Я планирую в ближайшее время поглубже покопаться в месторождении никеля в Суомалахти и предполагаю (есть внутренние источники), что этот проект в полной мере является воплощением ситуации, когда главным достижением является кратковременное трудоустройство нескольких десятков человек и обогащение единиц, а фактическим итогом станет гигантский счет, выписанный на имя налогоплательщиков и нашей с вами природы. Но всего нам не спасти. Налоговые деньги испарятся в воздухе. Большая часть земель придет в полную негодность на десятилетия.
Пора спросить: «Почему?»
1На другой стороне улицы двери в здание раскрывались и закрывались – жабры огромной серой рыбины, – люди входили и выходили, в основном, входили, всасывались в здание и исчезали. Он стоял под навесом, хотя снег уже перестал. Скоро – девять.
Наконец он увидел женщину – ее он мог бы узнать где угодно и когда угодно – и двинулся к ней.
Женщина посмотрела в его сторону, но взгляд не задержался. Да и ничего удивительного, подумал он, ведь прошло столько времени – отсчет начался с того момента, когда он совершил нечто, чего уже никогда не сделать несовершенным. Он пересек улицу и догнал женщину до того, как та вошла в двери.
– Леэна.
Женщина обернулась. По глазам было видно, что она сомневалась только секунду и потом узнала его.
– Эмиль, – сказала она.
И все же она не выглядела удивленной, но какой – этого Эмиль сказать не мог. Леэна посмотрела вокруг.
– Откуда ты…
– Я хотел с тобой встретиться. По имени нашел место работы. Подумал, что лучше прийти, чем пытаться звонить. Звонок не…
Мимо проехал автобус. Его грохот чуть было не свалил их – так близко они стояли около бордюра.
– Я виделся вчера с Янне. Хотел встретиться с тобой. Хотел…
Чего? Начать новую жизнь. Начать жизнь заново.
– …Я должен был увидеть тебя.
– Теперь ты меня увидел.
– Как у тебя дела? Как самочувствие?
– Все хорошо.
– Отлично. У меня тоже… Я возвращаюсь в Хельсинки.
Леэна остановилась. Посмотрела на него. Они стояли в западной части улицы Булеварди. Площадь Хиеталахдентори была завалена снегом.
Ее волосы были убраны под шапочку, но несколько выбившихся прядей свидетельствовали о том, что и она постарела. Ну да, конечно, она была все той же шатенкой, но серебро уже тронуло ее волосы. Лицо было таким знакомым – маленькое и узкое, кожа уже не была такой прозрачной, как когда-то, на щеках появились морщины, но она осталась все такой же очаровательной. И глаза. И этот взгляд, одновременно внимательный, изучающий и источающий свет.
Осторожность в движениях.
– Зачем мне это знать?
– Тридцать лет, Леэна, прости меня.
Слова сорвались, прежде чем он успел даже подумать. Все смешалось окончательно.
– Я был молод, не знал, как все может оказаться взаимосвязанным.
– Конечно, – ответила она.
Они смотрели друг на друга. Эмиль знал, чего он хочет.
– Я вовсе не держу зла, – быстро произнесла она.
– Это радует.
– Не знаю, что еще сказать. Мне нужно идти.
– Я вернулся, чтобы остаться.
Леэна задумалась на секунду.
– Мне пора.
– Можно, я позвоню как-нибудь?
Она остановилась.
– Зачем?
Потому что ты та, о ком я думал все эти годы.
– Мы могли бы поговорить.
Казалось, она сжалась. Перемена была небольшой, но заметной.
– Хочешь стать дедом?
Тон голоса был таков, что Эмилю не стоило и отвечать.
– Эмиль, тебя давно не было и многое переменилось. Даже не знаю, можешь ли ты вот так вот запросто записаться в дедушки.
Она выдержала паузу. Дыхание парило.
– Хотя, кто знает, могу ведь и ошибаться.
– Леэна…
Мимо прогремел грейдер, от его лязга о мостовую зазвенело в ушах. Эмиль увидел в ее глазах отблески фонарей. Потом она подняла руку на прощание и пошла. Эмиль вдохнул холодный воздух и ощутил во рту металлический привкус.
2Кто-то сделал распечатку моего материала и оставил ее у меня на столе. В левой части моей фотографии было фломастером написано: «ПРАВДОРУБ». Окинул взглядом наш опенспейс, но никто не выразил желания признаться в авторстве шутки. Народ продолжал сидеть, уткнувшись в экраны, или болтать по телефону. Сходил за кофе и начал просматривать бумаги Лехтинена. Только подумал о том, с чего начать, как ноут издал сигнал: сообщение.
Уважаемый!
Надеюсь, что у вас там в вашем Хельсинки жизнь удалась на славу. Вы не перестаете радоваться нежнейшей пенке капучино и неустанно отстаиваете красно-зеленые ценности, закусывая их суши в милых сердцу стекляшках-офисах. Здесь на севере все не так просто: в основном сечет ледяной ветер, да и безработица под тридцать процентов. Периодически, особенно когда выпадает счастье обрести рабочее место в ста километрах от дома, нам приходится слушать речи столичных экологов-любителей, что все это, дескать, не есть правильно. Приходится выслушивать от подобных тебе привилегированных взбивателей органик-яиц, недовольно пищащих, когда им приходится целых две минуты ехать на работу на трамвае, что мы должны питаться одним духом родимых сосенок, запивая прозрачной водой из ручья.
Именно ты и твои бесхребетные друзья, любители травяных чаев, виноваты в том, что в этой стране все через одно место. Вот ты пишешь, что горная промышленность в Финляндии не рентабельна. Спрошу: а рентабельно ли содержать тебя? Не так и сложно было узнать, что ты, оказывается, получил уже целых три гранта на какие-то там мелкозернистые проектишки.
Вот я здесь никогда о тебе даже слыхом не слыхивал, то бишь не особенно рентабельны твои сочинения.
А чему тут удивляться? Если ты выплеснул их из того же куцего умишки, что и недавнюю статейку о рудниках, то ими, скорей всего, подтерли пару бритых задниц, прежде чем аккуратно сложить в контейнеры для утилизации отходов, которым вы там так слепо поклоняетесь.
Прежде всего, я просто охереваю от высокомерия тебе подобных. Вы же за всю свою жизнь ни разу нигде нормально не работали, зато каждодневно готовы строгать тексты о том, чем в Финляндии следует заниматься, как здесь следует мыслить и жить, кого обнимать и кому оказывать глубочайшее сочувствие.
Вы хоть задаетесь вопросом, почему вас столь глубоко презирают? Поди-ка, вряд ли вам такое приходило в ваши пустопорожние головы, ведь вам все некогда, у вас голова занята одними только гаджетами. Вы хоть понимаете, что вы-то и есть та самая проблема, которую вы хотите разрешить, с важным видом поправляя нацепленные на кончик носа очёчки? Нет, конечно.
Вы утверждаете, что защищаете природу, хотя заблудились в трех соснах. В течение одного дня вы громогласно вещаете об экологии, а потом бежите покупать новый айфон и тур выходного дня.
Вы клянетесь, что любите деревья и хотите видеть их перед окошком любимого кафе, хотя опознать способны разве что рождественскую елку, да и то, если она продается с соответствующей надписью.
(Вы еще и платите за нее втридорога, что, конечно, правильно, но это еще одно трагикомичное подтверждение вашей тотальной неосведомленности.) Вам кажется, что корень мирового зла в том, что другие люди жадные, что они расисты и мясоеды.
К счастью, справедливость восторжествует и вы утопните в дерьме. И я не говорю сейчас о крохотном количестве металлов, являющихся побочным продуктом деятельности одного-двух рудников. Вовсе нет!
Вы утопните в том самом дерьме, которым вы являетесь, в своем самодовольном щеконадувательстве, дефиците моральных принципов и бесконечном инцесте.
Еще скажу в завершение: от всего сердца добро пожаловать сюда на север, где ценится тяжелый труд. Кто знает, быть может, тебе понравится, и ты не захочешь уезжать.
Раймо Минккинен,
журналист, пенсионер
Суомалахти
В то утро письмо неизвестного мне Минккинена было самым содержательным. Те, что пришли потом, были более откровенными и, разумеется, анонимками. Если им верить, я был и ватником, и коммунякой, и депутатской соской, и петушнёй грёбаной, и нацпредателем, и законченным финнофобом, желтушным пожирателем конопли, выращенной в моих собственных испражнениях, и заслуживал быть побитым камнями или чтобы меня хорошенько вздрючили.
И ни одного письма со словами благодарности. Или констатацией нужности.
После обеда Хутрила пригласил меня к себе: разговаривали стоя, по обыкновению.
– Какие новости?
– Получил много откликов на последнюю запись в блоге, – начал я максимально быстро, чтобы Хутрила не успел прервать. – Хорошая подложка для будущего. Хотелось бы написать большой материал, правда, нужно будет поработать. Ни при каких условиях в завтрашний номер статья не пойдет.
– А почему она должна пойти в завтрашний номер?
– Я подумал, что ты позвал меня за этим.
– Я подумал, что ты позвал меня за этим.
– Нет. Может, назовешь имя источника?
Вопрос был в лоб, и он поступил от моего начальника. Тем не менее или из-за этого я ответил:
– Не могу раскрыть имени.
Хутрила поднял левую руку, положил ее поперек груди, а правую поднес к лицу и прижал к подбородку указательный палец.
– Откуда вдруг появились архивы Лехтинена?
– Забрал у его дочери.
– Не знал, что у него была дочь.
– Это же не было связано с работой, – ответил я, пожав плечами.
– Как тебе удалось?
Мы стояли напротив друг друга, глядя прямо в глаза.
– Знал что-то, что все знали.
– Не расскажешь?
– Нет.
Хутрила, не отрываясь, продолжал смотреть на меня.
– Предлагаю тебе общаться немного сдержанней.
– Извини, я не хотел.
– Я все еще твой шеф. Уже получил обратную связь?
Поворот оказался несколько неожиданным. Рассказал ему о полученных письмах. Рассказал, какого мнения были эти люди обо мне, о теме и о нашей газете.
– Звучит не так уж плохо, – отозвался Хутрила, опустил руки вниз и принял расслабленную позу. Это означало, что я свободен.
Прошел на свое место и прочитал пришедшие письма. Ничего существенно нового. За одним исключением. Посмотрел на часы, затем из окна.
Снег.
3Мокрый снег и ветер с моря сносили на своем пути все живое. В Мустиккамаа не было ни малейшего признака жизни. На парковке стоял всего один автомобиль. Я подошел, открыл дверь и сел внутрь.
– Телефон, – сказала Марьо Харьюкангас.
Вытащил телефон и показал его. Этого оказалось мало: она взяла телефон и сунула его в перчаточницу. Харьюкангас была не в духе.
– Есть еще устройства?
Покачал головой.
– Можно, я проверю…
Харьюкангас пощупала карманы куртки и брюк.
– Пойдем.
Мы вышли из машины. Казалось, она уже выбрала маршрут заранее. Я шел рядом с нею между футбольными и теннисными площадками, укрытыми зимним покрывалом.
– Насколько я понимаю, вы прочитали статью.
Шли довольно быстро, снег заметало за шиворот.
– В статье была одна непростительная для профессионала ошибка, – сказала Харьюкангас.
– Вы имеете в виду упоминание инсайдерской информации?
Я не сказал, почему, на мой взгляд, это было необходимо: хотелось вызывать реакцию у причастных ко всей истории. У Харьюкангас оставалась открытой только пара десятков сантиметров живой материи между воротом и шапочкой – глаза, нос и рот.
– Слишком рано, – сказала она. – Материал появился слишком рано. Но это еще не все. Куда серьезней то, что ваш шеф, скорей всего, поинтересовался, кто был ваш источник.
Я ничего не ответил.
– То есть угадала правильно.
Она шагала, словно бежала – легко и упруго.
– Вы рассказали?
– Нет.
– Один раз я уже спрашивала и была разочарована. Спрошу еще раз: могу ли я доверять вам?
– Конечно.
– Не отвечайте слишком быстро. Это рождает недоверие.
Деревья без листьев, серый горизонт, набитый до отказа тяжелым, мокрым снегом.
– Запомните еще, – продолжила Харьюкангас, – если вы интерпретируете, то интерпретируйте правильно.
Мы оказались на южной оконечности острова и пошли вдоль берега в той его части, которая осталась в прошлый раз не пройденной. Харьюкангас явно хотелось выплеснуть свое разочарование, и я был уверен, что она совсем скоро дойдет до сути дела.
– Помните ли несчастный случай недельной давности, когда умер один из членов правления? – спросила она, когда мы начали подниматься в горку.
– Да.
– Мы потеряли еще одного члена высшего руководства – Алана Стилсона.
– Что случилось?
– Не знаю, точнее, знаю одну вещь: сначала все говорили о сердечном приступе, но криминальная полиция видит связь между смертью Стилсона и несчастным случаем с Кармио. Тот уже не производит впечатление такового.
Я сделал глубокий вздох.
– Если криминальная полиция…
– Именно, – вставила она.
– Надо все выяснить, – сказал я.
– Надеюсь.
– У вас есть какие-нибудь предположения?
– Угрозы поступали регулярно и много лет подряд. Был даже момент, когда правление обсуждало их всерьез.
– Какого рода угрозы?
– Расправы.
– Скорее, я имею в виду, кто или что угрожало вам?
– Думаю, наиболее серьезные угрозы были связаны с экологией. Мне тоже угрожали в духе: «Если продолжите уничтожать природу, мы уничтожим вас».
– Вам удалось хоть кого-нибудь вывести на чистую воду?
– Нет, – ответила Харьюкангас, но тут же поправилась: – Как-то нам сообщили название группы: «Черное крыло», уж не помню, оба слова с заглавной или только одно. Название ничего не значит, его нет ни в одном реестре, оно никому не известно.
Мы поднялись на гору, вышли к теннисным кортам. За ними виднелась парковка, на ней – одиноко стоящая «Шкода Октавиа».
– Телефон отдам, – сказала она, не глядя в мою сторону, – а вот довозить не буду, это надо еще заслужить.
Работал до половины десятого. Обзвонил всех журналистов газеты, пытаясь и так и эдак выяснить имя и номер телефона кого-нибудь из криминальной полиции, кто мог бы хоть немного пролить свет. Каждый, с кем я общался, сразу чуял, что это неспроста. Наконец дали номер.
Старший констебль убойного отдела Халонен сразу же перевел разговор на меня: откуда такая мысль, когда и чего, кто посоветовал связаться с ним? Пока разговор не перешел в полноценный допрос, я решил его закончить. В конце знал не больше, чем в начале.
Часть бумаг Лехтинена была в коробке у меня под столом. Основную массу хранил дома на кухне в нижнем шкафу. Я взял первую попавшуюся стопку, начал перелистывать. Понял, что слишком устал.
Пожелал Похьянхеймо и Ханникайнену – они еще оставались в редакции – поскорей вернуться домой к семьям. Прошел пару сотен метров по морозу и под снегом до станции метро. Под козырьком цыгане-побирушки в ободранной одежде заедали свое несчастье дешевой булкой из «Макдоналдса». Несколько на редкость молодых наркоманов в модных кроссовках и джинсах, с фирменными рюкзаками пререкались друг с другом, спрятавшись под уродливым стеклянным входом в подземку. В гордом одиночестве спустился по эскалатору. Когда подъехал поезд, я сообразил, что от Паулины не получил за день ни весточки. На станции «Херттониеми» пересел на автобус и начал петлять по темным улочкам в сторону дома.
Ничто не указывало на то, что домой возвращается журналист-герой.
Нашел Паулину на кухне.
– Как Элла?
– Хорошо, – ответила она, стуча по клавиатуре.
– Ты прочитала статью?
– Не успела еще. Мне пришлось в жуткой спешке готовить ей завтрак сразу же после того, как я перебинтовала Элле руку.
Мы посмотрели друг на друга. Не слишком ласково. Достал из холодильника пакет черничного киселя, налил стакан и уселся напротив Паулины. Она оторвала глаза от экрана, стянула резинку с хвоста и, качнув головой, разметала волосы.
– Мы спешили, – сказала Паулина. – Вообще-то тебе стоило хотя бы предупредить, что ты уйдешь так рано. У меня чуть все не пошло наперекосяк – мне нужно было успеть на собеседование.
– На собеседование? – спросил я и тут же понял, что сглупил.
– Ты не помнишь.
Я не помнил, а сейчас вспомнил. Собеседование с потенциальным работодателем, Паулина же так волновалась по этому поводу много недель подряд.
– Слушай, извини, – включился я. – Это мое…
– Вот именно – твое.
– Все так быстро.
– Для тебя.
На дне стакана оставалась еще капелька киселя – точно свернувшаяся кровь. Не знаю, почему именно такая ассоциация.
– Ты, все ты, все ты…
Я просто разбит от усталости. Уже поздно. Я совершил ошибку, и теперь это гложет, кроме всего прочего. Паулина резким движением завязала хвост.
– Как прошло собеседование? – попытался было я.
– Иди ты на хрен, – произнесла Паулина тихим голосом, но так, что сомнений не оставалось.
Она откинулась на стуле и скрестила руки на груди: такого взгляда, как сейчас, я никогда не ощущал.
– Ладно, но учти, это не я прекратил попытки, – сказал я.
– Какие еще попытки? Домогаться меня? Так ведь ты и это прекратил!
– Были причины, – бросил я слишком поспешно. Слова шлепнулись об стол, оставив на нем безобразный след необдуманного поступка.
– Буду знать. Но жалеть мне особо не о чем.
– Еще что скажешь?
Паулина пожала плечами.
– Вдобавок к тому, что ты в постели так себе? Еще пара моментов: твое дыхание воняет гнилой капустой и тухлой рыбой. С тобой нельзя и минуты поговорить без того, чтобы ты не переключился на себя и свои достижения, которых, кстати сказать, куда меньше, чем тебе кажется.
– Тогда какого же хрена ты со мной живешь?
– Спросим иначе: какого хрена ты здесь живешь? Тебя же не интересует никто, кроме себя, любимого. Твой ребенок повреждает руку, у твоей женщины самое главное собеседование в жизни, нужно решить, кто отведет дочь в сад и кто заберет, – практические вопросы. Тебе же все это не интересно.