу уже на судьбу, раз она возвратила мне вас… Но куда увлекла меня чрезмерная радость? Я забыл, что вы в оковах. По какой превратности судьбы попали вы сюда? Как вы отделались от дерзкой страсти дона Альваро? Ах, сколько она мне причинила тревог и как мне страшно при мысли, что небо не защитило добродетели.
— Бог наказал за меня дона Альваро, — сказала Теодора. — Если б у меня было время вам рассказать…
— Времени много, — перебил ее дон Хуан, — дей разрешил мне говорить с вами и, что особенно должно удивить вас, видеться с вами без свидетелей. Воспользуемся этими счастливыми минутами. Расскажите мне все, что с вами приключилось со времени вашего похищения.
— А кто вам сказал, что меня похитил дон Альваро?
— Мне это слишком хорошо известно, — ответил дон Хуан.
Тут он рассказал ей вкратце, как он это узнал, как они с Мендосой отправились разыскивать ее похитителя и как были взяты в плен корсарами. Когда он умолк, Теодора начала свою повесть так:
— А кто вам сказал, что меня похитил дон Альваро?
— Мне это слишком хорошо известно, — ответил дон Хуан.
Тут он рассказал ей вкратце, как он это узнал, как они с Мендосой отправились разыскивать ее похитителя и как были взяты в плен корсарами. Когда он умолк, Теодора начала свою повесть так:
— Нет надобности говорить вам, как я испугалась, когда меня схватили какие-то люди в масках; я лишилась чувств на руках того, кто меня нес, а когда очнулась от обморока, вероятно очень продолжительного, я была одна с моей камеристкой Инесой в открытом море. Нас поместили в каюту под кормой. Корабль шел на всех парусах. Вероломная Инеса начала меня уговаривать примириться со случившимся; из этого я заключила, что она сообщница моего похитителя. Он осмелился прийти ко мне и, бросившись к моим ногам, сказал:
— Сударыня, простите мне средство, которое я принужден был употребить, чтобы овладеть вами. Вы сами знаете, как я за вами ухаживал и какая неодолимая страсть побуждала меня оспаривать ваше сердце у дона Фадрике вплоть до того дня, когда вы отдали ему предпочтение. Если бы я вас любил обыкновенной любовью, я бы давно ее поборол и утешился от своей неудачи, но судьба дала мне в удел боготворить вашу красоту; как вы меня ни презираете, я не могу освободиться от вашей власти надо мной. Не бойтесь моей неистовой любви; я не для того лишил вас свободы, чтобы грубым насилием оскорбить вашу добродетель. Я хочу, чтобы в том убежище, куда я вас везу, между нашими сердцами был заключен священный и нерушимый союз.
Много еще говорил мне дон Альваро, теперь я уже не могу всего припомнить. Он старался доказать, что, силою принуждая меня выйти за него замуж, он поступает не как дерзкий похититель, а как страстный поклонник. Пока он говорил, я только рыдала и сокрушалась. Поэтому он оставил меня, решив не терять времени на напрасные убеждения; но, уходя, он подал Инесе знак, и я поняла, что ей поручено всячески поддерживать его доводы, чтобы легче было соблазнить меня.
Она так и делала; она сказала даже, что раз уж мое похищение получило огласку, мне больше ничего не остается, как принять руку дона Альваро Понсе, какое бы отвращение я к нему ни питала, что сердце надо принести в жертву моему доброму имени. Доказывая мне необходимость этого ужасного брака, трудно было облегчить мое горе; я была неутешна. Инеса уж не знала, что и говорить, как вдруг наше внимание привлек страшный шум, раздавшийся на палубе.
Это шумели сподручные Альваро; они увидели на горизонте большой корабль, который несся на нас на всех парусах; наше судно было не так быстроходно, поэтому мы не могли уйти от него. Вскоре большой корабль настиг нас, и мы услышали крики: «Сдавайся, сдавайся!» Но Альваро Понсе и его головорезы предпочитали умереть, чем сдаться, и храбро вступили в бой. Схватка была жаркая; я не стану ее описывать подробно, скажу только, что дон Альваро и его люди, после отчаянного сопротивления, погибли все до одного. Нас же перевели на большой корабль; он принадлежал Месоморто и находился под командой одного из его офицеров, Аби-Али Османа.
Аби-Али долго смотрел на меня с некоторым удивлением, потом, узнав по платью, что я испанка, сказал на кастильском наречии:
— Умерьте вашу печаль, утешьтесь, что попали в неволю; это несчастье было для вас неизбежно. Да что я говорю — несчастье! Это — удача, которой вы должны радоваться. Вы слишком хороши, чтобы ограничиться поклонением христиан. Вы не для того родились, чтобы принадлежать этим жалким смертным; вы заслуживаете поклонения лучших в мире людей; одни мусульмане достойны обладать вами. Теперь я снова возьму курс на Алжир, — добавил он, — и хотя я не захватил никакой другой добычи, я не сомневаюсь, что дей, мой повелитель, будет мною доволен. Я уверен, что он не осудит мое стремление поскорее вручить ему красавицу, которая станет его отрадой и лучшим украшением его сераля.
Услышав эти речи, я поняла, что меня ожидает, и зарыдала еще безудержнее. Аби-Али, по-своему объяснивший причину моего страха, только смеялся; он направил судно к Алжиру, в то время как я беспредельно сокрушалась. Я то обращалась к небу и просила его о заступничестве, то желала, чтобы какие-нибудь христианские корабли напали на нас или чтобы море нас поглотило. Потом хотела, чтобы слезы и печаль так обезобразили мое лицо, что дей нашел бы меня отвратительной. Тщетные желания, которые мне внушала опасность, угрожавшая моей добродетели! Мы вошли в гавань, меня повели во дворец, и я предстала перед Месоморто.
Не знаю, что говорил Аби-Али, представляя меня своему повелителю, и что отвечал ему Месоморто, — они говорили по-турецки; но по взглядам и жестам дея я поняла, что имела несчастье ему понравиться, а то, что он мне потом сказал по-испански, довершило мое отчаяние, подтвердив это предположение.
Напрасно я бросилась к его ногам, предлагая ему в виде выкупа все, чего он хочет, напрасно я рассчитывала на его алчность, обещая ему все свое состояние: он мне ответил, что ценит меня выше всех сокровищ мира. Он велел предоставить мне эти покои, самые роскошные в его дворце, и с того времени ничего не жалеет, чтобы отвлечь меня от печали, в которую я погружена. Он приводил ко мне невольников и невольниц, умеющих петь или играть на каком-нибудь инструменте. Он отстранил от меня Инесу, думая, что она только растравляет мои страдания, и теперь мне прислуживают старые рабыни, постоянно рассказывающие о любви их господина ко мне, о различных удовольствиях, которые мне предстоят.
Но все, что делается для моего развлечения, производит на меня обратное действие — ничто не может меня утешить. Я нахожусь в заключении в этом ужасном дворце, где каждый день раздаются вопли невинно угнетенных, но я меньше страдаю от неволи, чем от ужаса, который мне внушает страсть ненавистного дея. Хотя до сих пор он держит себя со мною как любезный и почтительный поклонник, тем не менее на меня нападает страх; я опасаюсь, что ему скоро наскучит почтительность и он в конце концов употребит во зло свою власть. Я живу в постоянном трепете, и каждая минута жизни для меня новое мучение.
Произнеся эти слова, донья Теодора залилась слезами. Дон Хуан был растроган до глубины души.
— Вы правы, сударыня, что представляете себе будущее в черных красках, — сказал он. — Я страшусь его так же, как и вы. Уважение дея к вам может пройти, и даже скорее, чем вы думаете. Этот покорный вздыхатель скоро сбросит с себя личину кротости, я не сомневаюсь в этом и вижу всю опасность, которой вы подвергаетесь. Но, — продолжал он другим тоном, — я не останусь простым зрителем. Хоть я и невольник, отчаяние придаст мне силы, и, прежде нежели Месоморто нанесет вам оскорбление, я вонжу ему в грудь…
— Ах, дон Хуан, — перебила его вдова де Сифуэнтеса, — как можете вы замышлять такие вещи? Бога ради не приводите их в исполнение. Какие жестокости последуют за этой смертью! Неужели турки не отомстят за нее? Самые ужасные истязания… Я не могу даже подумать об этом без дрожи! К тому же зачем вам напрасно подвергаться опасности? Лишив жизни дея, разве вы вернете мне свободу? Увы, меня, может быть, продадут какому-нибудь извергу, который не будет меня уважать, как Месоморто. К тебе, о небо, взываю, — яви справедливость! Тебе ведомо грубое вожделение дея, ты запрещаешь мне прибегнуть к яду и кинжалу, так предупреди же это преступление, которое ты считаешь грехом!
— Да, сударыня, небеса его не допустят, — сказал Сарате. — Я чувствую, что они меня вдохновляют. То, что мне сейчас пришло в голову, — это тайное внушение свыше. Дей позволил мне с вами видеться с тем, чтобы я убеждал вас ответить на его любовь. Я должен тотчас же отдать ему отчет в нашем разговоре. Надо его обмануть. Я скажу, что вы постепенно примиряетесь со своим положением, что его обращение с вами залечивает ваши раны и что если он будет так продолжать, то может надеяться на все. Помогите мне и со своей стороны. Когда он вас увидит, будьте не так печальны, как обычно; притворитесь, будто его речи доставляют вам некоторое удовольствие.
— Что за насилие! — перебила его донья Теодора. — Как может чистая, правдивая душа выдержать это, не изменив себе, и какова же будет награда за столь тягостное притворство?
— Дей будет радоваться этой перемене, — ответил он, — и захочет окончательно завоевать ваше сердце своей любезностью; а я тем временем буду торопиться, чтобы освободить вас. Сознаюсь, задача нелегкая; но я знаком с одним весьма ловким невольником и надеюсь, что его изворотливость пригодится нам. Я вас покидаю, — продолжал он, — дело не терпит проволочки. Мы еще увидимся. Я пойду к дею и постараюсь баснями утихомирить его страсть. А вы, сударыня, приготовьтесь его встретить: притворяйтесь, старайтесь, чтобы ваши глаза, оскорбленные его присутствием, не глядели чересчур гневно и строго, чтобы с ваших уст, которые открываются лишь для того, чтобы жаловаться на судьбу, срывались бы слова, приятные тирану. Не бойтесь показать излишнюю благосклонность: надо все посулить, чтобы ничего не дать.