Год назад на нее смотрело то же лицо. То же? Или она уже стала другим человеком? Тогда Юдит переполняло счастье, оно как бы лучилось изнутри. Теперь она выглядела осунувшейся, глаза лихорадочно блестели, на щеках горели красные пятна, но не радости, а стыда. Она опустила глаза, не в силах смотреть на свое отражение на фоне буйного цветения яркой тропической зелени, казавшейся сейчас столь неуместной.
Итак, произошло то, что и следовало ожидать. Она проявила слабость, и ничего хорошего не вышло. Разумеется, она так же любила Марти, с тех пор чувства ее не изменились. Но поменялись обстоятельства. Тень Линды и предательства нависала над ними.
Юдит заметила на полу свою сумку, оставленную вечером здесь, когда она принимала ванну, и вытащила диктофон. Дрожащими руками она нажала на клавишу перемотки, уменьшила громкость на минимальную и приложила аппарат к уху.
С сильно бьющимся сердцем она прослушала записанное раньше. Ее голос звучал напряженно, в нем сквозили ярость и желание мести. Юдит с трудом узнала его.
Сидя на краешке ванны, она бессильно опустила руку с диктофоном. Юдит никак не могла понять, что жжет ее изнутри. Она отдалась по любви, но все же, все же…
Девушка вновь нажала на «запись» и начала говорить о том, какие противоречивые чувства обуревают ее, о неуверенности в правильности выбора, о том, что в их любви столько сложного, противоречивого и недосказанного. А ведь любовь — нечто вполне понятное, простое и гармоничное. Юдит выговорилась, будто излила душу ближайшей подруге или матери, горячо, сбивчиво, не ожидая никакой реакции в ответ — ведь что можно сказать, посоветовать — каждый человек уникален и неповторим.
Спустя час, чувствуя себя лучше и успокоившись, она залезла в теплую постель. Мартин сонно потянулся к ней. От его тела исходили родной запах и тепло. Прижавшись к нему, Юдит ощутила, что крепкий утренний сон не затормозил его мужские рефлексы.
— Я уж решил, что ты опять сбежала, — пробормотал Мартин, уютно устроившись у нее на груди.
Юдит провела пальцами по его шевелюре, перебирая пряди черных волос, шелковистых и слегка слипшихся от бурных ночных бдений. Оказывается, не только она ощущала неуверенность и сомнения, и это уязвило ее. Юдит поцеловала его в затылок и шепнула:
— Мне больше некуда бежать.
— Тем более, что у нас теперь есть шанс решить все проблемы…
Ей подумалось, что в этих словах прозвучал скрытый смысл. Но неприятные чувства быстро забылись, как только Марта вновь начал покрывать ее тело жаркими поцелуями.
Секс мгновенно вытеснил из сознания Юдит все остальное, сразу ставшее несущественным и вздорным. Она ответила на его желание всей душой и телом, очертя голову бросившись в бурные воды страсти, затерявшись в огромной вселенной любви.
4
Юдит проснулась и обнаружила, что лежит одна в роскошной постели. Ясное утро заливало все вокруг ровным серебристым сиянием. Жаль, Марти нет рядом. Юдит понежилась еще немного, не торопясь вставать и начинать день, когда вновь придется глядеть в глаза Мартина, ища в них ответа на вопросы, ответа которого она так и не знала…
Мартин вошел в комнату. Аромат кофе из антикварных чашек любимого им викторианского стиля наполнил всю комнату, придал почти семейный, теплый характер морозному утру.
О, добрая старая Англия! О, семейные устои! Диккенс и Тауэр! Вместо этого — биржи и финансовые махинации, подумала вдруг Юдит.
— Все завалено снегом, — сообщил Мартин весело.
Он уже оделся по-зимнему: черный оксфордский свитер из толстой шерсти и черные вельветовые джинсы, ладно сидевшие на мощных ногах. На его руках Юдит заметила следы сажи — видно, уже подложил угля в камины. Это неожиданно тронуло ее.
— Значит, уехать мне не удастся, — все же не удержалась Юдит, привстав среди смятых одеял и автоматически пытаясь натянуть на себя простыню, чтобы прикрыть обнаженную грудь.
— Пока ты останешься здесь, дорогая. Надо разобраться с сумятицей, которая царит у тебя в голове.
Мартин присел на краешек кровати и поставил между ними серебряный поднос. Он молча смотрел, как Юдит осторожно отхлебывала их любимый ямайский кофе. Видно, ждет от меня признания, что я раскаиваюсь в том, что произошло ночью, почему-то подумалось ей. Он сам, несомненно, считал все это ошибкой, иначе не сказал бы о сумятице в голове.
— Пока не собралась с духом, — честно призналась Юдит.
Мартин нежно улыбнулся ей:
— Давно пора! Иначе у нас нет шансов.
— Ты же сказал, что есть, если мы займемся сексом.
— Что ж, это нам не помешало. Надеюсь, ты не станешь это отрицать?
— По-моему, мы только еще раз убедились, что вполне совместимы… в постели.
Мартин рассмеялся.
— Совместимы? Мне-то показалось, что все это чертовски здорово.
— Что тут смешного? — насупилась Юдит.
Улыбка исчезла с его лица.
— Ты, конечно, права, но трагизм ситуации в том, что когда-то мы получали радость от секса.
— Итак, ключевое слово — секс?
— Нет, радость, — поправил он.
— Ну, радость уже не в радость! Счастье осталось для меня где-то далеко в прошлом после того, как я узнала про тебя и Линду.
— У тебя слишком сильное воображение, — прервал ее Мартин.
Юдит в ответ тяжело вздохнула.
— Я-то решила, что примирилась с твоей изменой. Во всяком случае, сегодня ночью мне именно так показалось.
— Показалось? Только и всего?
— Марти, то, что произошло ночью… это ведь не оттого, что я поверила тебе. Мне стыдно, но я не сдержалась, потому что слишком хотела тебя, и это пересилило.
— Но год назад ты испытывала другие чувства. Вчера я решил, что ты все-таки изменилась… но, кажется, не к лучшему. — Мартин безнадежно пожал плечами и допил кофе. — У меня есть другая теория, Юдит. Ты подсознательно искала повод не взваливать на себя бремя замужества. Линда — всего лишь предлог.
— Знаю, это твое мнение, и, может, ты даже в чем-то прав. Но тогда я видела все как есть. Ты и Линда — это стало для меня ужасным свершившимся фактом.
— Ты просто хотела поверить в это.
— Но все казалось так очевидно, неопровержимо. Тимоти ушел в тень, и на передний план вышла Линда. Бесконечные звонки тебе. Длинные разговоры. Я случайно услышала один, когда ты обещал ей всяческую помощь. Помнишь?
— Как не помнить, — сокрушенно сказал Мартин. — Мне следовало тогда понимать, что ты совсем ребенок.
— Опять ты за свое, — воскликнула Юдит, горько сожалея, что у нее нет ни одежды, ни машины, чтобы бросить все и уехать отсюда. О Боже, какое ребячество, мысленно осадила она себя. — Неужели я выглядела такой… незрелой? — жалобно промямлила она.
Мартин взял ее руку в свою.
— Когда я впервые увидел тебя на том приеме, поверь, на меня словно пахнуло свежим весенним ветром. Я думал: это сама непосредственность, милая и чуть небрежная… Ты так отличалась от элегантных светских дам, с которыми я обычно общался. И приглянулась мне прежде всего своей простотой. Это было начало твоей карьеры в журнале у дяди, и я считал, что у тебя ничего не выйдет. Журналистика — дело грязное, а ты — сама невинность, видишь во всем только хорошее, а все остальные — лишь плохое.
Юдит горько улыбнулась. Как он прав! Однако она быстро поумнела под чутким руководством Робин. Да, работа в журнале открыла ей глаза на изнанку жизни, в том числе и на мистера Шервуда. Он оказался не тем добрым, заботливым человеком в обличье жесткого и расчетливого бизнесмена, каким она его себе представляла.
— Я хочу встать, — вдруг сказала Юдит и откинула покрывало. Но Мартин удержал ее.
— Видишь? Я опять прав. Ты бежишь при малейшем намеке на психологический дискомфорт. Не хочешь даже слышать правду о себе. Я дал тебе целый год, чтобы подрасти, но, оказывается, все впустую.
— Ты и не мог ни на что рассчитывать, потому что я застала тебя на месте преступления, Мартин. А сейчас ты отпустишь меня, ведь я опасна.
Мартин отпустил ее и поднялся на ноги. Нагнувшись, он поднял с пола халат и швырнул его на кровать.
— Мы напрасно тратим время, твое и мое, — резко бросил он, взял поднос и пошел к двери.
— Ну, кто же бежит? — бросила ему в спину Юдит.
Он обернулся и мрачно взглянул на нее.
— Никто не бежит, милая моя. Я примирился с неизбежным. Год назад я знал, что ты не готова к серьезным отношениям, и ничего не переменилось. Ты по-прежнему не хочешь этого. Что касается моих опасений… Я не боюсь тебя и никогда не испытывал страха. Напротив, я тосковал по тебе и потому захотел опять увидеть. Но это подсказало мне сердце, а не разум. Я не собираюсь затыкать никому рот. Мне только очень жаль, что твоя наивность канула в Лету. Я так любил тебя за это.
С этими словами Мартин захлопнул дверь, а Юдит вскочила на колени и швырнула подушку ему вслед. Потом она рухнула на покрывало лицом вниз и призналась себе, что Марти ей не ровня.
С этими словами Мартин захлопнул дверь, а Юдит вскочила на колени и швырнула подушку ему вслед. Потом она рухнула на покрывало лицом вниз и призналась себе, что Марти ей не ровня.
— Боже, Боже, — простонала она. Вот настоящая причина! Мартин бросил ее потому, что она из другого круга. Линда — всего лишь предлог. Мартина же напугало то, что разделяло их.
Прошлое опять поплыло перед ее мысленным взором: его ухаживания, настойчивые и неотразимые. Для нее все это оказалось новым и непривычным. Действительно, ее погубила неискушенность, и столкнувшись с первыми признаками эмоциональной нестабильности, она предпочла не связываться и избегать проблем.
Внезапно Юдит захотелось наружу, вдохнуть свежего воздуха и побродить по снегу. Но где взять теплую одежду и обувь? Она покопалась в шкафу, вдыхая знакомый до боли запах его тела, его одеколона («Данхилл», вспомнила с ностальгией Юдит), и раскопала пару новеньких свитеров и брюки от горнолыжного костюма. Все это она напялила на себя. Шерстяные белые носки обнаружились под бельем, в среднем ящике комода.
Мартин домывал посуду в кухне и с иронией посмотрел на то нелепое, что явилось его глазам: одежда свисала на худенькой фигуре, носки хлопали по полу.
— А Дастин с Норис здесь живут? — спросила она.
— Ты же знаешь, дом слишком мал для проживания прислуги.
— Но я видела, как Дастин уезжал со своими чемоданами.
— Они живут по соседству в деревне, а в тот день остались на ночь. Здесь много ближе к автостраде. А зачем это тебе?
— Я подумала, что у Норис есть зимняя обувь, которую можно позаимствовать. Хочу прогуляться по первому снегу.
Мартин посмотрел на нее как на сумасшедшую.
— Не дури. Как ты пойдешь во всем этом?
Юдит выглянула в окно. Снег перестал падать, и осеннее солнце на бледно-голубом небе заливало ровным, холодным светом укутанную снегом землю доброй старой Англии.
— Мне нужно подышать свежим воздухом и кое-что обдумать, — сдавленным голосом сказала она.
Мартин кивнул.
— В таком случае иди в гостиную и посиди у открытого окна. А то походишь на огородное пугало.
Юдит прикусила губу и подошла к нему.
— Марти, мне очень надо выйти, — жалобно сказала она. — Я не могу думать здесь. Слишком многое напоминает о безоблачном прошлом. Ты заставил меня кое о чем задуматься, посмотреть на все по-иному. Мне очень неважно сейчас и надо разобраться в себе самой… на воздухе.
— О'кей. Воздуха здесь предостаточно, но я тоже пойду с тобой.
— Нет, пожалуйста, — воскликнула она и нервно провела пальцами по своим роскошным волосам. — Мне надо побыть одной. Если ты тоже пойдешь, то опять станешь увещевать меня. Но только я сама смогу помочь себе.
Мартин пожал плечами.
— Вот старые зимние ботинки Норис, ее куртка и перчатки. Но не заходи слишком далеко…
— Я не малый ребенок, — отрезала Юдит.
Мартин бросил ей куртку, его глаза сверкнули.
— Неужели? А я-то думал…
Юдит промолчала, быстро переоделась и выбежал на улицу.
Она с наслаждением вдохнула чудесный морозный воздух, напоенный свежим ароматом первого снега и милыми запахами деревни. Как она любила это уютное и тихое место, их тайный приют вдали от шумной сутолоки Лондона! Здесь Мартин Шервуд превращался из озабоченного, задерганного бизнесмена в ласкового и заботливого друга и любовника. Здесь он был ей ровня.
Но разве это так уж необходимо? Мужчина и женщина не должны стремиться к равенству, если хотят чувствовать себя счастливыми, и ей следовало бы давно понять это. Марти был прав. Он любил ее, потому что они такие разные, а она считала, что именно поэтому их отношения обречены. История с Линдой и фирмой ее мужа лишь подчеркнула их различия. Но сам Мартин тоже виноват — ведь он толком не удосужился объяснить что к чему. Даже сейчас, после всего, что случилось, он не потрудился рассказать ей все и тем самым еще более усугубил тяжесть ситуации.
Марти ожидает от нее понимания и сочувствия. Да, понять — значит простить. Она, кажется, начала понимать, насколько непросто и его положение. Вначале все казалось не столь сложно — страсть поглощала их до конца, затмив остальные чувства и эмоции. Теперь огонь желания уступил место ровному горению взаимной привязанности и человеческого тепла. Но не погасит ли его очередной порыв ее эмоциональности? Раздуть это горение снова уже вряд ли удастся…
Незаметно Юдит подошла к низкой каменной изгороди, сложенной из серого песчаника. Молодые деревья, недавно посаженные здесь отцом Мартина, склонились под тяжестью налипшего на ветки снега. Чуть дальше гордо стояли более старые дубы и ясени. Старше, мудрее и не согбенные бурями. Юдит улыбнулась, увидев в природе отражение и подтверждение своих мыслей, и с энтузиазмом начала претворять свой план.
— Я так и думал, — услышала она веселый голос Мартина. Повернув на звук голоса раскрасневшееся от работы и морозца лицо, она увидела его высокую фигуру в яркой лыжной куртке с простым, но элегантным шарфом, замотанным вокруг шеи.
Юдит не слышала его шагов по рыхлому снегу. Он застиг ее врасплох, и она не знала, как толком объяснить свое занятие. Наконец Юдит собралась с мыслями и вздернула голову.
— Ну как тебе?
Она отступила на шаг, дав Мартину возможность оценить результаты своего труда — огромного снеговика, на которого ушла масса времени и сил.
— По-моему, просто красавец, — усмехнулся тот.
Юдит снова повернулась к снежной бабе, слепила комок снега и торжественно водрузила его на снежную голову, как бы короновав изваяние.
— Это символ, — заявила она.
— Вот как? Но… чего? Что-то не совсем понимаю.
— Ты же сказал «я так и знал», правда? Дети ведь любят делать снеговиков в отличие от взрослых.
— Некоторые взрослые тоже. Например, родители лепят их для детей.
— Ну, у меня нет детей. Я ведь сама ребенок.
Мартин подобрался поближе, хрустя снежным настом. Юдит налепила еще снега на голову своего произведения.
— Для меня это ритуал, самовыражение…
— Звучит как-то слишком заумно, — рассмеялся Марти.
— Странно, — пожала она плечами. — Это же очевидно, как его нос!
— Пока не вижу…
— Легкопоправимо, — сказала Юдит, оглядываясь вокруг в поисках подходящего носа, но ничего не увидела.
— Попробуй это, — предложил Мартин, вытаскивая из кармана пакет разноцветных ментоловых леденцов.
Юдит взяла горсть и с их помощью сделала снеговику глаза и нос.
— Что-то не вполне… — покачал головой Мартин.
Юдит резко обернулась к нему, глаза ее затуманились.
— Это мое детство, Марта, — тихо сказала она дрогнувшим голосом, — моя незрелость. Это последнее, что я делаю перед тем, как закончится детство.
Мартин долго и пристально смотрел на нее.
— Боже мой, — прошептал он и шагнул поближе к ней, но девушка отступила назад, едва не оступившись в сугробе.
— Не надо, — еле слышно сказала Юдит. — Не трогай меня и не пытайся ничего сказать. Дай мне объясниться. Не знаю, почему я слепила его, в моем-то возрасте… Сколько мне сейчас? Двадцать один год. Год назад мне исполнилось двадцать и я встретила тебя. Жизнь моя тогда еще не началась, и ты стал моей жизнью. Но ты тоже любил меня, Марта, и это придавало уверенность, что я скоро стану достаточно взрослой и достойной тебя, несмотря на все различия между нами. Сначала я попыталась понять твою жизнь, твою работу, но ты сказал, что это неважно, а потом появилась Линда. Но на нее мне уже не хватило сил. Ты переоценил меня, Мартин. Поверь!
Он побледнел.
— Да, ты права. Я ошибся.
— Но я не виню тебя, напротив, кажется, понимаю. Ты хотел, чтобы я любила тебя таким, как ты есть, не утруждал себя объяснениями, не допуская в свою жизнь. Но все же я люблю тебя, Марти. Ты вытащил меня сюда, надеясь, что я чему-то научилась за год без тебя, и кое-чему я действительно научилась, но…
— Но пока недостаточно, — пробормотал он.
Вдруг Юдит осенило. Пора принимать решение — хватит играть в детство, иначе она навсегда потеряет любовь.
— Все, Мартин! Пока я лепила его, — она кивнула в сторону снежной фигуры, — я думала о том, что разделяет нас. Ты преуспеваешь в мире, который мне неведом. Но надо все же смотреть на то, что объединяет, а не разъединяет нас. Я наконец поняла, что именно это самое главное, и сделала нелепую и уродливую снежную бабу как символ всего плохого и незрелого во мне. Она скоро растает под лучами солнца. Так же все наносное и вздорное растает во мне от твоей любви.
— О, милая моя, — протянул он руки к ней. — Ты принимаешь все слишком близко к сердцу.
— Нет, Марти. Но как я могу закрывать глаза на Линду? Хотелось бы не обращать на это внимания, но мне недостает жизненного опыта и зрелости. Ты же достаточно взрослый и потому сделал вид, что ничего особенного не произошло…